Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2001 #2
Петербургская военно-политическая верхушка в конце века весьма пренебрежительно и высокомерно смотрела на боевые действия в Средней Азии. Дескать, дикари, что за слава их побеждать. “Халатники” — так пренебрежительно именовали столичные штабисты азиатских конников и пехотинцев. Близорукая оценка, сделанная явно с очень большого расстояния. Но Скобелев-то повел свои войска в глубь туркменских пустынь после поражения там другого русского генерала — Лопатина, опытного и закаленного. А ведь весь мир знал, что в те же примерно времена афганские “халатники” наголову разбили британский экспедиционный корпус и отстояли независимость своей действительно дикой, по европейским меркам, страны.
Говорил Скобелев многократно, записки составлял, издавал даже приказы в меру своих полномочий — что нельзя недооценивать Восток. Да, сегодня он, возможно, “дикий”, а если завтра вооружится и обучится, как надлежит, что тогда? И ведь опять как в воду смотрел Белый генерал! Через двадцать лет после его гибели петербургские стратеги легкомысленно развязали русско-японскую войну, совершенно чуждую российским национальным интересам. И что же? Они японцев,
до сих пор слишком очевидны, чтобы говорить о них лишний раз.
Итак, можно подвести итоги. Белый генерал Скобелев — это означает вот что:
героическая отвага, имеющая магнетические, как у великого Суворова, характер и воздействие на людей;
самоотверженность и самоотдача в любви к Родине; богатством не соблазнялся, придворной карьерой — тем паче, семью даже не смог завести, всё — армии, всё — солдатам, всегда впереди них, за что и обожаем был; ну пил, ну гулял порой, но в России, да еще для таких людей, это грех невеликий;
стратегически мыслящий военный, образованный и начитанный;
наконец, главное и редкое, очень редкое качество — не только военачальник, но и выдающийся политик, а политическая цель, высшая и единственная — величие и благополучие Православной России.
А теперь спросим себя, мог ли такой деятель дожить до преклонных лет и мирно скончаться в своем имении?
Ответ кажется вроде бы очевидным, но не станем спешить. Вот Суворов или Жуков — ведь они завершили свои весьма немолодые дни, окруженные при жизни величайшей признательностью. Да, именно так, и не одни они, и не только в России. Трагедия Скобелева в том, что не нашлось достойного ему Верховного Вождя. Конечно, Александр II и особенно Александр III были государями достойными, немало сделавшими для отечества, но ведь ни тот, ни другой не удостоились звания “великого”…
Ну, а что касается врагов — внутренних и внешних — то тут уж, как говорится, все совершенно ясно. Такого противника — и пощадить? Подобного в жестоком земном мире не случается.
Однако ни в коем случае нельзя заканчивать слова в честь и память Белого генерала на печальной ноте! И дело не в прижизненной его славе и не в запоздалом даже, но таком достойном признании через сотню лет после кончины. Пока жива Россия и русская армия, пока не смогут повергнуть нас, до тех пор образцом и примером останутся такие ее сыны, каким был и остался Скобелев — герой сугубо и воистину русский.
А памятники и книги… их можно снимать, сносить, изымать или забывать, а потом, много спустя, создавать новые. Пока жив дух великого народа, он будет воплощаться в любых формах.
Очерк и публицистика :
КСЕНИЯ МЯЛО. На рубеже тысячелетий: контур сдвига
Отступление
Основы этой роли были заложены для России Петром I, укреплены и утверждены Екатериной II; апогей же всеевропейского влияния был достигнут после победы над Наполеоном.
Следующий, еще более высокий взлет исторической России (тогда в форме СССР) как поистине мировой державы произошел в
“холодной войны” диктовались вовсе не идеологическим, а геополитическим соперничеством. И что, естественно, было бы странно ожидать, что теперь, когда главная цель достигнута, торжествующий победитель вдруг начнет устраивать с Россией “общий лад”. Россия должна прекратить существование в качестве великой державы, а может быть, и вообще как державы — вот смысл “преодоления Ялты и Потсдама”. Констатация этого становится на Западе, да и в мире общим местом — причем звучит она из уст как злорадствующих, так и сожалеющих, и образ Ялты оказывается ключевым для обозначения совершившихся в мире гигантских сдвигов.
