Виктор Курочкин - На войне как на войне
Саня с экипажем на всякий случай закрылись в машине. Щербак завел мотор и стал потихоньку газовать. Из дома выскочил майор, подбежал к самоходке и, стуча по броне рукояткой пистолета, завопил:
– Прекратить! Я требую прекратить немедленно!
Механик заглушил мотор. Наводчик приподнял люк и удивленно спросил:
– В чем дело, товарищ майор?
– Что это значит?
– А ля герр ком а ля герр, – ответил Домешек.
– Что? – взревел Дядечка.
– На войне как на войне. Действуем в соответствии с обстановкой, товарищ майор. – И Домешек захлопнул люк.
Майор чуть не задохнулся от злобы.
– Прекратите безобразничать! Лейтенант Малешкин!
– Мы не безобразничаем! Мы прогреваем мотор, – ответил Саня.
Майор забегал вокруг самоходки, потом взобрался на башню и, безобразно ругаясь, долго колотил каблуками крышку люка. Наконец он выдохся и, пригрозив Малешкину трибуналом, ушел в хату.
Щербак опять завел мотор и так газанул, что задрожали рамы.
Так он газовал минуты две. На машину взобрался часовой и забарабанил прикладом автомата.
– Эй, танкисты, глуши душегубку! В хате не продохнешь. Товарищ младший лейтенант, майор Дядечка просит вас в хату.
– Зачем? – спросил Саня, не открывая люка.
– Не знаю. Идите, младший лейтенант, не бойтесь. Он, кажется, труханул порядочком, – заверил солдат.
Саня посмотрел на Бянкина. Тот утвердительно кивнул головой, а Домешек добавил:
– Если что, мы из него окрошку состряпаем.
Когда Саня вошел в хату, в ней попахивало выхлопными газами.
Майор Дядечка стоял, глубоко заложив руки в карманы шаровар. На его мясистом багровом лице было столько брезгливости, а в маленьких глазах столько злобы, что Саню передернуло.
– Значит, машину прогреваете? – спросил майор.
– Так точно, товарищ майор. – И Саня щелкнул каблуками.
– Ну и хлюст же ты, Мале-е-ешкин, – майор так протянул в слове «Малешкин» букву «е», словно их там было не меньше десятка. – Кажется, и смотреть не на что, а ведь до чего додумался. Ну и ну… – Дядечка зевнул. – Можете располагаться здесь, на полу. Один может спать на печке. Лично вам, младший лейтенант Малешкин, рад бы предложить отдельную постель, но я здесь не хозяин. Сам сплю на лавке. А завтра мы с вами поговорим, Мале-е-е-ешкин.
Хозяйка приволокла ворох соломы, бросила под головы шубу, а вместо одеяла – грубую самотканую дерюгу.
Майор Дядечка спал на двух сдвинутых скамьях под шинелью. Хозяйка сжалилась над Щербаком, пустила его на печку, а сама легла на широкую деревянную кровать. Малешкин, сняв сапоги, забрался под дерюжку, с боков к нему привалились наводчик с заряжающим.
Сане не спалось. Он и сам не мог понять, что ему мешало. Двумя лиловыми пятнами маячили окна. С улицы доносился неразборчивый говор солдат, который поминутно прерывался хохотом. На печке с клекотом, как взнузданный конь, захрапел Щербак. К нему присоединился майор Дядечка и с таким азартом принялся драть горло, как будто по хате поехала, лязгая гусеницами, самоходка. Слева фистулой засвистел Домешек, справа рассыпал горох ефрейтор Бянкин.
– Фу ты, черт возьми! – прошептал Саня, скрючился и заткнул пальцами уши.
Проснулся он позже всех. В окна глядело солнце, и в хате было светло и жарко, как в фонаре. Саня долго тер кулаками глаза, а когда протер их, то увидел, что Домешек с хозяйкой чистят картошку. Кроме них, в хате никого не было.
– А где майор? – спросил Саня.
Домешек загоготал, и хозяйка засмеялась, обнажив ровную, плотную полоску зубов.
– Чуть свет, не завтракавши, укатил. Во как вы его напугали.
Саня обратил внимание, что хозяйка довольно-таки недурна. Ночью-то он ее не рассмотрел как следует, а сейчас с удовольствием поглядывал на ее высоко вздернутые брови, мягкий румянец, на полные руки, на высокую грудь. Хозяйка, перехватив взгляд офицера, покраснела и отодвинулась от Домешека, который все плотнее и плотнее прижимал колено к ее бедру.
«Уже клинья подбивает», – Саня поморщился и спросил про Щербака с заряжающим. Узнав, что они ушли за завтраком, Саня еще больше поморщился, однако ничего не сказал. Он скинул фуфайку с рубашкой и, оставшись по пояс голый, пошел на улицу. Следом за ним с ведром воды и полотенцем вышла хозяйка.
