Борис Шергин - Архангельские новеллы
А Федька, как за стол-то воротился, думает ничего никто не приметил. Глядь, — Ненила подходит:
— Кого куда в лодке повезли?
Митьку, Данилкинова брата, папаша вытрезвлять поехал.
Мать Данилы да Митрия тут привелась, заревела медведицей:
— Убивать повезли моего детища! И Данилу убили!!
Во дворе тишина стала. Ненила как туча грозова приступила к Федьке:
— Где Данило?!
Королек завертелся собакой.
— С пароходу пьяной упал, на моих глазах захлебнулся.
Матка опять во весь двор:
— Врешь ты, щучий сын! Не пьет мой Данилушко, в рот не берет. Где они?! Где мои рожоны дети?!
Ненила королька за плечо прижала, ажио он посинел:
— Сказывай, вор, где ейны дети!?
Федька вырвался, по полу закатался, заверещал свипым голосом:
— Эй слуги верны-ы! Хватайте мою жену Ненилку, недостойную королевского ложа! Я Данилку ейного своеручно в море смахнул как комара, а ее, суку, на воротах расстреляю! Вяжите ее! Каждого жалую чином и деньгами!
Середи двора телега привелась ломовая, оглобли дубовы велики. Ненила Богатырка вывернула эку семисаженну снасть да как свиснет, свиснет наокруг: по двору пыль свилась с каменьем, из окошек стекла посыпались. Брызнул народишко кто куда, полезли под дом, под онбары, на чердак, на сенник, в канаву. Сутки так и хранились, как мертвы. Старой королешко ухватил с собой десяток мужиков поудалее, да на двух телегах и удрал неведомо куда.
Воля во всем стала Непилина.
Перво дело она послала людей к морю искать Данила и Митрия, да от себя подала во все концы телеграмы. Посыльны бродили неделю, принесли голубой Данилов поясок:
— Не иначе, — рыбы съели братанов. По берегу есть костья лежит.
Ненила убрала в сундук цветны сарафаны, наложила на голову черной плат. Ни с кем боле не пошутит, не рассмехнется. День на управленьи да при хозяйстве, а после закатимого сядет одинехонька у окошка, голубу Данилову опояску к сердцу прижмет и запричитат: !
— Птичкой бы я была воронкой,
во все бы я стороны слетала,
под кажду бы лесинку заглянула,
своего бы дружочка отыскала.
..........
Месяц мой светлый,
Почто рано — погиб?!
Цвет мой прекрасный, *
Почто рано увял?!
Народ-от мимо идут, дак заслушаются. А Федьки королевна объявила:
— Не знаю, что скажет осень, а нонешно лето будь ты пастух коровий в Митькипо место.
Он и пасет, вечером домой гонит. Ненила с подойником у хлева ждет и считат, все ли коровы. Пересчитат и велит корольку последню под хвост поцеловать. Эта корова так уж и знат. Дойдет до конюшны, остановится и хвост подымет.
А Данило не утонул, с парохода упал. Примерз рукавом к льдине. Утром прикачало к берегу. А встать не может, ноги умерли с морозу. Федьки боится, в лес на коленцах бежит, ноги как кряжи волокет. И вдруг слышно, — лес трещит впереди. Не медведь ли? И закричал:
— Зверь, али человек?!
И увидел слепого брата. Поплакали, посидели, россказали друг другу.
— Помрем лучше, братец, — говорит слепой, — кто нам рад эким-то?
— По миру будем ходить, коли работать не заможем, — утешат безногой. — У тебя ноги остались, у меня глаза. Посадишь меня на плечи, целой человек и станет. А теперь затянемся в тайболу, переждем, не обойдецце ли Федькино сердце.
Зашагал слепой под север, на себе несет брата, тот командует:
— Право!.. Лево!.. Прямо!..
У глухого озера нашли избушку, от ветру, дождя схорониться. Связали из вичья морды-ловушки, — рыбку промышляют.
Ненилины послы далеко заходили, а глухого озера половины не дошли. Живут братья быват и месяц.
Оборвались, в саже умарались. Данило и сказыват:
— Вот что, Митя, зима этта пострашне будет Федьки. Топора нет, ножа нет, соли нет, спичек нет. Надо выходить на люди. Я надумал вот чего попытать. Отсюда под юг должна быть трактова дорога. Я смала езжал. По дороге, все под юг итти, Федькиного отчишка летней дом с садом. В саду гора, в горы две дыры вьюшками закрыты. Одна дыра шипучих минеральных вод, друга дыра огнедышаща, подземну лаву выкидыват. Шипуча-та вода прежде всем хромым, слепым пользу подавала. Про это заграбучий Федькин папепька пронюхал, сад и гору каменьем обнес, никому ходу не стало. Только сам летом окатываться да пить наезжат. К этой воды станем-ко подвигаться.
У озера отмылись, вяленой рыбки увязали, сел хромой слепому на плечи, командует:
— Право!.. Лево!.. Прямо!..
