Григорий Покровский - Честь
Перерыв в мастерской кончился, но Кирилл Петрович задержал Антона – слишком неожиданно завязался этот разговор, а неожиданный разговор – самый хороший. Но и самый хороший разговор нужно кончать, – в мастерской уже стучат молотки и скрежещут напильники. Пора кончать!
Но нужно, обязательно нужно затронуть еще один важный вопрос.
– А что ты на Дунаева надулся? «Друг не тот, кто медом мажет, а кто правду скажет».
– Какую правду?.. Какую правду? – с неожиданной горячностью возразил Антон. – И никакой тут правды нет. Сам же он говорил, что нужно болеть за отделение. А почему я этого Венцеля стукнул? Ну, ошибся!
– Значит, что же: ошибся, и ладно? Нет, Антон! К ошибкам нужно относиться строго. Я не хочу тебе напоминать о прошлом. Ты сам о нем, по-моему, помнишь. И во всем виновата вот эта самая философия: нынче ошибся, завтра ошибся – ну и ладно! Нет, Антон! Теперь давай учиться жить без ошибок.
– А я хочу! – почти вдруг закричал Антон. – И вспоминать хочу, и понять хочу. Да. И понять! А когда начинаю понимать, то вижу: отчего я до всех этих дел дошел! Оттого, что не сопротивлялся. Я слабовольным был, я был как медуза и подчинялся всем – и Вадику, и Генке, и Крысе. Да чего там, я вел себя как самый последний трус. А трус что вор: вор обкрадывает других, а трус – самого себя… Вы думаете, я ничего не понимал? Понимал, а шел, не сопротивлялся. А злу сопротивляться нужно!
– Вот это ты правильно говоришь! – заметил Кирилл Петрович. – Это ты очень правильно говоришь.
– А тут я увидел это зло. Вы понимаете? Этакая противная, наглая рожа. А я?.. Что же, значит, опять терпеть? Да тут у меня, может, самый настоящий характер прорезался. Отпор дать! Вы понимаете? А Дунаев этого понять не хочет.
– Ну, какой же это характер на чужом горбу? – возразил ему Кирилл Петрович. – Характер, брат, прежде всего в том, чтобы собой владеть. Не помню кто, а кто-то сказал из великих людей: «Воевать с самим собой – труднейшая из войн; победить самого себя – труднейшая из побед». Вот это характер!
– Ну, а как же, если перед тобой этакая рожа? – не унимался Антон. – Разве стерпишь?
– А вот в том вся и тонкость, дорогой мой. Вся и тонкость. Кулаком-то легче всего орудовать. И Дунаев… Я тебе по секрету скажу: Дунаев тоже сначала в колонию входить не хотел, тоже сопротивлялся всему, а когда взялся за ум, тоже попробовал кулаком пользоваться. Так я за него приказом начальника выговор получил. За него! Вот он и сам теперь ратует: колония без кулака! И правильно: насилие рождает насилие. Один ударил, другой ответил, третий смолчал и затаил злобу – какая это жизнь? Понятно?
– Понятно, Кирилл Петрович, – тихо проговорил Антон.
– Так что ты напрасно на Дунаева обиделся, он тебе правильно сказал: какая ж это дружба? Пойми: самое главное, основа основ – личность и коллектив, человек и общество. Сумеешь решить этот вопрос – все решишь. Тут – вся мораль! Не сумеешь – отсюда все ошибки! А Дунаев парень честный, справедливый, неподкупный, ты его держись!
– Да это я понимаю! – ответил Антон.
– Ну вот и хорошо! Выше голову, Антон! Выше! Силы приходят в борьбе. Все будет хорошо. Скоро Новый год, а с ним, может быть, и новое счастье.
Подготовка к Новому году шла полным ходом. От имени коллектива были посланы приглашения родителям на новогоднюю елку. В спальне вешали новые картины; клеили абажуры для лампочек; бумажные занавески на окнах сменились полотняными гардинами, которые прислала мама Кости Ермолина; готовили украшения для елки. Елку сначала хотели устроить общую, в новом клубе, но потом решили поставить елки в каждом отделении – так будет интимнее и уютнее, и теперь между отделениями шло настоящее состязание на лучшее оформление елки. А в самый канун праздника прошел слух, что приедет какой-то писатель, который не то пишет, не то собирается писать что-то о колонии. Приезд писателя всех очень заинтересовал: какой он? Конечно, в очках и, конечно, толстый, одетый по «блицмоде» и, вероятно, очень важный. Елкин даже изобразил, как он ходит, задрав нос и разворачиваясь на каждом шагу плечами на девяносто градусов.
Но писатель оказался не в очках и не толстый, а главное, совсем не такой важный. В сопровождении начальника он прошел по всем отделениям, разговаривал с ребятами просто и улыбался. Вечером в клубе, при подведении итогов соревнования, он сидел в президиуме, а потом произнес речь; ребята ему долго и дружно аплодировали и, решив, что он «заводной мужик», после собрания окружили его и наперебой приглашали к себе на елку.
