Николай Асанов - Открыватели дорог
Он залихватски-легкомысленно помахал рукой, прощаясь, и выскользнул в коридор. Алексей огорченно посмотрел на дверь.
Да, с Яркой происходило что-то непонятное. Словно он надломился. Внутренним усилием он еще мог притвориться прежним, как вот сейчас, прощаясь. Но трещина, как видно, прошла прямо по сердцу.
Алексей сердито швырнул бумаги в стол и вышел, грозно хлопнув дверью. Закон борьбы прост: если товарищ выбыл из строя, становись на его место!
Партийный комитет института находился в цокольном этаже, неподалеку от «преисподней». Когда ускоритель не работал, Кириллов обычно сидел в парткоме. В его кабинете стоял небольшой пульт с сигнализацией: любой инженер или механик машинного зала мог нажать кнопку на своем рабочем месте, и Кириллов точно знал, где его ждут. Пульт сделали коллеги по машинному залу: Кириллов после военного ранения страдал одышкой, а машинный зал велик…
Кириллов с любопытством поглядел на Алексея. Еще полгода назад Алексей попросил у Кириллова Устав партии и анкету, — было это в те дни, когда он совсем уверился, что ро-мезоны являются открытием. А потом пошло-поехало! Кроха начал перепроверять каждый шаг экспериментаторов и не увидел или не захотел увидеть новые частицы. А когда он произнес хорошо поставленным голосом, что эксперимент проведен «нечисто», стало просто стыдно просить у старших товарищей рекомендации… После окончания опытов с античастицами как будто и пришел такой день, когда с этой просьбой можно подойти к любому коммунисту — Алексей уже доказал, что недаром ест советский хлеб, — да снова беда: рассмотреть не успеют его заявление о приеме, если академик, согласно прорицанию Ярослава, предпочтет выгнать их, чем выносить сор из своей белокаменной избы в пять этажей…
— Заявление принес? — просто спросил Кириллов.
— Заявление, да не то, которого вы ждете, — вздохнув, ответил Алексей и выложил на стол копию докладной записки. Разговаривать с Кирилловым было легко: он присутствовал при опыте с античастицами, да и раньше не обходил установки Ярослава и Алексея стороной, всегда интересовался, что еще они придумали.
Кириллов внимательно поглядел на заголовок записки, перевернул страницу, взглянул на дату.
— Поздненько же вы с нею явились. Или все не решались отослать?
— Отослали в тот же день… — смущенно признался Алексей.
— Ну, ну, ну… — Кириллов задышал тяжело и часто. Его одышка — Алексей замечал это не однажды — возникала не только от усталости, но и от нервного возбуждения. Стало совестно: пришел к человеку, когда уже поздно что-нибудь сделать, только взволнует его понапрасну. Не об этом ли говорил и Ярослав?
Между тем Кириллов, вернувшись снова к первой странице докладной, внимательно читал ее, беззвучно шевеля толстыми потрескавшимися губами. Сидел, сбычившись каменной глыбой над столом, подперев лоб обеими руками, читал медленно, будто впитывал слова или записывал в памяти. Дочитал, снова уткнулся в дату и только потом уже разогнулся, посмотрел на Алексея.
— Чем же я тут могу помочь, Алеша? — неожиданно мягко спросил он.
Алексей словно споткнулся. Ведь все, казалось, началось правильно. Он пожал плечами.
— Завтра к одиннадцати нас вызывает академик. Красов поставил вопрос просто, или нашу работу подписывают все, кого он назвал, или… А мы, к его радости, все трое подали заявление об увольнении.
— Ну и глупо! — без обиняков сказал Кириллов. На широком, толстом его лице появилось что-то вроде обиды.
— Почему глупо? — ошарашенный, спросил Алексей.
— А как же вы будете бороться с Красовым и со всякой «красовщиной», если уйдете из института? Да еще «по собственному желанию»? Это же для товарища Красова лучший конец! И он подаст это самым естественным образом: молодые буяны восстали против руководства института и были изгнаны вон. Как это говорится в писании: «Изыди, дух сатанинский!» А те молодые ученые, которые с нетерпением ждут, чем кончится ваша борьба с Красовым, сразу слиняют и сникнут. Какая же это атака?
— Какие молодые? — с некоторым испугом спросил Алексей.
— Да что, свет клином на вас троих сошелся, что ли? — неохотно сказал Кириллов. — В институте немало любителей проехаться на чужом горбу, да и рикши имеются. Пока никто не протестовал, все рикши с любезностью подставляли спины, а теперь они вдруг заговорили. Пока еще, конечно, между собой. Но ведь удайся вам седока с горба скинуть, все заговорят вслух. А вы сразу: «Мы уходим!» Конечно, уйти проще. Вам даже характеристики дадут почтенные. Меня уже спрашивали: как я о вас думаю? А я думаю хорошо, так и сказал.
