Александр Яковлев - Октябрь
«Вот они», — подумал Акимка. Он задохнулся от волнения.
Солдаты, стоявшие рядом, закричали:
— Идут! Идут!..
И бросились убегать по переулкам. Акимка бежал последним. Едва он повернулся и увидел, что все сломя голову бегут, как острый страх мурашками прокатился по его спине. Выстрелы позади стали резкими, пугающими, и казалось, вот-вот кто-то подскочит сзади, выстрелит, убьет. Акимка втянул голову в плечи, бежал, согнувшись, бессознательно стараясь перегнать кого-нибудь, чтобы тот, другой, был последним, а не он, Акимка, чтобы не в него, а в другого попала пуля… Так он забежал вслед за другими в какой-то проходной двор, и вдруг чье-то искаженное лицо с кричащим ртом и винтовкой — навстречу:
— Стой! Вояки, черт вас!.. Назад! Убью!
Акимка оторопел. Прямо на него бежал матрос.
— Назад!
Все остановились ошеломленно.
Хрипло ругаясь, матрос бросился назад по двору, в переулок и дальше к углу Тверской. Акимка загорелся. Ему стало стыдно, что он убегает от каких-то юнкеров и студентов. Он с восторгом побежал за матросом. Он весь горел от возбуждения, на бегу заряжал винтовку, дрожал так, что щелкали зубы. Он хотел перегнать матроса, но тот бежал быстро, делая почти саженные прыжки. Вот матрос добежал до угла, прыжком выскочил на мостовую и, стоя открыто, во весь рост, выстрелил. Акимка побежал к матросу. На углу Охотного ряда и Тверской, совсем недалеко, метались испуганные люди. Акимка подкинул винтовку к плечу и выстрелил. Улица, площадь и все вдали в момент обезлюдело. Не было видно никого. А матрос и Акимка стреляли торопливо, не целясь, ничего не слушая. Матрос вдруг закачался и уронил винтовку. Акимка испуганно посмотрел на него. Тот захлебывался: широко открыл рот и ртом ловил воздух, а потом, сделав два шага к углу, упал на тротуар щекой в грязь и судорожно задергался. Акимка отскочил за угол.
— Убили! И этого убили! — резко закричал он солдатам и рабочим, бежавшим к нему по переулку. — Убили.
Те разом остановились, переглядываясь.
— Идите сюда! — звал Акимка. — Убили его!
Солдаты и рабочие нерешительно, один за другим, шли к углу. Одни с жутким любопытством, другие, как показалось Акимке, с брезгливостью смотрели на убитого.
— Ага… храбрился-то он больно! — злорадно сказал солдат. — «Вояки», говорит. Вот теперь повоюй. Вот тебе и вояки.
Все столпились на самом углу, хмурились. Матрос лежал на боку, лицом к переулку, беспомощно разбросав руки и ноги. И тут только Акимка успел рассмотреть его. Молодой, с маленькими черными усиками, волосы скобкой. Из открытого рта текла струйка темной крови; виднелись зубы, покрытые пузырчатой красной слюной; и рот казался страшным, до смерти пугающим. Глаза были полуоткрыты, и в них виднелись невылившиеся слезы. И все лицо было напряжено: словно матрос хотел вздохнуть полной грудью: «Ох-хох…» — и не мог.
С жутким любопытством смотрел Акимка на его мертвое, пугающее лицо. Народу к углу подходило все больше. Смотрели на матроса молча, не стреляли, и почему-то каждый прятал свои глаза от другого. Кто-то робко сказал:
— Убрать бы его.
И все разом оживились:
— Конечно, убрать надо. Убрать.
И задвигались торопливо, словно обрадовались, что нашли дело. Два солдата выскочили на тротуар, схватили убитого за руки и волоком затащили за угол, а отсюда понесли уже на руках. Акимка поднял шапку с черными лентами, на которой было написано: «Тральщик», и понес было вслед за матросом. Но потом положил ее убитому на грудь и вернулся к углу. На том месте, где лежал матрос, валялась винтовка, из которой тот стрелял, и всюду около — золотистые гильзы патронов.
— Вот что делают, буржуи проклятые! — злобно бросил рабочий.
Другой подхватил:
— Душить всех подряд надо.
Все хмурились, лица у всех посерели, исказились. Только Акимка смотрел на всех беззлобно, с удивлением. С ним происходило странное: ему всюду мерещился пугающий, открытый, окровавленный рот убитого матроса. Вон вдали провал разбитого окна — черный и страшный. Это рот. Черное окно подвала, черная подворотня вон у того серого дома… Рот, всюду рот, открытый и страшный. И чудились там зубы, покрытые липкой кровавой слюной. По спине бегала дрожь, и не хотелось смотреть туда. Непонятная тревога вдруг охватила Акимку. Вот где-то около ходит опасность. А где? Неизвестно. Бросить бы винтовку и скорее выбраться отсюда домой.
