Алексей Кожевников - Том 3. Воздушный десант
Обзор книги Алексей Кожевников - Том 3. Воздушный десант
Алексей Кожевников
Собрание сочинений в четырех томах
Том третий
Воздушный десант
1
Шесть минут… Только шесть минут осталось нам спокойной тыловой жизни. Уже выдали новое фронтовое обмундирование, десантское снаряжение, трехдневный паек. Скоро скомандуют: «Стройся! Шагом арш!» Затем: «По вагонам!», «По самолетам!»…
И ночью выбросят в расположение противника.
Нас много, целая воздушно-десантная бригада. Есть тут и ветераны войны, бывавшие во всяких боевых переделках, прошедшие Хасан, Халхин-Гол, Сталинград, Орловско-Курскую дугу, счастливцы, баловни воинской судьбы, на которых «сама смерть сломала себе зубы». Есть и зеленые новички, не видавшие и не слыхавшие взрыва вражеской бомбы. Новичков гораздо больше, чем ветеранов.
Всем нам оказали высокую воинскую честь — из обычных наземных войск перевели в воздушно-десантные. Воинством будущего называют эти войска наши командиры.
Сверх обычной мы прошли дополнительную подготовку, положенную для десантников. Прыгали с парашютом, занимались боксом, борьбой, изучали способы рукопашного боя. Десантник должен быть силен, вынослив, закален, ловок. С ним ведь не идут ни обоз, ни кухня, он все несет на себе, часто сутками живет без еды и питья, без сна и отдыха, делает большие переходы.
Учились управлять боевыми машинами, владеть всеми видами горячего и холодного оружия, подрывать дороги, мосты, склады, стрелять без промаха. Патронов у десантника всегда в обрез, они на счету, пополнять их трудно, и каждый выстрел должен разить без промаха.
Учились дерзости, смекалке, хладнокровию, презрению к смерти, — в общем учились, как ловчей, больше уничтожать фашистов и дороже отдавать свою жизнь.
Теперь, по мнению наших командиров, мы — стопроцентные десантники: умелы, отважны, крепко заряжены духом патриотизма, бесстрашия и ненависти к врагу. Все наши командиры — коммунисты, большинство солдат — комсомольцы. А те немногие, кто не в партии и не в комсомоле, хорошо проверены, политически надежно подкованы.
Построившись в плотную колонну, идем на железнодорожную станцию. Оттуда чумазый товарный состав, замаскированный полуувядшей осенней зеленью под лесную полосу, длинную и узкую, потащит нас к фронту по местам, где прошла война.
Нашему составу дали зеленую улицу, но, должно быть, многим поездам дают такую улицу, и нас подолгу держат на разъездах, ставят на запасные пути, обгоняют.
Явным предпочтением и превосходством пользуются артиллерийские эшелоны. Десятки платформ, груженных танками, тяжелыми пушками, зенитками, пулеметами, снарядами, — все вместе, как один километровый снаряд, как стальной гигант еж, ощетинившийся смертоносными дулами, летит двойной тягой, с небывалой скоростью, запрещенной, подсудной в мирное время. Гнутся, стонут под ним рельсы, содрогается земля, далеко, на сотни метров, чувствуют это содрогание уцелевшие здания — тоже начинают дрожать и жалобно, тревожно звенеть стеклами.
Эти эшелоны дают грозные предупреждающие гудки: «Идд-дуу!.. Ид-дуу!..» — и, не сбавляя скорости, врываются на станции, в путаницу рельсовых путей, в тесноту задержанных поездов. Страшно глядеть, как пролетают они в клубах шумного, сердитого пара, в космах черного угольного дыма, в вихрях пыли, с громом, лязгом и скрежетом разгневанного железа.
И, пока не затихнет грохот, не рассеется окончательно пар и дым, я все думаю: «А что, если такой перепутает рельсы и врежется в живой эшелон, — скажем, в наш?.. А если два таких встречных состукнутся лбами?»
Фронт, бои у Днепра. Мы едем по местам, освобожденным от врага, но и здесь во всем видна война. Все капитальные мосты взорваны, взамен поставлены второпях времянки. Поезда по ним, даже самые сверхсрочные, идут опасливо, на цыпочках. Вместо гладеньких форменных телеграфных столбов торчат неотесанные, необделанные, прямо в шкуре, лохматые и кривые. Некогда было заниматься ими, спилили деревья да кое-как, наспех, обрубили сучья и натянули провода.
Леса вдоль дороги широко вырублены. Много нашего леса немцы увезли в Германию. Много свели обе воюющие стороны для противотанковых завалов, блиндажей, землянок, гатей через болота и топи. Много снесли артиллерийским огнем, сожгли на кострах, много выгорело от пожаров. А теперь спиливают, дожигают пни и огарки. Война — лютый враг леса.
