Александр Удалов - Чаша терпения
Туган был рядом. Но там стояла странная тишина. Не было слышно плеска и шума воды, переливающейся через верх плотины в чужой арык.
Аникин понял, что плотина разворочена. Гнев опять схватил его за горло, и Аникин опять побежал.
Уже у самой воды он заметил человека, сидящего к нему спиной на корточках. Человек этот то ли пел вполголоса, то ли что-то бормотал самому себе, а может — воде, и не услышал сзади себя шагов. Когда, наконец, он услышал их, хотел встать и уже обернулся, Аникин с налету, еще не успев ничего сказать, размахнулся и ударял сидящего камнем по голове. Он рукой почувствовал, как тюбетейка на голой бритой голове глубоко и страшно вдавилась под камнем в какую-то жидкую мякоть, и закричал:
— Это кто же тебе дал право, а?! Кто разрешил воду воровать, а? Скажи?!
Но человек, так и не успев подняться, мешком, молча повалился Аникину под ноги.
— Ты чего?! — закричал опять Аникин, но вдруг вспомнил, что он сделал, поглядел на камень, который все еще держал в руке, и бросил его в воду.
— Ну ладно, земляк, вставай. Я ведь тебя не сильно… И не хотел вовсе… Вставай… — сказал Аникин и внезапно почувствовал, что ему не нужна ни вода, за которой он так яростно гнался, ни чужое богатство, ни злость, клокотавшая в нем всю жизнь, ни даже этот воздух, которым он сейчас дышал! Сейчас нужно было только одно: чтобы этот человек встал. Встал и заговорил. Закричал. Заругался. Ударил Аникина сам!
Но он лежал на земле, как куль, скорчившись, и не поднимался. Даже не шевелился. При свете луны было хорошо видно, как темная густая лужа все шире расползается вокруг него.
— Ой-бой!.. Ой, алла… Ой, алла… — вдруг испуганно сказал кто-то рядом.
Аникин поднял голову. В двух шагах от него стояли двое рослых парней в тюбетейках, оба в белых штанах и в белых рубахах, подпоясанных синими бельбагами, и Аникин вспомнил, что смутно видел их вдали, когда подбегал к плотине, вспомнил еще, что сначала хотел ударить этого, сидевшего на корточках у самой воды, а потом погнаться за теми.
— Ой, алла!.. Ой, алла!.. — повторяли они все громче.
— Ну чего вы?.. Чего?.. Ну ударьте меня! Убейте тоже, — негромко сказал им Аникин.
Но они запричитали оба во весь голос и пустились по широкой тропе вдоль арыка в кишлак.
— Аникин… это ты? — спросил Дворянинов, запыхавшись. — Что ты наделал?
Аникин молчал.
Вслед за Дворяниновым подбежали Неделька, Стригунов, Коткин, Стуликов, а позади них бежали еще.
— Это из-за чужой-то воды? — сказал Дворянинов. — Как же это ты, Аникин?
— Они сейчас нас в прах разнесут, всю Ореховку, — сказал Стуликов.
— Пусть меня убьют. Убьют меня — и шабаш… Расчет, — безразлично сказал Аникин. — Пусть на кол посадят, пусть чего хотят делают. Моя вина — я и ответчик.
— Что тут за катавасия? — подбегая и шумно дыша, спросил Брутков.
Ему никто не ответил. Все молча, медленно посмотрели на него.
— Ну? Чего тут, спрашиваю, стряслось? Чего молчите? — грубо продолжал Брутков, словно разрубал топором эту мертвую тишину.
Растолкав руками и плечами столпившихся односельчан, продолжавших стоять молча, Брутков вышел в круг, освещенный луной, тронул сапогом обмякшее скорченное тело, легонько хлестанул его плеткой по голым ступням, и все снова посмотрели на него и на его плетку, висевшую на руке.
— Кто таков?.. — спросил он, обводя всех взглядом.
— Да Балтабай… Балтабай, — сказал вдруг Аникин, — самый беднеющий человек у них в кишлаке… Да разве я знал, что это он? Знал бы, так не стал бы и трогать.
— Зачем ему вода-то спонадобилась? — сказал Дворянинов. — У него, у бедолаги, и земли-то своей не было.
— Не иначе, волостной подослал, либо мулла, — сказал Неделька. — Богатеи. У них землищи-то… ай-яй, сколько десятин!
— А тебе кто запрещает ее иметь? — низким зловещим басом спросил Брутков.
— Чего? — в свою очередь спросил Неделька.
— Землю-то кто не велит тебе иметь?
— Да вот, к примеру, ты не велишь, — смело сказал Неделька, взглянув на Бруткова.
— Ну… ты, Неделька, вот что… Не время сейчас об этом, — вмешался Дворянинов. — Что с человеком-то? Может, он еще жив?
— Вспомнишь вот Надежду-то Сергеевну. И не раз вспомнишь, — вздохнул кто-то из мужиков.
— Братцы… земляки… — посмотрев на хмурые строгие лица односельчан, воскликнул Неделька, внезапно бросив спорить с Брутковым. — Так ведь теперь есть медицинский пункт в Новом Сарае.
