Сергей Антонов - Царский двухгривенный
— Ничего! Мы так устроим, что ты меня и не увидишь.
— Что ты такое говоришь! Я же тебя учую. На рабфаке ты еще в раздевалке, а я на третьем этаже чую… Ты же обещался не ходить! И незачем вовсе!
— Почему незачем? Я тоже студентом в «Грозе» играл.
— Дикого?
— Нет, Кудряша… Какая ты зубастая, скажи пожалуйста! — И папа молодо, всем лицом улыбнулся. — У меня тоже была искра божья. Такую рожу корчил, что с одной стороны походил на Наполеона, а с другой — на Кутузова…
Славик не мог понять, зачем папа ей улыбается. На ней висели такие же, как у прислуги Нюры, дешевые стеклянные бусы — «борки». Наверное, живет она в Форштадте, в старинной казачьей семье, где считают зазорным есть ржаной хлеб и помнят времена, когда лихой казак, отправляясь на цареву службу, кланялся коню, чтобы не выдал в бою… Правда, она была стройна, тонка в талии и, судя по полосатой футболке, умела кататься на велосипеде.
— Ты не спектакль смотреть хочешь, — сказала она. — Ты власть свою проверять хочешь.
— Что ты, Олька, — сказал папа. — Какую власть? Ну, не дуйся. Хочешь ириску?
— Иди ты со своей ириской, — и она легонько стукнула отца по руке.
Славик ничего не понимал. Если бы папу осмелилась шлепнуть прислуга Нюра, вышел бы форменный скандал, и мама ее немедленно бы уволила.
А папа взял Ольку под руку и прижал к себе.
Обыкновенно, когда папа ехал в казенной пролетке из управления домой, на худощавом лице его оставалось служебное выражение. Это же служебное выражение он сохранял и садясь к своему куверту, нарушая симметрию ожидающего его обеденного стола.
На этот раз отец улыбался. И как Славик ни был напуган, ему все-таки показалось, что папа немного похож на парня в брюках-клеш, который только что покупал ириски.
— Значит, условились на завтра? — улыбнулся отец Ольке. И взглянул на Славика.
Он взглянул на Славика, узнал его, понял, что его сын у входа в кинематограф торгует ирисками, но от неожиданности и крайнего изумления на лице его все еще держалась улыбка, предназначенная комсомолке по имени Олька.
— Ты что здесь делаешь? — спросил отец, все еще улыбаясь.
Славик молчал. Все, что сегодня происходило, начиная с двух старушек-двойняшек, было похоже на сон. Бесшумно, точно бесплотные тени, промелькнули Коська и Митя…
— Ваня, — спросила Олька. — Кто это?
Улыбка медленно сползала с лица папы.
Он сиял форменную фуражку со значком «топор и якорь», отер большим носовым платком переслежину на лбу.
— Товарищ Ковальчук, — сказал он отчетливо, — не забудьте проверить кальки и позвоните мне завтра в три часа дня.
— Какие кальки? — Она посмотрела на него испуганно.
— Кальки, надвижки, фермы… Какая вы бестолковая… Срочно подберите по номерам и положите в несгораемый шкаф. — Папа ни с того ни с сего рассмеялся и тихо добавил: — Сара Бернара!
— Вот это да! — сказала Олька и быстро пошла в обратную сторону.
Папа обернулся к Славику.
— Скажите пожалуйста! — сказал он. — Ты что же, решил отцу помогать? Зарабатывать?
Славик молчал.
— И давно ты сюда ходишь?
— Один день только, — сказал Славик. — Я больше не буду.
— И много наторговал?
— Пять копеек. И еще три. Восемь копеек. Я больше не буду.
— Молодец. Мне как раз на пиво не хватает. — Хотя он шутил, но на Славика смотрел виновато. — Пойдем домой.
— Я не могу, папа… Мне рубль надо.
— Рубль? Зачем тебе рубль?
— Надо.
— Тебя никто из знакомых не видел?
— Нет.
— Долго же тебе придется здесь торчать, бедняга. — Папа посмотрел на него сочувственно. — Давай так: я плачу рубль и забираю весь товар. Оптом. Получай рубль и ликвидируй свой синдикат. Я забираю у тебя все ириски.
— Так нельзя, папа, — сказал Славик. — Надо — по копейке штука.
— Я же дороже плачу, садовая голова! Ты бы стоял две недели, а тут — рубль сразу.
Славик беспомощно оглянулся. Ни Мити, ни Коськи не было. На углу стояла комсомолка Олька.
— Нет, я так не могу, — твердо сказал Славик. — Таракан велел — копейка штука.
Мимо промчался Коська и крикнул на ходу:
— Отдавай!
— Это кто? — спросил папа. — Директор?
— Нет. Это с нашего двора. Коська.
— А с ним что за шпингалет? Кажется, Митя? Позови-ка их.