Поля и луга изрыты окопами, густо, в несколько кольев, перетянуты заграждениями из колючей проволоки. Многие села сожжены начисто, уцелели только печи. От многих не осталось ничего, кроме названия в людской памяти, а все вещественное, зримое так основательно разбито, сожжено, а затем само место, сама земля так перевернута разными снарядами и бомбами, так измешена гусеницами и колесами всяких машин, орудий, что не найдешь и малой живой травинки, как на образцово обработанной пашне.
Иногда на таком поле войны одиноко торчит столб с черной доской и красной, броской надписью:
«Товарищ, остановись, прочитай!
Здесь до войны была деревня… жилых домов… тысячи плодовых деревьев, школа, колхозные фермы…
Фашистские изверги сожгли все постройки, вырубили все плодовые деревья, разграбили колхозное имущество».
Повсюду валяются искореженные танки, орудия, автомашины, телеги, заградительные ежи. Торчат искалеченные, обожженные деревья.
И везде: в полях, лесах, болотах, возле дорог, на пустырях разбитых селений — могилы, могилы. Большие — братские — и маленькие — одиночные. Иногда они отмечены дощатыми пирамидками, а чаще — небольшими столбушками либо кольями, березовыми, еловыми, сосновыми, какие нашлись поблизости. К пирамидкам, столбушкам, кольям пришпилены, прибиты маленькие пятиконечные звездочки, где фанерные, а где жестяные, из консервных банок. Имена павших, написанные наспех в окружениях, отступлениях и наступлениях, уже полусмыты дождями, столбушки и колья покосились.
На остановках десантники толпами собираются у этих могил, читают надписи:
«ВЕЧНАЯ СЛАВА, ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ ГЕРОЯМ, ПАВШИМ ЗА РОДИНУ!»
«МЫ НИКОГДА НЕ ЗАБУДЕМ ВАС, ГЕРОИ».
«ПАМЯТЬ О ВАШЕЙ БЕЗЗАВЕТНОЙ ХРАБРОСТИ, О ВАШЕМ ПОДВИГЕ БУДЕТ ЖИТЬ ВЕЧНО».
Читают имена погребенных, ищут среди них родственников, друзей, знакомых.
Каждый убитый — оборванное счастье. Сколько загублено, закопано в землю человеческого счастья!
Города похожи на карьеры, где добывают камень. Среди редких уцелевших домов — холмы щебня и битого кирпича.
Нет ни одного целого станционного здания. Либо остатки стен без крыш и потолков, без дверей и окон, как древние развалины, либо того хуже — груды мусора. Вокзалами служат помятые, облупленные вагоны, которые уже отбегались и списаны из подвижного состава.
На одной из больших станций, где паровоз брал воду, мы заглянули в разбомбленный дом. Все внутренности его — полы, потолки, изразцовые печи, шкафы, столы, взрослые и детские кровати, книги, игрушки… все-все, что было в четырех этажах, вырвано и разбито фугасной бомбой, словно для какой-то дикой, чудовищной окрошки, и валяется на цементном полу в подвале.
Нас было несколько человек. Одни особо пристально разглядывали в этой окрошке детских кукол с оторванными головами, руками, ногами и грозились немцам:
— И зададим же вам перцу!
Другие особо заинтересовались железными балками, на которых лежали до бомбежки полы и потолки, а теперь балки, судорожно скрюченные, висели на стенах обрывками. Ох и силища фугасная бомба, рельс крутит и рвет, как соломинку!
Чем ближе к фронту, больше суматохи и шума, точно впереди близко Москва или другой крупный город. По железной дороге в оба конца гремят не утихая воинские поезда. Шоссейные и грунтовые дороги вроде рек в половодье — расплеснулись широко за канавы. От постоянных старых дорог накатаны в обе стороны новые дорожные усы к оврагам и лесам, где укрываются воинские части.
Во всю дорожную ширь тянутся безначальные и бесконечные потоки автомашин, танков, орудий. Рядом, опасливо сторонясь, ковыляют с военными повозками костлявые, грязные, лохматые, в ссадинах и нарывах несчастные фронтовые коняги.
Везут солдат, снарядные ящики, бочки с горючим, мотки проводов, сено, что-то скрытое брезентом… Туши мяса — синие, без жиринки, — мясо третьего года войны.
Конец сентября. Давно стоит теплая, сухая погода. Черноземные дороги истолчены в муку, в сажу. А колеса и гусеницы машин, солдатские сапоги и конские копыта столько поднимают ее, что солнечный день преждевременно обращается в сумерки. Машины и днем на некоторых участках зажигают фары. Кажется, нет воздуха, вместо него удушливая смесь, где переболтались черная пыль, синий бензиновый чад и всякая невидимая тошнотворная вонь от машин, лошадей, солдат.
