Муса Магомедов - В теснинах гор: Повести
— О ком ты так беспокоишься, Магдилав? — спросила однажды Тайпус. Она сидела у его изголовья, вышивала и тихонько напевала про себя. — Я слышу, как вздыхаешь.
— О бедной матери, — отвечал он. — Она, наверное, устала смотреть на дорогу, ожидая меня.
— А еще о ком?
— О бедном олененке думаю. Как жаль его. Он развлекал тебя, так привык к тебе.
— Да, любила я его. Но, слава Аллаху, хоть ты остался жив. Ведь из‑за моего олененка ты мог погибнуть.
— Я еще поймаю тебе, Тайпус, олененка. Вот поправлюсь, поеду на охоту — буду ходить по горам, лесам день, неделю, месяц, а если надо и год, но все равно найду тебе такого же олененка.
— И я пойду с тобой на охоту, — улыбнулась Тайпус, — или думаешь я испугаюсь, или не умею стрелять?
— Почему же, я знаю, ты храбрая, хорошая и… — он покраснел, хотел сказать «и красивая», но не мог. — Но пустят ли отец, братья тебя со мной?
— Пустят, они тебя любят и уважают. А ты возьмешь меня с собой?
— Я бы без тебя шагу не сделал никуда на белом свете, я бы за тебя и жизнь отдал… но…
— Что «но»? — едва слышно спросила Тайпус.
— Ты богата, — вздохнул Магдилав. Видно было, как ему трудно говорить об этом. — Богата красотой, братьями, богата отарами овец, табунами коней, а я беден и на свою беду увидел тебя.
Тайпус печально улыбнулась:
— Если град грянет в лето — то убивает урожай, если зима суровая — погибает скот. Мой отец все это не считает богатством, Магдилав. Если бы он преклонялся перед богатством, не женился бы на бедной табасаранке, у которой на приданое были три ковра, да две руки...
— Руки‑то золотые.
— Это верно, руки у нее были золотые.
— И у тебя они золотые и волшебные.
— Однако заговорились мы, вскоре должны вернуться братья, пойду готовить ужин. А что бы ты поел, Магдилав?
— Я бы… мне бы только слушать и смотреть на тебя каждый день хоть минуту…
— Этим сыт не будешь, ха–ха–ха, — засмеялась она и выбежала из комнаты. А Магдилав хотел крикнуть: «Больше ничего не надо, о всевышний, отдай мне ее, обрадуй своего раба, бедного Магдилава, — соедини наши сердца навсегда».
Он радовался, как ребенок, который смотрит в чистую гладь воды, где купается луч солнца, и пытается поймать его. Только протянет руку, а он вздрогнет и убежит. Магдилав слышал ее голос, нежный, ласкающий его ухо, вселяющий в его сердце радость, он видел перед собою черные глаза, которые горели, как звезды на небе в черную ночь, такие лучистые, такие глубокие и чарующие. Он повторял ее слова. И душа его заполнилась счастьем, он витал в облаках. Ему улыбался весь мир. Он забывал о боли, о слабости своей, хотел обнять и эти деревья, и горы, схватить с неба солнце, и тоже прижать к своей груди, а главное, убивать всех тех, кто покушается на эти горы, на это прекрасное солнце.
Юноша чувствовал такой прилив силы, что казалось — шагни — и он достанет Седло–гору, крикни во весь голос — задрожат скалы, встряхнет землю — вся нечисть, невзгоды смоются с ее лица и останется одна любовь и свобода!
Неожиданно раздался стук копыт коней и стрельба у ворот крепости.
9Это возвратились с войны старшие братья Тайпус. Один из них был ранен в схватке с иранцами у Ак–Бурджи, другой — Аликадир вернулся здоровым, но был он худ и зол. С ними вместе приехал и сын Сурхай–хана, племянник Нуцала, Муртазали. Был он одет в папаху из густой бараньей шкуры, в богатую черкеску с газырями. Подтянут, в плечах широк, а в талии узок, взгляд его выражал высокомерие, и держался он хозяином.
Мужчины сидели на веранде на мягких подушках, по–турецки поджав ноги, пили чай, которым угощала их прекрасная Тайпус, и вспоминали недавние военные действия.
Сыновья Исилава, один стройней другого, сидели в ряд, а в середине сам Исилав. С ними были верные друзья из Турутли. Из своей комнаты Магдилав слышал весь разговор, хотя и говорили мужчины приглушенными голосами.
Итак, после нападения Сурхай–хана на Дербент, потом разгрома персов в Шимахи, Надиршах принял решительные меры, выслав многочисленные войска на подавление мятежа в южном Дагестане. Дербент был снова взят, а с восставшими жестоко расправились. Часть дагестанских феодалов, испугавшись, изъявила желание повиноваться шаху, платить ему дань, как бы она ни была тяжела. И лишь немногие феодалы, в том числе Сурхай–хан, мужественно отвергли предложения посланца Надира.