Так, в 1997 году, после американо-российской встречи в верхах, на которой Россия уступила по вопросу о расширении НАТО, “Файнэншл тайм” писала о “Ялте наоборот”. А премьер-министр Польши Ежи Бузек прокомментировал: “Решение Сената США означает окончательное преодоление Ялты единственной оставшейся сверхдержавой” (“НГ”, 06.05.98).
Корреспондент газеты “Гардиан” Дэвид Хёрст, напоминая о временах победы России над Наполеоном, писал: впервые с Венского конгресса 1814 года карту Европы перекраивают без ее участия, перечеркивая решения Ялтинской конференции и лишая Россию статуса великой державы. “Такое положение создалось в результате геополитических уступок Западу, сделанных последним лидером Советского Союза Горбачевым”.
9 мая (!) 1997 года германская левая газета “Юнге Вельт” так обрисовала новое положение России, создавшееся вследствие сделанных ею беспрецедентных геополитических уступок: “В 52-ю годовщину победы над фашизмом Россия посредством бывших союзников по оружию и вновь поднявшейся Германии поставлена в положение, напоминающее первые годы молодой Советской республики… Россия, которая убрала антагонизм двух систем путем саморазрушения своего порядка,
(выделено мною. — К. М.). Поскольку Россия разрушилась экономически, культурно и духовно, она перестала быть архитектором мировой политики и опустилась до роли глупого Вани для западных политических стратегов”.
Характеристика может показаться предельной жесткой, но вряд ли можно оспорить точность. И, на мой взгляд, такая жесткость все же лучше и здоровее странного упорства, с которым иные отечественные политологи продолжают утверждать, будто “холодная война” закончилась неким общим сладостным примирением, а не крушением и ликвидацией исторической России (СССР). Ликвидацией столь полной, какая, стоит заметить, происходит лишь в случае безоговорочной капитуляции, когда побежденная сторона полностью сдается на милость победителя. Такая ликвидация не была осуществлена даже в отношении Германии и Японии, хотя по юридическому смыслу формулы безоговорочной капитуляции победители — и главный из них, СССР, — имели на это право. С самим СССР история обошлась гораздо более жестоко.
И странно видеть, что Сергей Рогов, директор Института США и Канады, в том же 1997 году находил возможным писать: “Расширение НАТО ставит под сомнение представление о том, что “холодная война” завершилась без побежденных и победителей…” (“НГ”, 26.0
Сейчас мы являемся свидетелями того, что вместо строительства Большой Европы со стороны Запада предпринимается попытка ревизии всего послевоенного мирового порядка всей Ялтинской системы международных отношений”.
Дорого же заплатила Россия за эти нелепые иллюзии “неконфронтационности”, за веру в то, будто Запад и впрямь не имел иных целей в “холодной войне”, кроме как организовать вместе с СССР-Россией мирный кондоминиум — если не всепланетный, то, по меньшей мере, всеевропейский. Нет, о таком кондоминиуме речь могла идти лишь на пике советской мощи, и в определенной мере его-то и устанавливали Ялтинские и Потсдамские соглашения. Но упадок этой мощи — вначале именно в сфере духовной, а не в военной, что нашло выражение в бессмысленной формуле “вхождения в мировое сообщество” (и это исходило из уст сверхдержавы!), — конечно же, выбил всякую почву из-под идеи кондоминиума. Зато с тем большей силой зазвучали на Западе речи о победе — о ней, а не о каком-то равноправном партнерстве, с иллюзиями которого, несмотря на насмешки, которыми осыпает их Бжезинский в “Великой шахматной доске”, все еще не в силах расстаться отечественные либералы-западники. Вехами же на пути к этой победе как раз и стали и объединение Германии на условиях Запада, и Парижская хартия 1990 года, которую Бжезинский называет именно актом капитуляции СССР в “холодной войне”. А в 1992 году он уже назвал Россию “побежденной страной”.
И Ельцин, заявивший на одной из встреч с американским президентом: “Мы вместе победили в холодной войне”, был просто смешон, ибо в США никто и не думал скрывать ни того, о чьей победе идет речь, ни роли специфических организаций и приемов в достижении этой победы. Именно так — “Victory” — назвал свою книгу бывший сотрудник ЦРУ Питер Швейцер, сформулировав проблему с подкупающей откровенностью: “Изучать крах Советского Союза вне американской политики почти равносильно расследованию внезапной неожиданной и загадочной смерти без учета возможности убийства (!) или, по крайней мере, изучения связанных с ним обстоятельств”.