Молодые! Алексей вдруг вспомнил восхищенно-испуганные взгляды, которые порой встречал, вылезая из своей клетушки. Правда, никто из молодых сотрудников с доверительными беседами к нему не лез. Но ведь практика Михаила Борисовича Красова принята на вооружение многими деятелями института. Взять того же доктора Анчарова. Сколько помощников трудилось над его диссертацией! А кто из этих «добровольных» помощников успел за это время защитить свои собственные? Да никто! Анчаров скажет: «Нет удобного случая!» — и все молчат. Как же Алексей и Ярослав не подумали об этих молчальниках? Конечно, уйти сейчас из института — отступление!
— Хорошо, — сказал Алексей. — Завтра мы попробуем взять наши заявления обратно. — И встал.
— «Попробуем! Попробуем!» — передразнил Кириллов. — Да ладно уж, Аника-воин, иди. Я тоже попробую тут кое с кем поговорить… Правда, надежда невелика, не очень-то я маракую в теории ядерной физики, чтобы утверждать, будто вы и есть те самые гении, которые нужны нашему институту, но уж если такие зубры, как Богатырев и Тропинин, вам помогали, значит, у вас тут — он постучал костяшками пальцев по своему широкому лбу, — что-то есть! Завтра после разговора с Иваном Александровичем заходи. Не так страшен черт, как его малюют!
Алексей вышел. Не то чтобы у него стало легко на сердце. Это только в песенке поется: «Легко на сердце от песни веселой!» А его песенка почти что спета. И угораздило же их забыть, что они не так уж одиноки! Останься они в институте, вопрос о неправильной практике Красова можно было бы поставить на ученом совете. И повторить. И еще раз повторить. Как тот древнеримский сенатор, который каждую речь начинал с напоминания римлянам: «Карфаген должен быть разрушен!» — а потом уж переходил к вопросам рабовладения или там сокрытия доходов римскими богачами. И, глядишь, Красову пришлось бы самому спуститься в «преисподнюю», чтобы доказать, что он еще что-то умеет…
А Кириллов сидел, поглядывая на телефон, и раздумывал, имеет ли он право вызвать «спасательную команду». Пожара вроде бы незаметно, дыма тоже нет, а меж тем и Алексей — божий человек, и Яр Ярыч вот-вот задохнутся… Как ни кинь, а кого-то звать надо, если и не «пожарников», так хоть «доброго доктора»…
А «доктор» по всей видимости, есть только один…
Кириллов влюбился в физические машины и принялся их создавать в те времена, когда все физики знали друг друга если не в лицо, так по имени. И учителем его, молодого инженера, стал профессор Богатырев. Сначала они работали над проектом взрывающегося устройства, и среди учеников Богатырева Кириллов отметил молодого Гиреева, потом Кириллов помогал Богатыреву монтировать машины по разрушению атомного ядра в Дубне — эта работа была ему больше по сердцу, тут начиналась добрая наука познания ядра для мирных целей, а потом и Гиреев стал профессором и создателем нового института.
Еще в те давние годы товарищи и коллеги приметили у Кириллова ту любовь к людям, заинтересованность их делами и заботами, которая невольно привлекает сердца. И Кириллов попутно со своей прямой работой стал все чаще заниматься партийными делами: сначала в своей лаборатории, а потом и в целом институте. Правда, ученые дела не поддавались его контролю: слишком уж сложными они были, — но людей-то он видел, понимал их надежды и тяготы…
А уж если говорить об экспериментаторах и теоретиках, которые постоянно искали помощи и совета у инженера Кириллова, сами создали проекты новых машин и исследовательских устройств, так Кириллов просто любил их. Они как бы подтверждали право Кириллова жить и работать, ведь это для их пытливого ума созданы все машины, которыми управляет Кириллов, а порой сам и строит их. Всякий новый вопрос в физике требует решения или подтверждения догадок при помощи этих мощных машин и приборов, создавать которые научился Кириллов.
В институт к Гирееву Кириллов напросился сам. Объединенный ядерный в Дубне был на полном ходу, а у Гиреева все начиналось с самого начала. И приятно было приложить руки к новому делу.
Правда, для этого перехода пришлось даже поссориться с Богатыревым, но Кириллов не без умысла напомнил Богатыреву, что Гиреев его, Богатырева, ученик и не грех бы этому ученику помочь на первых порах. И Богатырев отпустил, а Гиреев просто обрадовался. А когда создавали партийную организацию в новом институте, сам назвал в числе первых имя Кириллова как опытного партийного руководителя. И стал Кириллов опять секретарем партбюро…
