Сергей Петров - Память о розовой лошади
Понятно, он их разогнал, Николаю погрозил кулаком, а в доме с раздражением сказал теще:
— Вы, мама, посматривали бы хоть за ребятами, которые в сад приходят.
Она удивленно ответила:
— Так это же Колины друзья. Что они там, деревья с корнем повыдергивают?
Действительно, его упрек прозвучал глупо: не мог он теще всего объяснить.
Ключ от сарая всегда висел на гвозде в сенях, он снял его оттуда и спрятал за ларь, а через несколько дней жена спросила:
— Андрюша, мама говорит, что с тобой что-то страшное делается. Ключ вот от сарая стал прятать... Правда это?
Он молча повесил ключ на место.
А вскоре поймал Николая с приятелем прямо в погребе.
После этого Андрей Данилович ведрами вычерпал весь сидр и вылил его на снег в дальнем конце сада. Так и завершилась эта пора веселой осени — для домашних она прошла незаметно.
Наверное, с тех пор и стал превращаться для него сад из места трудов в место какой-то иллюзии или отдохновения от служебных забот.
Но понял он это значительно позднее.
А тогда, припомнив ту нелепую затею с сидром, он на другой день, в субботу, созвонился с приятелем, Василием Павловичем Худобиным, бывшим секретарем райкома партии, который бросил его когда-то грудью на ЖКО. Теперь Худобин работал в горисполкоме, а жил недалеко от него, в новом районе, и они любили иногда вместе ходить в баню и париться в парной.
Встретились они вечером, купили березовые веники у древней старухи, торговавшей на приступках крыльца бани, разделись в туманившемся предбаннике и сразу прошли в ознобный жар парной.
Помывшись, Андрей Данилович рывком головы откинул со лба на затылок потяжелевшие волосы и размеренно сидел наверху горячих полатей, сухо покашливал от забившего горло жара и задумчиво смотрел, как лопается, расходясь по воде, мыльная пена в оцинкованном тазике.
Истомно постанывая, жмурясь, Худобин истово хлестал себя веником на другом конце полатей по спине и груди.
— Уф-ф... Аф-ф... — пофыркивал он.
Заблестев глазами, Василий Павлович махнул веником, бросая Андрею Даниловичу в лицо брызги, и спросил:
— Ты что голову повесил?
— Так просто — мысли всякие в голову лезут.
— Высокие мысли? О работе? — засмеялся приятель.
Живо повернувшись к нему, Андрей Данилович сказал:
— Понимаешь, сидел и вспоминал, как в плодопитомник один ездил. Командовал там ученый, кандидат биологических наук. Диссертацию он сработал по выведенному им яблоку. Назвал его «уралочка Стабесова». А Стабесов — его фамилия. Тщеславный малый. Но не в этом суть. Яблоко его в диаметре даже до двух сантиметров не дотянуло, так я возьми и скажи, что это не яблоки, а ранетки. Он мне сквозь зубы и процедил, посматривая вроде бы мимо меня: «Зато зимостойкое». А я привез с собой яблоко. С той яблоней, правда, возился много: пикировку делал, стержневой корень укорачивал, сеянец ее года четыре, что ли, а то и больше, с места на место пересаживал... Решил я попробовать, что из моей возни выйдет. Вышло яблоко до двухсот пятидесяти граммов весом. С отличной зимостойкостью. Я это яблоко кандидату под нос. Так не поверил он мне: с юга, сказал, привез, да еще обозвал меня шарлатаном.
— Давно туда ездил?
— Куда? — вновь задумавшись, переспросил Андрей Данилович.
— Как куда? В плодопитомник тот, спрашиваю, давно ездил?
— Считай, лет шесть-семь прошло...
Худобин засмеялся:
— А теперь, на полатях, вдруг обиделся на того кандидата? Долго до тебя доходит.
Андрей Данилович вяло улыбнулся, ответил расхожей шуткой:
— Как до жирафа по его длинной шее. — Добавил: — Но черт с ним, с кандидатом. Просто сидел я сейчас и думал, что то яблоко, пожалуй, было лучшим из всего, что я в саду успел вывести.
Он выплеснул на пол мыльную воду из тазика, налил свежей, холодной, и вылил ее на голову; сказал:
— Дышать легче стало, — и пошел к дверям, завихривая лодыжками стлавшийся над полом пар.
— Погоди, погоди... — заторопился Худобин. — Что-то я сегодня тебя не пойму.
Они оделись и по старой привычке прошли в буфет — распаренные, с помолодевшими лицами. После бани они всегда пили в буфете слегка подогретое пиво.
Поставив тяжелые кружки на влажный, словно в росе, столик — пар проникал даже в буфет, — Андрей Данилович сказал:
— Посиди-ка...
Вышел из бани и косо пересек темнеющую улицу к желтым огням магазина. Вернулся с бутылкой водки, вспузырившей нагрудный карман пальто.
