Гавриил Колесников - Поклонитесь колымскому солнцу
Получили наконец указание свертывать работы. В управлении считали доказанным, что участок не имеет промышленного значения. Конечно, убедительное «нет золота» тоже имеет для геологов свою ценность, но лучше все-таки утверждать положительные истины, а не отрицательные.
Так уже повелось, что, уезжая, я привозил на память с каждого разведанного участка какую-нибудь лесную диковину.
Была в моей коллекции крупная — с кулак — шишка кедрового стланика: обычно у него шишки совсем маленькие. Отполировали мы с Поповым ветку, срезанную вместе с каким-то бородавчатым наплывом со ствола лиственницы. Диковинка стояла у меня совсем близко перед глазами — на столе, и все равно невозможно было разрушить иллюзию, что это голова рогатого оленя. Змеи на Колыме не водятся — слишком суров для этих нежных созданий климат. Но один перекрученный корень старой карликовой березки поразительно напоминал свернувшуюся в клубок змейку с ехидно поднятой головкой.
На этот раз невдалеке от завершающей линии шурфов я приметил в обрыве незадачливой террасы обнажившийся корень лиственницы: толстую коротышку, перехваченную пояском в виде неровной восьмерки. Пока это было лесное сырье. Но несколько легких срезов острым ножом преобразили корень в забавную фигурку. Получилась лобастая головенка на толстом круглом брюхе. И брюхо это оказалось настолько тяжелым, что фигурка никак не ложилась набок, а мгновенно вскакивала.
— Гляди-ка ты, ванька-встанька! — смеялся Попов и валил фигурку набок, а она сейчас же вскакивала и неизменно торчала вверх лобастой головкой. Центр тяжести у нее был где-то у точки опоры!
Трудно теперь сказать, как пришла в голову эта простая мысль, но она пришла:
— Не может быть! Невероятно, чтобы сама ткань корня была настолько тяжелой, что превратила нашу фигурку в ваньку-встаньку. Там что-то есть.
Жалко было, но все-таки вспороли мы толстое брюхо своему ваньке-встаньке с тайной надеждой, что сплавившиеся корни каким-то немыслимо хитроумным способом заковали в древесный панцирь золотой самородок. Голодной куме — все хлеб на уме!
Золота в корне не нашли. Но довольно крупный обломок обкатанного кварца корешки замуровали. В камне оказалось 273 грамма.
И снова:
— Не может быть!
Обломок кварца был не больше обычной шишки кедрового стланика.
Нам не оставалось ничего другого, как разбить молотком этот обломок, чтобы хоть как-нибудь утолить свою досаду. Он раскололся и расслоился легко, как ореховая скорлупа, а ядром в каменной рубашке и оказался тот самый самородок, который позволил нам радировать управлению, что золото есть.
Месторождение оказалось не таким, о которых репортеры говорят «сказочно богатое», но было оно вполне промышленным. Его давно выработали. Но на старых геологических картах можно отыскать черный кружок у голубой жилки ключа, который по праву первооткрывателей мы назвали тогда Ванькой-встанькой!
В поисках пропавшей коровы
За успешную работу горное управление премировало нашу разведочную партию… коровой. Ее купили в далеком якутском колхозе и доставили к нашей стоянке больше чем за сотню километров. Корова была местной породы, давала три литра молока в день и традиционно называлась Буренкой. Мы поместили ее в конюшне вместе с другим нашим мучеником — Мухомором.
И вот, кто бы мог подумать, однажды наша мирная Буренка, видимо почуяв весну, взбунтовалась и убежала. А может, и не убежала, а просто ушла в тайгу и ее задрал какой-нибудь бездомный медведь. Но Попов почему-то был глубоко убежден, что наша корова не иначе как к своим якутам ушла обратно. Он хотел предпринять поиски в направлении якутского колхоза. Я очень и очень сомневался в успехе, но так как мне вряд ли поверили бы, что подотчетная корова просто пропала, я вынужден был, так сказать, по долгу службы пуститься на ее поиски.
Нужно, впрочем, сознаться, что не только пропавшая Буренка толкнула меня на это путешествие, совершенно бессмысленное с точки зрения житейского опыта, Достаточно было взглянуть на карту, чтобы убедиться в этом.
До якутского колхоза, куда, по уверению Попова, отправилась Буренка, было километров сто пятьдесят. Из них, по крайней мере, сто двадцать пять идти таежной тропой, правда хорошо утоптанной и многократно хоженой. Этой тропой привели и Буренку. Остальные двадцать пять километров — хорошая автомобильная трасса. Если двигаться прямо к ней, то расстояние сократится почти наполовину.
