Алексей Кожевников - Том 3. Воздушный десант
— Можно еще уложить гитлеров с двадцать. А ежели погуще пустить, то и с тридцать уляжется.
— В бой собираешься? — спрашивает Федька.
— Пора, лежал довольно. Не то дождусь — приказом поднимут.
— И с кем же пойдешь? С пулеметчиками? С автоматчиками? Берданщик ты у нас один.
— Встану куда-нибудь.
— Так не годится. В одиночку можно и куда-нибудь, а когда в боевом порядке, надо точно знать свое место, соседа справа, соседа слева.
— Вот и встану промеж тебя и Антона.
— А если мы с противотанковым ружьем пойдем? Там третий — лишний. Ты заранее узнай свое место.
— У кого? Кто тут местами распоряжается?
— Если хочешь быть с нами, просись у командира батальона Сорокина.
Идем всей землянкой. Дед позвал нас похлопотать за него перед комбатом. Мы рады, мы ждем интересного разговора. Сорокин обедает, но для деда вход к нему всегда открыт.
— Обедал, дедушка? Еще хочешь? Садись, гостем будешь… По делу пришел? Ну, говори! А вы?
— Мы все по одному делу, — говорит Федька.
— Они вот сказывают, что у вас каждый сверчок со своего шестка дерется. А где же я буду? — спрашивает дед. — Пока мой шесток — землянка.
Сорокин. В землянке и будешь. Там спокойней всего.
Арсен. А что же бить там? Глину? Вшей?
Сорокин. Лежать, сидеть будешь. Можешь спать.
У деда начинает дрыгать борода, глаза упираются в Сорокина, как прицел снайперской винтовки.
— Все драться пойдут, а мне — спи. Когда жарко было, на тебе, Арсен Коваленков, все места, всю Украину. А отлегло немножко, очухались: нет тебе, Арсен, никакого места. Порядочки! Есть, што ли, места-то? А нет — я и сам найду.
Для Сорокина наконец становится понятно, чего хочет дед. Он отхлебывает глоток борща, закуривает, смотрит на нас, но мы настроены слишком легкомысленно, чтобы помочь ему в его затруднении.
— Не рано тебе? — спрашивает Сорокин.
— Седьмой десяток живу. Скоро поздно будет, — ворчит Арсен.
А Сорокин ему:
— Я не про то. Сила есть, здоровье есть? Хватит?
— На гитлеров завсегда найдем.
Сорокин закурил, затягивается, медленно выпускает дым, колеблется. Но ведь хорошо известно, что удержать деда можно, только если связать его, и то, пожалуй, перегрызет все и сделает по-своему.
— Ладно, пойдешь с ними, — нехотя говорит Сорокин. — Но полное подчинение командиру!
— Вот-вот. Люблю серьезный разговор, — радуясь, одобряет Арсен.
А нашему комбату не надо учиться вести серьезный разговор, он давно умеет, и тут же отдает приказ: Арсена Коваленкова зачислить рядовым бойцом, вооружить по уставу, бердану за устарелостью снять с вооружения, но разрешить Коваленкову оставить ее при себе как дорогое воспоминание; Антону, Федьке и мне приказывает немедленно обучить Арсена владению автоматом, гранатой, пулеметом, вообще всеми видами оружия, какими располагает наша бригада.
Переходим от Сорокина в оружейный склад. Дед получает установленный для десантников комплект оружия. В тот же день принимаемся за науку. Ученик способный, ретивый, дело подвигается ходко.
Начинаю бродить по соседям. Сколько же всяких затей, чтобы убить бездельное время. Игра в домино, в лото, в самодельные карты не в счет. Напридумано много нового. В одной землянке, как только сунул я туда голову, сразу закричали трое:
— Кто лезет? Говори фамилию!
— Корзинкин.
— Не то, не та!
— Вам какую надо?
Рассказывают, что они задумали организовать музыкальный ансамбль. Трое уже нашлись: Затевахин, Заливахин, Затирахин. Но никак не найдут Расхлебахина.
В списках бригады есть такой, а где обретается в наличии, никто не знает. Как сиганул из самолета при десантировании, так и пропал без вести. Убит, пленен, скитается — ничего не известно, не осталось после него никаких пузырей.
Спрашиваю, почему обязательно требуется Расхлебахин.
— А сам не поймешь? При таком подборе — Затевахин, Заливахин, Затирахин — никак невозможно без Расхлебахина. Совсем не та каша, какая задумана. Пресно. То ли дело, когда начинает концерт Затевахин, а кончает Расхлебахин! Звучит?
— Звучит, — соглашаюсь я и советую взять кого-нибудь, невзирая на фамилию, и выпускать на сцену под псевдонимом. Артисты часто имеют псевдонимы.
— В крайнем случае придется так, но подождем еще, авось объявится настоящий.