Ребята подошли. Коська сказал: «Пламенный привет!» и встал за спину Мити. Коська был франт: кепку носил козырьком на ухо и чубчик прилизывал на лоб. Нос у него был в чернилах.
Папа повторил предложение.
— Отдавай, отдавай… — заторопился Митя. — И коробку отдадим, вместе с крышкой, если за рубль… Знаете, Иван Васильевич, какие сладкие ириски. Закачаешься! Таких сладких ирисок и нету ни у кого…
Коська стал выгребать конфеты из карманов.
— А зачем вам все-таки рубль? — спросил папа.
— У нас Самсон Зорьку загнал, — сказал Славик.
— Какой Самсон?
— Кривой.
— Какую Зорьку?
— Нашу. Нам деньги на выкуп надо.
— Кому надо?
— Таракану… У нас Зорьку Самсон загнал.
— Давай быстрей, — сказал Коська. — Чем крепше нервы, тем ближе цель!
— Скажите пожалуйста! — удивился папа. — И вы думаете, за рубль Самсон отдаст голубку?
— Таракан говорит, отдаст. Таракан знает.
— Вот вам рубль, — папа забрал коробку. — Что же доложить маме? Придется соврать, что купил в пайторге.
— Не надо, — сказал Митя. — Там пять штук не хватает.
— А что делать? Прихожу с коробкой. Мама спрашивает — откуда? Что же мне говорить, что я купил у «Ампира», у собственного сына за целковый? Глупо.
— У ней будет мигрень, — сказал Митя.
— Именно. Представляете: Славик торговал без патента и к тому же спекулировал. Разве это красиво?
— Некрасиво, — согласился Коська. — Надо эти ириски ликвидировать. Чтобы никто не знал. Давайте разделим их на четыре кучи, сшамаем, и прощайте ласковые взоры.
— Пожалуй, это выход, — сказал папа. — Как думаешь, Славик?
Славик не знал.
— Ну что же. Пощадим Лию Акимовну. Не будем ей ничего говорить. Хорошо?
— Пощадим, — сказал Коська. — Давайте я разделю на четыре кучи. Я по-прежнему такой же нежный.
— Давайте, ребята, молчать. Но больше так не поступайте. Я сам водил голубей, но спекулянтом никогда не был. Это некрасиво.
— Некрасиво, — сказал Коська, не спуская глаз с коробки. — Давайте делить на четыре кучи.
— Итак: я вас не видел, и вы меня не видели. А свою долю я отдаю Коське.
— За так? — спросил Коська.
— За так. Обещайте, что этого больше никогда не повторится.
Ребята нестройно пообещали и, ухватившись все трое за коробку, побежали за угол.
А комсомолка, которой папа велел срочно прятать чертежи в несгораемый шкаф, торчала на углу и смотрела на Славика загадочными египетскими глазами.
6
Коська плюнул в ладонь, пригладил челку и постучал кулаком в калитку.
Из всех ребят только ему посчастливилось бывать у Самсона. Раза два он носил туда узлы с бельем. По причине знакомства ему и было поручено вести переговоры о выкупке Зорьки. Но пошли к знаменитому голубятнику все.
Калитка была вделана в громадные ворота с накрышкой. В калитке был прорезан волчок вроде бубнового туза, прикрытый изнутри заслонкой.
Самсон не отворял.
— Может, его дома нет? — спросил Митя.
— Он всегда дома, — возразил Таракан. — Стучи шибче.
Коська повернулся задом к воротам и постучал пяткой.
Заслонка отодвинулась. Мокрый Самсонов глаз оглядел всех по очереди: Коську, Таракана, Митю и Славика.
— Пламенный привет! — сказал Коська.
Самсон молча продемонстрировал через квадратный смотровичок сперва бороду, потом широкий нос с буты «лочными дырками.
— Отворяй давай, — сказал Коська. — Не бойся. Я по-прежнему такой же нежный…
— Тебе чего? — спросил Самсон.
— Голубя выкупать.
— Когда упустил?
— Вчерась.
— Деньги при тебе?
— При мне.
— Предъяви.
Коська побрякал монетами.
— А эти кто? — спросил Самсон.
— С нашего двора. Отворяй.
Самсон задумался. Мысли у него в голове поворачивались медленно.
— У нас еще деньги есть, — соврал Митя на всякий случай.
Самсон думал.
— Тебя пущу, — решил он наконец. — Остальных — нет.
— А если нет, то почему? — спросил Коська.
— Потому, — ответил Самсон.
На счастье ребят, в это время подошел маленький старичок в котелке, с морщинистой, как у черепахи, шеей. Старичок был не то в пиджаке, не то в сюртуке, и длинные локоны его лежали на бархатном воротнике змейками.
— Отворяй, отворяй, греховодник, — заговорил старичок, приятно припевая. — Детушки пришли, наше светлое будущее, а ты рычишь, ровно вепрь в чащобе. Уж и детки его не радуют.
Самсон открыл калитку. Старичок сперва пропустил ребят и только тогда переступил во двор сам.
