Анатолий Рыбин - Трудная позиция
— Небольшой, но все же... — сказал Крупенин вполголоса. — Только вам доверяю. Учтите.
Он вынул из кармана письмо Саввушкина и протянул его Красикову. Тот прочитал несколько строчек и твердо, не колеблясь, сказал:
— Не верю я, товарищ старший лейтенант. Ерунда это.
— И я не очень-то верю, — вздохнул Крупенин. — Но ведь зачем-то написал человек. Да и себя ругает уж очень сильно. Тоже непонятно.
Красиков стал читать дальше уже внимательнее. Потом он долго смотрел на подпись, повертывая письмо и так и этак, как будто сомневался в его достоверности.
— Знаете что, — предложил ему Крупенин, — жили вы с Саввушкиным вроде неплохо. Напишите ему, расспросите, как ой там... Уж вам-то он сообщит все, без утайки. Хорошо?
Такого оборота Красиков не ожидал и даже не сразу нашелся, что ответить командиру: согласиться или отказаться. Но его самого уже разбирало любопытство: неужели все, что написал Саввушкин, правда? И верилось, и не верилось. Подумав, он согласился:
— Хорошо, товарищ старший лейтенант, напишу.
— Ну вот и договорились.
У двери внезапно возник шум, резкий, веселый, на всю казарму. Два вернувшихся из клуба курсанта сходу принялись показывать свое артистическое мастерство дневальному.
Высокий, голенастый блондин Яхонтов, заломив на затылок шапку и приняв царственную позу, отважно вызванивал на балалайке какую-то очень быструю пляску. Другой — маленький, верткий, как юла, Винокуров, крутился возле приятеля, то приседая и раскидывая руки, то лихо по-петушиному подпрыгивая и хлопая ладонями по коленям.
Обеспокоенный поднятым шумом, Иващенко упрашивал плясунов:
— Ну, хлопцы! Ну хиба ж так можно!
Он глядел то на них, то на командира, которого плясуны не замечали.
— Стой, Олесь, не воркуй, для тебя же стараемся, — сохраняя царственную позу, сказал Яхонтов.
— И давай прихлопывай! — в тон ему крикнул Винокуров, не переставая выкручивать свои замысловатые коленца.
Крупенин, чтобы выручить смутившегося дневального, энергично зааплодировал. Весельчаков словно кто-то схватил за руки: они мгновенно вытянулись и виновато уставились на командира.
— Что это вы? — улыбнулся Крупенин. — С такта сбились, что ли?
— Так точно, сбились, — косясь на товарища, ответил Яхонтов.
— И в клубе сбивались, когда вам аплодировали?
— Никак нет, товарищ старший лейтенант, в клубе не сбивались.
Крупенин подошел ближе к весельчакам, дружески подмигнул:
— Не та, значит, овация. Так, что ли?
Курсанты рассмеялись. Поборов смущение, Винокуров сказал с лукавинкой:
— Не с того боку, товарищ старший лейтенант.
— Вижу, вижу, — сказал Крупенин. — А вот почему вы, друзья хорошие, из клуба сбежали раньше всех, не знаю.
— А нам, товарищ старший лейтенант, подрепетировать нужно, — объяснил Яхонтов уже серьезно. — Генерал сказал, что завтра в Доме офицеров выступать будем.
— Ах, вот в чем дело! Тогда давайте репетируйте, а мы посмотрим.
Красиков тем временем открыл свою тумбочку, порылся в тетрадях и, отыскав листок с торопливым карандашным рисунком Саввушкина, протянул его Крупенину.
— Вот, товарищ старший лейтенант, посмотрите.
На рисунке действительно были острова с пальмами, корабль и подпись Саввушкина.
5
В клуб Крупенин вернулся поздно, после двенадцати. Вместо предполагаемых пятнадцати-двадцати минут он пробыл в батарее более двух часов и теперь, отыскивая среди танцующих Надю, не знал, как же объяснить ей свое исчезновение.
Народу в клубе поубавилось, но бал продолжался. Полный, раскрасневшийся дирижер время от времени поворачивался от оркестра к танцующим и размашистым движением рук словно прибавлял веселья.
Остановившись у одной из колонн, Крупенин долго и внимательно присматривался к проплывавшим мимо него парам, а сам все думал: «Ну что я скажу ей, что?»
Но объясняться не пришлось: Нади в клубе не оказалось. Не оказалось и Вашенцева, и это больше всего встревожило Крупенина. Он не понимал, как Надя может разрешить ухаживать за собой человеку, у которого есть семья? Разве только по злости, в отместку ему, Крупенину?
— А скучать нельзя, скучать запрещается, — прозвенел за его спиной веселый девичий голос.
Голос показался Крупенину знакомым, но его обладательница была в маске, и он, как ни старался, не мог узнать ее.
— Кто вы?