Ансамбль играет на пустых бутылках разной величины. Музыкант держит бутылку около своих губ, держит то ближе, то дальше, с разными наклонами, дует в горлышко с разной силой, и бутылка играет, как заправский музыкальный инструмент. Ребята утешают не только самих себя, а выступают и по другим землянкам. Им можно заказывать свои любимые марши, песни. Для меня сыграли несколько номеров, и по собственному выбору, и по моему заказу. Получается совсем недурно, если посадить их за занавеску, ну никогда не догадаешься, что играют на бутылках.
На безрыбье и рак рыба, на безмясье и жук мясо, в десанте и бутылки оркестр. Все другие инструменты — скрипки, гитары, гармошки — не годятся в десант: они шумны, хрупки, неудобны для переноса. Наши ребята считают, что надо придумать особый десантский музыкальный инструмент — небольшой, легкий, крепкий, чтобы сбрасывать на парашюте. И негромкий: ведь у десантников враг всегда близко. Многие из наших ребят ломают голову, изобретают этот будущий инструмент.
Читать в десанте нечего: с собой книг мы не брали, некуда было сунуть их, и здесь они не попадаются навстречу, все сожжены и попрятаны. Если и было взято десятка полтора-два томиков Пушкина, Есенина, Блока, Толстого, Лермонтова, то на тысячу человек это нуль. Да и те уж потеряны, искурены, изношены. Но у нас немало ребят, начитанных прежде, окончивших десятилетку. И вот когда пересказаны все свои додесантские и десантские приключения, эти ребята пересказывают другим, неначитанным, целые книги.
Многие увлекаются игрой в вопросы и ответы. Вот, например, вопрос: «Чего хочешь больше всего?» И ответы на него:
— Победы.
— Есть. Что угодно, любое, но есть много, долго.
— Кричать громко, во всю глотку. Смерть надоело шептаться и таиться.
— Пить чай из самовара, сидя за столом на стуле.
— Вымыться в бане с веником.
— Прижаться к жене.
Еще вопрос: «Что вспоминаешь чаще всего?»
Ответы:
— Мягкую подушку. Вспоминаю каждый раз, когда ложусь спать.
— Себя маленького. И ужасно жалею, что вырос.
— Жену.
— Невесту.
— Пиво. Смертельно хочу пива со льдом.
Вопросы задаются самые разнообразные: «Что будешь делать после войны?», «В каких городах бывал?», «Какие знаешь реки?».
Однажды на таких играющих наткнулся комбат Сорокин. Ему тоже подкинули вопросник. Не медля ни секунды, Сорокин ответил:
— Люблю больше всего мой родной город Ленинград. Хочу больше всего, чтобы поскорей освободили Ленинград. Вспоминаю чаще всего Ленинград.
— Полина Ефимовна не обидится на вас за Ленинград? — сказали ему ребята.
— Не думаю. А впрочем, узнаем, проверим.
Он записал вопросы, взял с собой двух десантников в свидетели, пошел к жене и попросил ответить. Она тоже, нимало не думая, сказала:
— И люблю, и вспоминаю, и хочу видеть больше всего мой дорогой Ленинград.
32
Доктор снял меня с госпитального положения, разрешил воевать. Воюю, как и живу, плечом к плечу с Антоном и Федькой. Командиры говорят, что мы «сыгрались», выходит недурно, и стараются не разлучать нас.
Но Федька все время норовит, как нахлестанный, обскакать меня и Антона. Когда нашу группу оставляют для несения какой-нибудь внутрилагерной службы или дают нам передышку, он бежит к командирам, вплоть до комбата, и добивается, чтобы его послали на боевое задание. И получается, что он каждую ночь в деле, бьет фрицев, а мы с Антоном торчим в лагере, бьем баклуши.
Вот опять уходил без нас и возвращается весь увешанный трофеями: рядом со своим висит немецкий автомат, кроме того, на плечах полевая сумка, бинокль, сапоги. Наши ребята особенно яро охотятся за сапогами: у нас при бездорожной и бездомной жизни они горят, словно в огне.
— Как повоевал? — спрашиваем Федьку. Он поднимает руки на высоту плеч, сгибает в локтях и помахивает кистями около своих ушей. Это у него называется «сделать крылышки» и значит, что повоевал здорово, очень здорово. Весь порхает от радости. Мы не расспрашиваем подробно, чего ради распорхался он, у нас другая забота, а крылышки только злят нас.
— Ты что ж, парнюга, решил воевать один за всех? — спросил Антон.
— Да, за всех. И все ордена повешу себе, — ответил Федька с быстрой белозубой ухмылкой.
— Ты не зубоскаль. Мы с тобой серьезно. Что получается, подумай?! — Антон начал хлопать Федьку ладонью по плечу, от каждого хлопка увесистой ладони Федька вздрагивал. — А то, что мы с Корзинкиным не хотим воевать, дезертирим за спиной у тебя.