– Ладно, ребята! Ладно! Спасибо! – улыбался он. – Какое отделение? Второе? Обязательно буду! Пятое? Буду! Седьмое? У всех побываю. Даю слово.
Ждали его и в девятом отделении. Около елки был накрыт стол: конфеты, печенье, бутылки с ситро. Ребята пели песни, читали письма родителей, присланные в ответ на разосланные им приглашения и поздравления: от мамы Кости Ермолина, от отца и матери Елкина, написала письмо в числе других и Нина Павловна.
Во время чтения писем зашел писатель, но побыл недолго, поздравил с наступающим Новым годом, немного поговорил и ушел в следующее отделение. Зато пришел начальник Максим Кузьмич, выпил стакан ситро и пожелал ребятам успехов. Настроение у всех было хорошее, радостное, и Антон сначала тоже веселился и вместе со всеми пел песни. Но вдруг он вспомнил, как ровно год назад, на школьном новогоднем вечере, к нему подошла Марина и пригласила танцевать, и как они потом разговаривали, и как с этого началась их так неудачно закончившаяся дружба.
Антон вспомнил все так отчетливо, что тут же решил: будь что будет!
Он написал письмо.
«Здравствуй, Марина!
Поздравляю тебя с Новым годом!
Если ты помнишь прошлогодний вечер, вспомнишь и меня. Как много это, оказывается, времени – год!
Антон».
Через неделю был получен ответ.
«Антон, здравствуй!
Прошлогодний вечер я помню и помню все. Как обидно, что так получилось! Очень обидно. Но ты не унывай, Антон! У всякого человека могут быть в жизни ошибки. Вот ошибся и ты. Страшно ошибся! Но ведь это не значит, что у тебя не будет больше счастья в жизни. Будет, Антон! Обязательно будет! Это я говорю тебе, как твой большой друг!
Марина».
– Славик! Славик! Читай! Нет, ты читай! Я тебе разрешаю.
Забыто все – все мелкие и глупые обиды; друг есть друг, и в минуту радости о нем нельзя не вспомнить. Антон подает Славику конверт, и тот вместе с письмом вытаскивает из него еще какую-то бумажку, которую Антон не заметил.
– Что такое?
Антон наклоняется, и они вместе читают:
Помнишь, как Саша Матросов
Грудью свой полк заслонил?
Помнишь, как немец в морозы
Зою босую водил?
Помнишь, как мальчик Тюленин
Насмерть под пыткой стоял?
Дешево, Шелестов, дешево
Жизнь ты свою променял!
– А умная она у тебя! – говорит Слава.
Обескураженный Антон, немного подумав, тут же соглашается со Славой: конечно, умная! Как же? И тут же, в новом письме, он спрашивает: «Почему же ты не писала? Почему так долго не отвечала мне?», и Марина в ответ: «Я не получала никакого письма. А то разве я бы не ответила?»
«Разве я бы не ответила?»
Какая ж это радость! Какая невозможная радость! Теперь – все! Теперь он в силах делать все! Теперь можно переворачивать горы!
И когда Кирилл Петрович выстроил третий отряд и сказал, что к ним, ребятам, страна обращается за помощью: на строительство комбината, развертывающееся в городе, прибыл большой состав леса и кирпича, и его нужно срочно разгрузить, а рабочих не хватает, – Антон первый тогда выкрикнул:
– Ну и что? О чем толковать, Кирилл Петрович! Пойдем и разгрузим!
– Так, что ли, атлеты? – спросил Кирилл Петрович, обводя всех глазами.
– Так! – гаркнули ребята.
– Только одевайтесь теплее. Мороз!
В морозную ночь они вышли, вскарабкались на машины, прижались друг к другу, спасаясь от поднявшегося на ходу ветра, и, приехав на станцию, высыпали, как горох, и тут же взялись за работу.
И звезды, точно капельки ртути, сверкают по всему небу, из конца в конец, и воздух – звонкий, ломкий, и гудки паровоза, раздающиеся с особой, необыкновенной резкостью, и дымы, поднимающиеся вверх и только там, вверху, распускающиеся широкими, развесистыми кронами!
А на морозе и работа кипит, – зимою, в холод, каждый молод! – все спешат, все уже думают о зоне за высокой стеной как о родном доме, и бревна весело прыгают одно через другое и ложатся одно на другое и, кажется, сами собой укладываются штабелями. А Кирилл Петрович появляется то у одного вагона, то у другого, там поддержит, там подтолкнет, и его бодрый голос на морозе тоже звучит сильней и слышится дальше.
– А ну, атлеты! Идет дело, идет!
Но когда справились с работой и перед тем как садиться в машину произвели проверку – трех воспитанников из отряда недосчитались.
«Неужели побег?» – пронеслось в голове у Антона.