Такой ответ казикумухского хана взбесил иранских военачальников, они самовольно стали грабить аулы. Горцы сопротивлялись изо всех сил, в селении Джаро–Белокан восставшие перебили иранских воинов–грабителей. И то, что им удалось собрать, отняли горцы, нападая на обозы на дорогах.
Поэтому летом 1737 года брат Надиршаха, наместник Дагестана, Ибрагим–хан во главе тридцатидвухтысячного войска двинулся в Джанаки–Белоканы; он хотел построить крепость на дороге, в местности Ак–Бурджи, — крепость, которая служила бы базой для военных операций против горцев. Узнав о намерениях Ибрагим–хана, горцы близлежащих к Ак–Бурджи аулов стали тщательно готовиться к отражению неприятельского наступления.
А правители джарских племен Ибрагим–Диван и Халил, объединив свои силы, построили свои отряды в Дефим, через который должны были пройти войска шаха. Туда же должен был двинуться и отряд Муртазали, состоящий из горцев аварского ханства. Пока еще собрано только четыреста воинов. Они в пути, из каждого аула приходят в отряд воины. Вот Муртазали пришел сообщить об этом Исилаву и попросить у него помощи, может, из турутлинцев найдутся еще добровольцы, желающие сражаться против персов, защищая святую землю Дагестана, помогая соседним племенам, над которыми нависла смертельная опасность.
Всю ночь не спалось Магдилаву; он думал над своей судьбой. А утром ржание коней, разговор парней, которые подковывали их, приход–уход женщин — во дворе Исилава все говорило о быстрых сборах на войну. Сам Исилав чистил винтовку, а Тайпус в коре пекла чуреки на дорогу братьям и отцу. Все удивились, когда Магдилав вышел на веранду.
— Ты что это, сынок?! — сказал Исилав. — Еще слаб, раны твои не зажили.
— Пустяки, — отмахнулся Магдилав. — Когда мужчины едут воевать, не могу же я сидеть в тени.
— Вах! Значит, хочешь ехать с нами? спросил Муртазали.
— Как видишь, — с некоторым оттенком неприязни ответил Магдилав. — Думаю, я не помешаю вам?
— Наоборот, ты поможешь нам, багадур, такие, как ты, так нужны теперь, — не замечая неприязни, обрадованно ответил Муртазали.
— Раз ты решил, мы ничего против не имеем, — согласился и Исилав. — Только здоров ли ты, сынок? Не одну ночь придется провести под открытым небом, и дороги наши трудные.
— Свежий воздух и вода горных источников целебны, — улыбнулся Магдилав. — Только вот винтовки у меня нет.
— Все будет — и винтовка, и шашка, и одежда! — засмеялся Исилав. — Тайпус! Принеси‑ка чуху, которую ты сшила для багадура.
И Тайпус вынесла нарядную чуху из серой сугуры с газырями и подала Магдилаву. А тем временем Исилав принес ему огромную шашку как раз к его рукам. Видимо, ее смастерил местный кузнец, пока багадур лежал больным.
— А ружье вот свое дарю, — говорил Исилав. — Пусть оно будет прицельным, Магдилав. Не пришлось нам вместе охотиться на горных туров, а вот за вражескими воинами уж поохотимся!
Все засмеялись, улыбнулась и Тайпус, любуясь Магдилавом: как шла ему чуха, которую она сшила, коротая бессонные ночи. И она положила, как и братьям, в его хурджины чуреки с брынзой и мясом, сама привязала их к седлу красного скакуна и вышла во двор с кувшином на плече, полным водой, чтобы постоять на пути для счастливой дороги дорогим братьям, отцу и любимому Магдилаву.
— Настал наш час, — сказал Исилав, — да пошлет Аллах нам удачу!
Каждый раз, когда выхожу из дома, я гляжу на крону той высокой пальмы, будто она приносит мне счастье, а у ворот меня встречает дочка.
— И она приносит счастье?
— Да, сынок, надеюсь, и тебе она принесет счастье.
— Дай Аллах! Я бы всю жизнь молился Аллаху, чтобы всегда вот так провожала меня из дома… Тайпус…
— Тайпус — она вся в мать, и та была доброй души человек.
— Как бы я хотел, Исилав, чтобы вы считали меня сыном. Знаю, я говорю не то, как в бреду. Но не могу выйти за этот порог, не сказав вам этого. Я беден, как то дерево, и одинок, у вас есть все…
— Правда, не время, Магдилав, для такого разговора, но раз ты начал его, то я должен ответить тебе, что не нужно мне ни твоего богатства, тем более его у тебя нет, ни твоей славы, правда, она у тебя есть.
Лишь бы в груди у тебя было чистое сердце. Я сам такой, сынок, ты не красней. Вижу, и Тайпус ты по душе пришелся, да и мне нравишься.
Дай Аллах нам удачи покончить с врагом, сыграем вам свадьбу. Только отец твой будет против, он еще считает меня своим врагом, хоть вражду между мной и моим лучшим другом сеял Нуцал.