Корова могла уйти только тропой: другого пути она не знала. А я мог отправиться и напрямую, обогнать и перехватить Буренку по дороге. Правда, мне нужно было при этом преодолеть знаменитый Текучий перевал. Знаменит он был прежде всего тем, что мало кому удавалось его преодолеть. Но это больше всего и прельщало меня. За перевалом был кусок русской земли, на которую еще не ступала нота человека. Не судите меня за то, что мне очень хотелось сделать это первым. Я геолог, и было мне в то время только двадцать шесть лет…
Пока я раздумывал над тем, что же делать с пропавшей коровой, сомнения мои разрешила радиограмма из горного управления. Разведка наша подходила к концу. Мне поручалось обследовать местность для устройства новой поисковой базы. Предположительные координаты этой базы совпадали в одном труднодоступном месте с той «прямой» дорогой, преодолев которую, я и намеревался перехватить Буренку на автомобильной трассе.
Путешествие предстояло трудное, но я даже обрадовался полученной радиограмме. Видимо, влечение ко всему новому, неизведанному на земле составляет главную черту характера каждого разведчика. Со всей серьезностью я начал готовиться к путешествию по нехоженым местам.
Итак, я решил отправиться на поиски пропавшей коровы по прямой дороге. Это можно было сделать только на лошади или на лыжах. Оба способа одинаково неудобны. Снег уже почти стаял, а в тех местах, где еще сохранился, он был сильно нагрет солнцем, потемнел, стал колючим и ломким; днем таял, а ночью замерзал и покрывался коркой, по которой можно было двигаться на лыжах только с величайшей осторожностью.
Нет, лыжи решительно не годились!
Но и Мухомор как средство передвижения не представлял собой ценности, хотя имел преимущества — например, на Мухомора можно было погрузить снаряжение, оружие и запасы продуктов.
Я надел поверх оленьих чулок большие болотные сапоги. Они застегивались на бедре ремешком. При случае в них можно было перейти ручей метровой глубины. Стеганые ватные брюки, меховая безрукавка, легкая телогрейка, шапка и меховые рукавицы с крагами составили остальную часть моего дорожного костюма. Я взял с собой большое байковое одеяло. Уложил в непромокаемый чехол финский нож, топорик, винчестер, бинокль и компас. Взял мешочек муки, килограмм лярда в железной банке и килограмм сахару. Для Мухомора был необходим мешок овса — нагрузка довольно большая. Наконец — сумка с записной книжкой, картой, документами. Мой весовой лимит был с избытком исчерпан, а предстояло погрузить еще веревку, котелок.
Наконец, все уложено. Я был такой же рабочей силой, как и Мухомор, часть груза взвалил на себя.
Мы вышли на рассвете 7 мая. Розовое утро было морозным, тихим и ясным.
Попов пожелал нам доброго пути:
— Ну, ни пера тебе ни пуха! Мне очень хотелось обнять моего старого друга, но суровый старик только крепко пожал мою руку и, не сказав больше ни слова, ушел в избу.
По морозцу шагалось легко. Но когда взошло солнце, стало жарко. Майское солнце даже на Дальнем Севере греет хорошо. Земля оттаяла. С сопок побежали ручьи. Идти становилось все труднее. Я сбросил телогрейку, рукавицы, шапку и взвалил все это на бедного Мухомора, шагавшего осторожно, но бодро. Мы торопились к берегу Нерелеха. Время подошло критическое — Нерелех мог уже вскрыться.
Заметно увеличилась жара. Становилось душно — верный признак надвигающегося дождя. Значит, нужно было спешить! Если Нерелех еще не вскрылся, то теплый весенний дождь обязательно ускорит ледолом, и путешествие наше осложнится до крайности.
Дорога шла вдоль крутого каменного обрыва, за склоны которого крепко цеплялся кедровый стланик. На нашем пути было много так называемых «пещер выветривания». Одна из них вместила меня и Мухомора. Я расседлал его, повесил на морду коню торбу с овсом и пошел за дровами. Охапку сухого кедрового стланика я принес в тот момент, когда на землю упали первые капли. Голубое небо затянули сплошные тучи, и полил дождь — обильный, затяжной, без молний и грома. Стало пасмурно, как осенним вечером. Заметно посвежело. Смолистые ветки стланика загорелись легко и жарко. Мы были хорошо защищены каменной нишей, так что дождь не причинил ни мне, ни Мухомору никаких неприятностей, если не считать бесцельного ожидания, — в то время как мы не могли терять ни минуты.