— А кто там фельдшером-то?.. Не Малясова? — спросил кто-то из мужиков.
— Не Малясова, но тоже вроде нее… человечнейшая женщина… фамилия вот у нее…
— Ягелло, Маргарита Алексеевна, — сказал Дворянинов. — Поезжай, Неделька, за ней.
— Да что вы об чем толкуете, — опять вмешался Брутков. — Сбросить вон его в арык и нехай плывет. Молодец Аникин… Так их и надо, азиатов некрещеных…
— Погоди. Это вот не они ли идут всей гурьбой? — тревожно сказал Неделька.
Все внезапно замолкли, посмотрели в сторону кишлака. Оттуда, вдоль арыка, словно грозовая туча, с ропотом и гулом двигалась толпа. Белые рубахи, черные халаты — все одинаково хорошо было видно издали при медном свете луны. Вместе с этой грозной тучей словно двигалась молния, что-то вспыхивало и гасло там поминутно.
Ропот и голоса нарастали. Толпа приближалась.
— Ну вот что, Аникин. Приготовься, — сказал Брутков. — Выходи вперед.
Аникин молчал. Не двигался с места.
— Ну?! — повторил Брутков. — Тебе говорят или нет? Выходи. Нам всем из-за одного тебя нет резону башку терять. Выходи. Ты натворил, ты и ответ держи.
Аникин все молчал. Брутков вдруг шагнул к нему, с силой толкнул его в плечо.
— Иди.
В это время толпа придвинулась. Послышались крики. Чей-то вопль. Звякнули кетмени. Взметнулись руки.
Кто-то бросился к Балтабаю, упал перед ним на колени, молча, беззвучно стал раскачиваться из стороны в сторону, стиснув голову ладонями.
— Стойте, братья! Что вы делаете, братья? — раздался голос.
На миг все замерли.
Из-за ближних кустов лоха поднялись трое солдат, приблизились к толпе. Встали плотно плечом к плечу между ореховцами и дехканами.
— Вы что это? Друг на друга?! Брат на брата?? — сказал самый старший из солдат. И помолчал. Оглянулся вокруг.
Появление солдат здесь, в степи, в глухую полночь было так неожиданно и внезапно, что в толпе все еще никто не верил этому. Что за наваждение? Откуда?
— Нехорошо. Стыдно, — опять сказал солдат.
Толпа, онемев, молчала. В самом деле, что за люди? Откуда взялись? И почему именно солдаты?
Дворянинов и Неделька вышли вперед, примкнули к ним — один справа, другой слева, встали в одну шеренгу.
— Вы же братья, бедняки. Понимаете? — продолжал старший солдат. — У вас одна кровь — бедняцкая… А вы… разве можно?.. Братья же вы! Братья. Хоть русские, хоть узбеки — все равно вы все братья, если вы бедняки.
Молодой парень в черном халате, стоявший против солдат, что-то сказал старшему.
— Что он сказал? — спросил солдат Дворянинова.
— Он говорит, что вот мы… ну вот Аникин… убил Балтабая.
— Так ведь я не бегу… Не бегу ведь я… — сказал Аникин.
— Он свое ответит, — сказал солдат. — Несчастье случилось… Ясно. Только всем-то теперь зачем же? Вы должны объединиться… Все бедняки должны объединиться, а потом уж всем вместе, сообща пойти да и свалить буржуазию, тех, кто вас душит.
— Ты погоди-ка, солдат, — сказал вдруг Брутков, протискиваясь вперед. — Вы откуда взялись, словно родились?
Солдат повернулся к Бруткову, посмотрел на него внимательно.
— Ясно, — сказал он твердо. — Тебе, конечно, эти слова не по шерсти. Ты вот и сюда с плеткой явился. Может, ты и виноват во всем, а не Аникин.
— Верно, — подтвердил Дворянинов.
— Он! Он меня всю жизнь душит! — закричал вдруг Аникин и ринулся на Бруткова.
Мужики взяли Аникина в охапку, с трудом удержали.
— Ну вот что, — сказал солдат. — У нас вот товарищ раненый. А нам еще идти да идти., подальше от этих мест. А пока… дай-ка руку, — сказал он парню в черном халате, — и ты дай… — Он обернулся к Дворянинову. — Вот так. И пожмите их друг другу. Братьям надо жить по-братски. Всем.
Он кивнул и дехканам и ореховцам, обвел всех коротким жестом руки.
— Вы, видно, беглые саперы, — сказал Брутков. — Так чего же, переночевали бы у нас в Ореховке. У меня, к примеру. А то вот у Дворянинова. У него только фамилия такая… не бедняцкая. А сам он ничего… Или вот у Недельки.
Солдат выслушал Бруткова внимательно, подошел к нему, дружелюбно сказал:
— Ну, казак, дай-ка твою плетку поглядеть.
— Вона чего захотел, — усмехнулся Брутков. Он хотел еще что-то добавить, но не успел, и грохнулся наземь.
Утром, когда рассвело, Бруткова на этом же месте, у тугана, нашла жена. Он лежал на земле, туго скрученный черной волосяной веревкой по рукам и ногам, с завязанными зеленым поясным платком глазами, испачканный в крови.