— Ну-у, брат... — удивился Худобин. — Нет, что-то у тебя случилось, но ты скрываешь.
Взяв с подноса, стоявшего на столешнице, стаканы, Андрей Данилович разлил водку, выпил, потряс головой и спросил:
— Ты, конечно, полностью в курсе... Дом какой-то, экспериментальный, слышал, в центре города собрались строить? Так, да?
— Так. Хороший будет дом.
— Скажи, как, по-твоему... Если бы мы с женой попросили квартиру в том доме — пошли бы нам навстречу?
Слегка прищурившись, Худобин откинул голову и, показалось, строго на него посмотрел.
— Думаю, пошли бы... Особенно, честно говоря, Вере Борисовне никак не откажут. Но... а как с вашим домом?
— Понятно, сдадим, если квартиру дадут, или... — Андрей Данилович крепко сжал ручку пивной кружки, — ты подумал, что я собрался продавать дом?
— Что ты? Совсем нет, — заулыбался Худобин. — Просто хотел спросить: а не жалко?
Андрей Данилович еще выпил водки, подумал и решительно сказал:
— Дом, черт с ним, — не жалко. Сада вот жалко.
— Зачем же тогда переезжать собрался?
— Дома целая трагедия... Жене времени на работу стало мало — далеко живем.
— А-а, вон в чем дело. Резонно... — Худобин отер платком вспотевшее лицо и спросил: — Ты в парной про яблоко рассказывал, так скажи: а сейчас садов, ну, государственных, колхозных, в области много?
— Не густо, но есть.
— А садоводы настоящие?
— Есть. А что?
— Просто хотел спросить, до сих пор то твое яблочко из палисадничка высоким примером является или что-то получше появилось?
— Во-он куда клонишь... Имей в виду!.. У тех садоводов земли сколько? Гектарами. А у меня — с полотенце... Тем и удобрения привозят, механизация есть... Лаборатории. А я сам жнец и на дуде игрец. Мне бы столько земли, да свободного времени, да еще... — Андрей Данилович потянулся через стол к приятелю и сказал так, словно доверял тайну: — Знать бы, что труд мой до людей доходит. Ты вон часто в сад ко мне собирать урожай приходишь?
— Я? А как же... Осенью банок восемь жена из твоих ягод и фруктов варенья и компота сварила.
— Во-о... И теща — банок двадцать. А сколько их, банок, на земле сгнило?! Нет, лучше уж как все — взять сад за городом, ездить туда отдыхать, а не надрываться, что-то выдумывая, никому не нужное.
Посидел молча, брякнул ногой по опустевшей бутылке:
— Подожди-ка...
— Э-э, нет. Если тебе так выпить хочется, то лучше ко мне зайдем.
Снег возле бани в свете электрической лампочки казался бурым, а у стены он подтаял, и там тянулась черная полоска открытой земли.
У приятеля Андрей Данилович сидел долго, пил стопками водку, мрачнел, тяжелел от нее и,никак не мог уяснить и высказать что-то самое главное, что волновало его больше возможной утраты дома и сада, отчего под сердцем копилась горечь и появлялось ощущение зыбкости жизни.
Выпил он излишне много и возвращался домой, то покачиваясь, то переходя на строевой шаг. Жался ближе к домам, к темноте заборов. Вспомнилась вдруг любимая песня отца, и он еле слышно напевал:
Соловей кукушку уговаривал:
Полетим, кукушка, в близенький лесок.
Выведем, кукушка, двух цыпленочек,
Тебе — кукоренка, а мне — соловья...
Возле дома стояла у палисада дочь. Рядом переминался с ноги на ногу парень.
— Вот он, значит, какой — Степка! — заглянул он парню в лицо.
Уже лежа в постели, он вспомнил, что Степкой зовут не этого парня, а того, который ухаживает аа его секретаршей.
Полежал немного и отчеканил:
— Дом спалю, а сам повешусь!
Всю ночь ему снилось, что стоит он у колодца в селе и пьет из ведра холодную воду, но напиться никак не может, хотя воды уже полный живот...
Утром нестерпимо болел затылок, а от стыда за вчерашнее Андрей Данилович не мог поднять глаз и тихо прошел по-над стенкой в ванную: открыл душ и сидел под холодными струями, пока жена не постучала в дверь:
— Жив ты там, Андрей? Выходи. Мы за стол сели. За завтраком она поставила на стол бутылку вина:
— Выпей... Если хочешь.
Пришла дочь, придвинула к столу стул, села и сказала в пространство, вроде бы так просто — для себя:
— А у алкоголиков сердце обрастает жиром.
Жена прикрикнула на нее:
— Не стыдно тебе?! Выучилась!
К вину он не притронулся, но пил много чаю. Все молчали, но украдкой поглядывали на него. Сначала он подумал, что поглядывают на него с осуждением, но потом решил, что нет, скорее — с сочувствием.
Ни о каком обмене, о переезде никто не заговаривал.