Подойдут да полежат у ручейка, либо где ягод побольше. Нашли трактову дорогу, по дороге в сутки добрались до королевой дачи. Кругом горки и сада высоченна ограда. Рядом деревнюшка. В деревню бедны странники и зашли. Кресьяне забоялись эких великанов, на постой пе пускают. Что делать? Сели у колодца, рыбки пожевали, напились. И пришла по воду девица, то'ненька, бе'ленька, личушко как яичушко, одета пряжей по-деревенски. Данило и заговорил:
— Голубушка, не бойся нас, убогих людей, мы случаем жили в лесу, оборвались, обносились. Приволоклись сюда по добру живу воду.
Девица покачала головой:
— Напрасно трудились, бедняжки. Единой капли не добудете. Видите, коль ограда высока. А тепере королешко приехал, дак и близко ходить не велено.
— Старик приехал? Когда?
— Да уж около месяца. Прикатили на двух телегах, кони в мыле... Не стряслось ли чего в городе?
Данило весь стрепенулся — не моя ли там желанна воюет? Да поглядел на свои ноги, приуныл — кому я, увечной, надо?.. Дале говорит:
— Голубушка, обидно ни с чем уходить. Охота здесь вздохнуть хотя недельку. Не слыхала ли баньки, кухонки порозной? У пас цепи есть серебряны, мы бы хлебы и постой оплатили.
Девица на братьев посмотрела: хоть рваны, убоги, а люди отмени'ты, приятны, красивы, обходительны.
— У меня горница свободна. Я одна живу сирота. За постой ничего не надо. Я портниха, зарабатываю.
Девицу звали Агнея. Братья тут и стали на постое.
Данило на хозяюшку все любуется, свою зазнобу вспоминат, а Митя разговору не наслушался бы. Настолько Агнея приветлива, розумна, россудительна. Данило и спрашиват:
— Скажи-ко, Агпея, старик-от в деревню показывается ли?
— Навеку не бывал. Только и видим — в усадьбу едет да оттуда.
— О, горе наше, горе! Чашечку бы, ложечку этой доброй водички — стали бы целы. Помрем лучше, Митька!
Агнея слушат, зашиват ихну одежду, свою думу думат. Назавтра принесла деревенски вести:
— Королешко-то сторожа в деревню гонял, нет ли бабы для веселья... Жалею я вас, молодцы, может ради водички схожу туда?
— Брось, Агнея! Слушать негодно! Вечером она срядилась по-праздничному:
— Я, братцы, к деушкам на и'грище.
Вот и отемнало, люди отужнали, ей все нету. Митрий пошел к соседям:
— Сегодня и'грище где?
В страду что за игрища?! Братья заплакали:
— Она туда ушла! ушла ради нас! А она и идет:
— Не убивайтесь, каки вы эки мужики! Никто меня не задел. Уверилась только, что воды ни за каки услуги старичонко не даст. Добром никак не взять, надо насильно.
Митька перебил:
— Ты, Агнея, с краю сказывай.
— Я даве, нарядна-та, прохаживаюсь возле ворот, меня король и оприметил. Сторожа выслал. «Пожалуйте в сад». Зашла, трясусь, а королешко возле ездит, припадат, лижет. Я будто глупенька, — зачем гора, и зачем вода, и кто сторожит? Он вилял, вилял, дале россказал. Перва от ограды труба и есть минеральня, дальня огнена. Крышки у труб замкнуты и ключи затаены. Вам придется ломать. Вся дворня спит в дому. У ворот один сторож. Вот, братаны, завтра у нас либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Сегодня я отдулась, завтра ночевать посулилась. Вы к ночи-то, будто пьяны, валяйтесь там у ворот. Я караульного напою и вас запущу.
— Благодарствуем, Агнеюшка, целы уйдем — в долгу у тебя не останемся.
На другой день, на закате, Агнея опять приоделась, в зеркало погляделась — лицо бумаги беле. Нарумянилась и брови написала, в узелок литровку увязала, простилась, ушла. Как вовсе смерилось, и хромой со слепым полезли туда же. Один ломом железным подпирается вместо клюки, другой на короушках ползет, видно, что оба пьяне вина. Дальше стены пути пе осилили. Тут запнулись, тут захрапели.
И Агнея свое дело правит. Позвонилась, со сторожем пошутила, бутылку ему выпоила. Короля по саду до тех пор водила, пока дворня спать не легла. Как огни в дому погасли, — и Агнея на отдых сторонилась. Кавалера в спальню завела, сапоги с него сдернула, раздела, укутала, себе косы росплела да и заохала:
— О, живот схватило!
Вылетела из дому, в сторожке храпят. Ключ схватила, ворота размахнула, а хромой уж оседлал слепого. Она Митрия за руку и — в сад:
— Бли'жну трубу ломайте с одного удару. Лишний гром наделаете, тревога подымется, умыться не поспеете. Я побежу, старик хватился.
Старик в самом деле на лестнице ждет.
— Что долго?