— Я Тайна. — Девушка понизила голос почти до шепота: — Зовите меня Тайной.
— И вы надеетесь, что я вас не разгадаю?
— Не знаю. Попытайтесь.
Крупенин взял девушку за руки и пригласил танцевать, продолжая внимательно разглядывать ее. — А может, все-таки скажете свое имя?
Она, запрокинув голову, громко рассмеялась, и опять ее приятный звенящий голос показался Крупенину очень знакомым.
— Ну хоть намекните, — попросил он. Любопытство разбирало его все больше и больше.
После двух танцев девушка неожиданно объявила, что ей пора уходить, что ее время на этом веселом балу уже заканчивается.
— Значит, так и не откроетесь? — спросил Крупенин.
— Но вы же хотели разгадать сами, — ответила она с прежней таинственностью.
— Хорошо, — сказал Крупенин, — я провожу вас.
— Только учтите, я очень далеко живу. Почти на самом краю города.
— Пугаете?
— Нет. Просто не хочу, чтобы вы потом сожалели о своем решении и во всем винили меня.
— Какой вздор!
— Да? Возможно... — Она легко взмахнула рукой, и маска мгновенно слетела с ее улыбающегося лица.
— Люся! Как же это? Вот чудеса! — удивился Крупенин, узнав медицинскую сестру, которая когда-то, на второй или на третий день после его приезда с Севера, лечила ему руку от укуса какого-то ядовитого насекомого. Потом Крупенин еще раза два заходил к Люсе в медпункт.
— Теперь вы, конечно, провожать меня не решитесь? — с чуть приметной лукавинкой спросила Люся.
Крупенин не ответил. Он молча взял у Люси номерок на пальто и вместе с ней направился в раздевалку.
Ночной городок был уже не тот, что раньше. Он словно уменьшился, опустил свои каменные плечи. По-прежнему горели только фонари на столбах, да ракета над клубом светилась иллюминацией. Но и она, затуманенная сыпучей белой крупкой, с каждой минутой тускнела и теряла очертания. Разыгрывался буран. Набирающий силу ветер свивал крупку в тугие хлесткие вихри и лихо гнал их от здания к зданию, дико посвистывая.
— А я ведь сказала вам неправду, что тороплюсь домой, — призналась Люся, едва они отошли от клуба. — Дежурить я должна в медпункте. Так что ваша задача облегчается, Борис Афанасьевич.
— Вы очень заботливы. Но я предпочел бы все-таки пройтись, — возразил Крупенин.
Она удивилась:
— В такой буран почти через весь город?
— Даже дальше.
— О, какой вы, Борис Афанасьевич! Тогда приходите завтра в мединститут на наш студенческий бал. Я приглашаю вас.
— Спасибо, Люся. Не смогу.
— Значит, боитесь бурана?
Крупенин промолчал.
— Ну вот мы и пришли, — сказала Люся, когда поднялись на припорошенное снегом крыльцо медпункта. — До свидания. — И она быстро исчезла за дверью.
«Ну вот и Люсе испортил настроение», — искренне досадуя, подумал Крупенин и зашагал к проходной, подставляя лицо резким порывам ветра.
Когда-то в детстве он слышал от старых людей, что новогодний буран очищает землю от всяких невзгод и приносит большое счастье. «Ничего себе, осчастливил», — Крупенин тяжело вздохнул.
Идти было нелегко. Местами отполированная ветром дорога сделалась такой скользкой, что приходилось балансировать руками, чтобы не упасть. А там, где буран уже перехватил дорогу белыми жгутами, ноги вязли в плотном и скрипучем снегу.
Сразу за проходной начинались похожие друг на друга жилые дома офицеров. Четырехэтажные, желтые, с навесными балконами, они одной стороной глядели на училище, другой — в степь, где ломали равнину горбатые холмы и на десятки километров не было ни единого селения.
Крупенин подошел к дому, где жили Забелины, надеясь хоть что-нибудь узнать о своей беглянке.
В сторону училища глядели три окна Забелиных: одно из кабинета генерала и два из большой комнаты, где стояло Надино пианино. Еще издали Крупенин заметил, что все три окна были темными. «Значит, спят уже Забелины, — подумал Крупенин. — А может, и не спят. Может, уехали в Дом офицеров или куда-нибудь к летчикам в гости».
По еле приметной в снегу дорожке он торопливо обошел дом и оказался один на один со степью. Ветер здесь бушевал свободно, и снежные вихри вздымались чуть ли не до самой крыши. Но Крупенин не замечал ничего, кроме освещенного окна в Надиной комнате. В незалепленные бураном прогалины были отчетливо видны овальные кружева тюлевой шторы.
Теперь уже Крупенин был уверен, что Надя дома, что родители ее, конечно, спят, а сама она, скорей всего, читает. Как-то она говорила ему, что любит по ночам читать, даже иногда засыпает с невыключенным светом.