Рабочие и солдаты перебрасывались тяжелыми, каменными словами. Стрельба теперь велась лениво. Кругом было тихо, и в тишине выстрелы перекатывались, как дальний гром. Акимка заметил, что в доме напротив все окна занавешены. А одна штора шевелится. Ему чудится, что там сидит злой. Выстрел, другой, тишина. Еще выстрел, тишина. Слыхать, стреляют где-то на Лубянке.
Вдруг в тишине ухо поймало глухое шипение и фырк.
— Стой, ребята, кажись, автомобиль! — встрепенулся юркий солдат и, взяв винтовку наперевес, поспешно подошел к самому углу и украдкой выглянул туда, к Охотному.
Все стали прислушиваться. Шум становился яснее.
— Верно: автомобиль. А ну-ка, поглядим…
И все сразу оживились, сгрудились на самом углу, приготовили винтовки.
Из-за угла Охотного вышел грузовой автомобиль, на котором, стоя и сидя, ехали вооруженные люди в синих и серых шинелях. Винтовки беспорядочно торчали во все стороны. Ползучая ваза: винтовки, головы, руки, синие и серые шинели — точно цветы. Он полз к другому углу, хотел скрыться.
Акимка, рабочие и солдаты торопливо, наседая один на другого, прицелились, залпом выстрелили в него. Автомобиль дернулся и остановился; из машины брызнула белая струя; на нем судорожно заметались люди.
— А-а-а!.. — торжествующе заревел нечеловеческий голос рядом с Акимкой.
И рев толкнул всех. Солдаты и рабочие выскочили на мостовую и, стоя здесь кучками, не думая об опасности, начали стрелять по автомобилю. Из-за соседнего угла прибежали еще солдаты, еще рабочие. Все стреляли с судорожным азартом. Акимка видел, как там люди клубками падали на мостовую, на дно автомобиля, судорожно метались, стараясь спрятаться за колеса и за борта; видел, как летели щепки, отбитые от деревянных бортов автомобиля, и острая неиспытанная радость душила его.
— Бей их! Лупи! — орали здесь, около.
— Бей! — орал Акимка, уже не сознавая и не чувствуя себя, и стрелял без передышки, едва успевая заряжать.
Прошла, может быть, минута, автомобиль стоял разбитый, и никто уже не шевелился ни на нем, ни около него.
— Ого-го!.. — торжествовали здесь. — Это здорово. Ни один не ушел.
Хохотали. Двигались порывисто. Подмигивали задорно, упоенные победой.
С любопытством смотрели на автомобиль…
Но огневое возбуждение схлынуло, и Акимке опять почудилось, что разбитое окно вон в том же доме похоже на открытый мертвый рот. А все смотрели, ждали, что будет дальше, готовые еще стрелять и убивать. Вдруг из-за дальнего угла вышла девушка в кожаной куртке — на рукаве рдеет крест, голова повязана белой косынкой. Она решительно подошла к автомобилю. Рабочий с рыжим шарфом вскинул винтовку.
— Ты! Что ты, дурья голова? — крикнул на него солдат.
Рабочий оглянулся, но продолжал держать винтовку у плеча.
— Не мешай! Это буржуйка, я ей…
Солдат широко шагнул и схватил рукой за винтовку рабочего.
— Дурак, разве не видишь? Сестра это.
— Нешто можно стрелять? Аль мы с бабами вышли воевать? — загалдели другие. — Очумел, что ль, ты?
— Знаем мы этих сестер, — начал было рабочий.
Но все вдруг накинулись на него:
— Иди прочь!
— Дай ему в шею, он и не будет…
— Глядите, глядите… вот смелая-то!
Девушка обходила вокруг автомобиля, нагибалась к колесам, где виднелись бесформенные кучи, убитые — будто мешки. Она ходила от одной кучи к другой, трогала их рукою и молчала.
А здесь, затаив дыхание, напряженно смотрели на нее рабочие, солдаты, Акимка. Вот девушка что-то крикнула, махнула рукой. Из-за угла плывущим шагом вышли двое солдат с повязками на рукавах, — к автомобилю. Над одной кучкой наклонились, потом один подставил спину, другой поднял неуклюжий мешок в шинели — внизу болтались сапоги, — положил первому на спину. Так начали они носить убитых.
Поднимали их с земли, вытаскивали из автомобиля, клали на спину и, сгибаясь, тащили за угол.
И когда там поднимали труп, здесь радовались:
— Несут. Еще несут. Это вот та-ак, это вот по-нашему.
— Гляди, гляди, это — студент.
— Ого, а это офицер.
— Ка-ко-ой длин-ный!
— Восьмого понесли.
— Я говорил: за одного нашего десять ихних.
Акимка приплясывал. Вот порасскажет теперь там, дома-то…
Но унесли последний труп, и возбуждение погасло.
Автомобиль стоял как раз на перекрестке — разбитый.
Тррах!
Это на дальнем углу выстрелили. И сразу здесь на всех лицах мелькнули упорство и напряженность. Все торопливо защелкали затворами, задвигались. К углу подошел солдат с черной острой бородкой. Он сказал отрывисто:
