Николай Сказбуш - Октябрь
«Место в обществе. Нет места. Без места. Да что они, сговорились?» — с досадой думал Тимош, возвращаясь домой. Самым горьким было то, что он не увидит ее до воскресенья.
Целую неделю он сгребал стружку с таким жаром, точно это были золотые россыпи.
Товарищи насмешливо поглядывали на него.
— Стараешься?
— Мастер, озираясь на мелькавшую лопату, обходил Руденко стороной.
В субботу Руденко неожиданно встретил ее на площади, у заводских ворот. Она ждала Тимоша вместе со всеми женками, караулящими мужиков и получку.
— Я знаю, что вы в субботу кончаете раньше, — проговорила девушка, беря Тимоша под руку, — я нарочно пришла. Во-первых, соскучилась, а во-вторых, завтра там у них ни о чем не сможем поговорить…
Тимош обрадовался непредвиденной встрече и готов был слушать всё, что угодно, лишь бы звенел ее голос, ласковое, по-детски картавое «эр». Он привык уже к сбивчивой речи девушки, но всё еще не мог угнаться за неожиданными поворотами, внезапными решениями и вопросами, — почти ничего не запоминая из того, что она говорила:
— Мама очень изменилась. Стала такой требовательной, болезненной. Мы не привыкли нуждаться. Не знаю, удастся ли окончить гимназию. Шестнадцать лет для девушки — это совсем не то, что для вас. Вы, мальчишки, такие счастливые…
Внезапно она остановилась:
— Прощайте, прощай до завтра Пожмите мою руку. Крепче, так, чтобы стало больно. Вот теперь хорошо, — она освободила его руку, отпустила Тимоша. Вдруг остановила:
— Давайте померяемся ростом. Ой, вы намного выше меня. Это хорошо, терпеть не могу, когда женщина выше мужчины. Прощай!
Тимош не мог понять, зачем понадобилась ей эта встреча. Ни о чем не мог думать в тот вечер, только всё время видел ее рядом с собой — маленькой-маленькой.
На заводе на следующий день в обеденный перерыв подошел к нему конторщик:
— Четвертуха с тебя.
— Чего? — переспросил Руденко.
— Четвертуха, говорю. Потому, — в рубашке родился. Что ему нужно, этому прыщавому молодцу?
— В люди выходишь, — продолжал завистливо поглядывать на Руденко конторщик, — в кладовую переводят. Помощником кладовщика.
— В кладовую?
— Да ты что, ничего не знаешь? Младенец? Херувим? А сам, небось, пороги обивал…
— Ану, проваливай! — крикнул Тимош. — Ни в какую кладовую не пойду. Не канцелярская крыса!
— Поду-маешь! — отскочил конторщик. — Не пой-де-ет. Побежишь, а не пойдешь.
— Так и передай. Пускай не очень беспокоятся.
Вечером за столом он спросил Тараса Игнатовича:
— Дядя Ткач, вы хлопотали обо мне в конторе?
— Ничего не хлопотал. Про что говоришь?
— Ну, насчет перевода в кладовую.
— В какую кладовую?
— Да хотят меня помощником кладовщика поставить.
— Первый раз слышу. А ты что?
— Да что я — не пойду, и крышка.
— Ну, и верно сынок. Не наше, это дело. Ты своего держись.
— Да я лучше целый год стружку сгребать буду. Лишь бы к станкам ближе. Всё равно на станок перейду.
— Держись, своего, говорю, — кивнул одобрительно Ткач, — помни свое рабочее дело.
Первые занятия в домашней школе на Банковской проходили успешно.
Кисейная барышня частенько запаздывала, юная Кривицкая занималась с Тимошем сама.
— У вас несомненные способности к математике. Особенно к геометрии. Не пойму, почему вы срезались на экзамене!
Тимошу не хотелось вспоминать о боге с хвостом, и он пробормотал что-то насчет закона божьего вообще, насчет трудностей и непонятности тропарей.
— Ну, тут просто приходится зазубривать, — вздохнула Зина, — это нужно. — И вдруг спросила: — Вы верите в бога?
— В бога? — растерянно переспросил Тимош, словно речь шла о чем-то неслыханном, никогда не упоминавшемся в его присутствии.
— Ну да, в бога — Саваофа, Иегову, Аллаха, Даждь-бога?
— А вы?
— Я? Только перед экзаменами. Но вы, пожалуйста, ничего не говорите об этом маме.
Тимош поклялся не говорить и таким образом ушел от прямого вопроса девушки. Однако он не мог уйти от него совсем — для себя. Эти серые глазки — хитрые щелочки с черненькими точками зрачков, блестящими, прыгающими, так и преследовали его.
Верит ли он?
В их хате никто никогда не задавал подобных вопросов. В них не возникала нужда. Быть может, это и есть самый лучший ответ?
Проклятая девчонка, она всё же заставила его призадуматься над вещами, мимо которых проходил беспечно. Есть ли бог? С хвостом или без хвоста?
— А вот и наша начальница воскресной школы! — воскликнула Зина, заслышав условный стук подруги. Через минуту Кривицкая ввела ее в комнату.
— Взгляни, пожалуйста, на тетрадь нашего ученика. Как тебе нравится решение теоремы? Есть, конечно, второе. Но это, по-моему, более симпатичное.
— Да, так будет хорошо, — проговорила «начальница», склоняясь над тетрадью, не снимая пальто. Выпрямилась, зябко поежилась — как неожиданно захолодало — положила руку на спинку стула. — У вас на заводе, наверно, очень холодно, Тимош?
— Нет, не очень, — пробормотал Руденко. Ему не хотелось признаваться, что он работает в дворовой бригаде и что у них всегда дворовая погода.
— Ну, ничего, — тихо проговорила девушка, — немного потерпим. Правда, Тимош?
— О чем это вы? — вмешалась Зина.
— Ничего, ничего, — тряхнула косами «начальница». — Зиночка, вашей красавицы нет? Где повесить пальто?
— Давай, отнесу в переднюю.
— Знаешь, я едва пережила этот день, — склонилась к Тимошу девушка, — так нехорошо, так всё нехорошо у нас с тобой.
Тимош с тревогой взглянул на нее.
— Ну, ничего — всё уладится.
— О чем это вы? — снова вмешалась Зина.
— О чем? Ах да, почему ты не привела второго решения теоремы? Могут спросить.
— Да я ведь не успела… — Зина рассмеялась, — понимаешь, мы заговорили о боге. Например, ты веришь в бога?
— Верю. Он злой и ненавидит всех нас.
— Глупая, что ты говоришь! — ужаснулась Зина.
— Да. Он нарочно придумал нас, чтобы мучить — она выпрямилась, воскликнула с неожиданной ожесточенностью, — разве мне легко? А разве ему легко? — провела она рукой по плечу Тимоша.
— Это ты… насчет второго решения теоремы? — сощурилась Зина.
— А тебе разве легко, Зинка?
— Мне? Честное слово, не знаю. Но бог тут, во всяком случае, решительно ни при чем. Я уже созналась твоему равноправному коллеге, что верю в бога только перед экзаменами. Да и то лишь самую капельку, у самой кафедры.
— Счастливая ты, Зинка. И жизнь у тебя будет счастливая. Я знаю. А вот нам с ним как жить — с моим равноправным товарищем! Я — невеста из шестого класса, он жених из дворовых!
— Тебя сватают? Ой, как это интересно. Расскажи, сейчас же расскажи! Господа, маленькое отступление. Антракт между двумя решениями теоремы. Маленький урок общественного уклада. Новейший домострой. Говори, пожалуйста.
— Тебя всё смешит, Зинка. Ты всё еще девочка, отличница с первой парты. Девочка с бантиком. А у меня уже судьба решается. Мать спит и грезит о счастливом браке, о выгодном женихе.
— Ой, как всё интересно, рассказывай, пожалуйста.
— Зачем? Чтобы ты с еще большей страстностью продекламировала в классе «Русские женщины» и получила еще одну «пятерку»?
— Значит, ты меня считаешь хитрой и злой? Да? Говори!
— Нет, просто умной. Первой ученицей. А главное — более обеспеченной. Ваше наследство помогает вам спокойно заниматься трудящимися женщинами. А нам коляску приходится продавать.
Серые глаза снова сощурились лукавыми серпиками:
— Зачем так отчаиваться? Мы ведь в воскресной школе. Служим другим. А другие обладают блестящими способностями, особенно в математике. Успехи наших равноправных друзей должны нас обнадеживать.
— Оставь, Зинка. Давайте продолжим урок.
— Прекрасно. Я ухожу на кухню. Наша красавица уехала в деревню. У них там корова захворала. Мы сами с мамой всё готовим на керосинке. И не отчаиваемся. Мы верим в светлое грядущее. Тимош, извините, оставляю вас на попечение начальницы.
— Рассмотрим второе решение, — подвинулась к Тимошу «начальница», — итак…
— Итак, еще один жених.
— Да, но это не важно. Много женихов — это не страшно. Вот когда один останется, — она прижалась к Тимошу.
— Что с тобой? Сегодня ты не такая, как всегда, совсем другая!
— Страшная? Постарела? Чужая? Ну, говори.
— Ну, я не знаю.
— Всё это от погоды, от сырости. Осень. А мы ведь с тобой весенние, — она раскрыла тетрадь, — ну, ничего, и осень переживем. Расскажи, лучше, что у тебя на заводе, — девушка остановила на Тимоше испытующий взгляд, словно стремясь проникнуть в самые сокровенные его думы и, не найдя ответа, опустила глаза. Однако Тимош продолжал ощущать этот взгляд, и на душе по-прежнему было тревожно. Зачем она спрашивала о заводе?