Младший лейтенант Малешкин мылся с усердием и крякал от удовольствия, хотя вода была так холодна, что у него замирало сердце. Хозяйка вылила на спину Сане полный ковш ледяной воды. Саня ахнул и завертелся, как уж, хозяйка захохотала и бросила Сане полотенце. Малешкин с таким ожесточением растирал кожу, словно собирался содрать ее с костей. Хозяйка смотрела на него, насмешливо щурила глаза, а потом, вздохнув, сказала:
– Ну и худющий же ты, хлопчик. Вылитый шкилет. В фуфайке как будто еще на человека похож, а так и смотреть не на что.
Младший лейтенант Малешкин оскорбился, и хозяйка в его глазах мгновенно из красавицы превратилась в глупую вздорную бабу.
«И чего в ней хорошего: долговязая лошадь», – думал он, глядя, как хозяйка, высоко вскинув голову, помахивая ведром, шагала к колодцу.
Саня оделся, принял командирский вид, то есть напыжился, и, придав лицу холодное выражение, старался не обращать на хозяйку внимания. Но когда она со словами: «Отчипись, сатана!» – звезданула наводчика по уху и тот пробкой вылетел из кухни, Саня перестал дуться, простил хозяйке обиду и даже поинтересовался, как ее зовут.
– Антонина Васильевна, – ответила хозяйка и так посмотрела на Саню зелеными глазищами, что младшему лейтенанту Малешкину стало жарко.
Подавив смущение и придав голосу абсолютное безразличие, он спросил:
– А муж-то где твой, Антонина Васильевна?
– А где ж ему быть? Воюет, – с такой легкостью ответила Антонина Васильевна, словно муж за хатой рубил дрова.
– За кого? За нас или за немцев? – спросил Домешек.
Лицо у хозяйки мгновенно погасло, и она укоризненно посмотрела на Домешека.
– А кто ж знает! Как ушел, так ни разу и не откликнулся.
– Если с нами, откликнется, – заверил наводчик.
– Дай-то бог, – вздохнула хозяйка и, подойдя к зеркалу, поправила волосы. А спустя минуту она была прежней: опять скалила зубы, язвила, поддевала Саню и легко, словно на крыльях, носилась по хате. Ухо у Домешека, видимо, остыло. Он не сводил с нее глаз, поминутно одергивая гимнастерку, ходил за хозяйкой по пятам и молол несусветную чепуху. А она беззаботно и заразительно хохотала. А когда наводчик увязался за Антониной Васильевной в погреб за огурцами, Сане стало не по себе. Пять минут ему показались вечностью. Все эти пять минут он страдал от ревности и проклинал свою робость. Когда они пришли из погреба с огурцами, Саня пытался по их лицам определить, что у них там было. Но так ничего и не понял. Антонина Васильевна смеялась и зубоскалила, а Домешек по-прежнему ходил за ней и все одергивал гимнастерку. Как Саня ненавидел в эту минуту своего наводчика! Он знал, что у Домешека на уме. Он же влюбился в хозяйку по-настоящему с первого взгляда, как влюблялся почти в каждом селе, в каждом доме, везде, где только можно было влюбиться.
Пришли Щербак с ефрейтором, принесли два котелка холодного супа, четыре куска мяса, хлеб и водку.
– Чертова кухня, в такую даль забрались. Пока шли, суп замерз, – ругался Щербак.
– Незачем было таскаться. Что б я вас не накормила? – говорила хозяйка, накрывая на стол. Она поставила ведерный чугун вареного картофеля, миску огурцов, миску квашеной капусты и тарелку с салом. Потом выскочила в сени, вернулась, загадочно улыбаясь, держа руки под фартуком, и под дружный возглас «о-о-о!» выставила большую темную бутылку самогонки. У Щербака от радости выступили слезы. Он восхищенно посмотрел на хозяйку, потом на бутылку и сказал:
– Ух ты, моя ненаглядная!
Никто не понял, кого он назвал ненаглядной – бутылку нли хозяйку.
Даже серьёзный ефрейтор Бянкин засмеялся. Антонину Васильевну хохот согнул пополам.
– Умру… ей-богу, умру. Ну и комики! – задыхаясь, бормотала она, но, случайно взглянув в окно, притихла и, подняв палец, прошептала: – Тс-с, хлопцы! Какой-то важный начальник в папахе к нам.
– Полковник Овсянников. Вот уж некстати, – сказал наводчик и выразительно мигнул Щербаку. Тот сунул бутылку под стол.
Через порог шагнул замполит Овсянников. Снял папаху, пригладил жесткие седые волосы.
– Хлеб да соль!
Экипаж Малешкина дружно ответил: «Спасибо, товарищ полковник!» Саня вскочил и стал приглашать Овсянникова за стол.
– А что у вас вкусненького? – поинтересовался Овсянников и, узнав, что горячая картошка с огурцами, охотно согласился.
– Если, конечно, хозяюшка не против? – Он подошел к Антонине Васильевне. Она испуганно вскочила, отерла о фартук руку и боязливо подала полковнику.
– Как величать-то?
– Антониной Васильевной, – прошептала хозяйка.
– А меня Тимофеем Васильевичем, выходит, что мы с вами по батькам тезки. А горяченькой картошки-то поем, Антонина Васильевна. С удовольствием поем.
