Анатолий Рыбин - Люди в погонах
— Что вы делаете? — испуганно прошептали ее губы.
— Тише, не кричите, — торопливо забормотал Соболь. — Я люблю вас. Вы понимаете, люблю и не могу без вас жить.
— Подлец, — громко оказала Наташа и, поднявшись с постели, вышла в коридор. Лицо у нее горело, голова кружилась.
Поезд шел медленно. Белые квадраты света бежали, не отставая от вагона, вырывая из темноты телеграфные столбы, будки, до крыш занесенные снегом.
К Наташе подошла проводница, низенькая, уже немолодая женщина с усталым желтоватым лицом.
— Чего это вы не спите? — опросила она ласково.
— Душно.
— Неужели? А на меня уже главному пожаловались, что плохо топлю. Вот и пойми, где правда.
— Может, кому и холодно, — оказала Наташа, стараясь не выдать волнения.
— Врут, — махнула рукой проводница. — Дома небось берегут уголек пуще глаза, а тут казенный — не жалко, вот и командуют. И главное, сразу жалобу...
Поезд остановился. Проводница взглянула в окно, сказала огорченно:
— Опять посреди степи засели. И что за места такие? В Москве весна, а тут заносы, заносы. Уже на три часа от графика отстали.
Проводница ушла. Наташа придвинулась вплотную к стеклу, чтобы получше разглядеть, что творится за окном. Квадраты света лежали на огромном снежном холме, из которого торчали кончики дощатых заграждений и макушки придорожных сосенок. «Значит, поезд опаздывает, — подумала Наташа, собираясь с мыслями. — Значит, Сереже придется ждать. Но ведь он может позвонить, узнать. Неужели не догадается?»
В купе завозился Соболь. Наташа вздрогнула и перешла к соседнему окну. Ей не хотелось видеть человека, который так подло обошелся с ней.
Соболь подошел к ней и тихо заговорил над самым ухом:
— Простите, Наталья Мироновна. Я виноват. Хотите, ударьте меня. Хотите, на колени встану. Простите. Больше никогда и в мыслях не будет этого.
Глаза у Наташи засверкали такими злыми огоньками, что Соболь попятился назад. Она оказала негромко, но решительно:
— Сейчас же забирайте свою постель и уходите в другое купе или полезайте на верхнюю полку.
— Хорошо, хорошо, — оживился Соболь, — я полезу наверх. Можете не волноваться.
С полчаса лежали молча. Но вот Соболь свесил с полки голову, спросил:
— Вы спите, Наталья Мироновна? Молчание.
— Я только два слова скажу.
— А я не хочу слушать.
— Нет, послушайте. Вы думаете, только я один подлец, а другие чистые. Напрасно так думаете. Сергей тоже с грехами...
— Перестаньте! — резко оборвала его Наташа. — Не говорите о Сереже ни слова. Слышите? Ни слова!
Она положила на голову подушку, отвернулась. Соболь помолчал немного и тихо, словно для себя, сказал:
— Есть у него Олечка. Как прибыл, сразу узелок завязал. Я бы, конечно, умолчал, но уж так получилось.
Наташа рывком отбросила подушку и встала во весь роет.
— Слушайте, если вы не прекратите разговор, я позову проводницу. Вы грязный человек, вы... — Она закусила губу и опустилась на постель. Было тяжело дышать. Из глаз бежали слезы.
3
Едва Наташа успела сойти с поезда, к ней подбежал солдат, невысокий, в помятом полушубке, с круглым курносым лицом.
— Извините, ваша фамилия Мельникова?
— Да.
— Вот и хорошо. Позвольте чемоданчик.
— Вы за мной? — удивилась Наташа.
— Так точно, за вами. Комбат на задании. Прибудет только к вечеру. Вот мне и приказали встречать. Жду и думаю: а что, если не примечу? Ну, теперь все в порядке. Пойдемте.
Обогнули маленькое здание вокзала, подошли к легким четырехместным санкам.
— «Газик», извините, не очень, — сказал солдат, укладывая чемодан в санки, — но это надежней по здешним сугробам.
— А ехать далеко? — опросила Наташа.
Солдат прищурился, подумал:
— С полчасика, если хорошим ходом. Но вы не беспокойтесь, — оказал он, посмотрев на ноги спутницы, обутые в желтые ботинки. — Утеплим. Шуба в запасе есть.
Подошел Соболь, заговорил весело, как ни в чем не бывало:
— Прошу и меня считать в экипаже.
— Пожалуйста, товарищ подполковник, довезем, — ответил солдат и пошел отвязывать рослую вороную лошадь.
Наташа молчала. Все, что произошло в вагоне, казалось тяжелым сном, от которого и теперь еще ныло сердце, шумело в голове.
Когда отъехали от вокзала и вороная перешла на крупную рысь, Соболь попытался заговорить. Он повернулся к спутнице и вытянул руку вперед:
— Вот и степь наша. Смотрите, Наталья Мироновна. Обворожительный простор. Для душ великих наслажденье. А нам, земным, понять его не суждено. Однако сожалеть не будем. Не правда ли?
Наташа молчала.
— Вам не холодно? — спросил Соболь и потянулся к лежавшей в ногах шубе.
— Не беспокойтесь, — сказала Наташа. Голос ее был так сух и резок, что Соболь мигом отдернул руки.
Когда санки подкатили к дому и солдат засуетился возле замка, соображая, как открыть дверь, Соболь тут же предложил свои услуги.
— Позвольте, — сказал он, доставая из кармана ключ от собственной квартиры. — У нас, кажется, запоры одинаковые.
Действительно, ключ оказался подходящим. Распахнув дверь, Соболь сказал весело:
— Прошу, Наталья Мироновна. Степной дворец у ваших ног!
Он взял из санок ее чемодан и хотел занести в дом.
— Не трудитесь, — оказала Наташа. — Я сама.
Отдав чемодан, Соболь остановился в нерешительности. Потом протянул ключ и оказал уже без наигрыша:
— Возьмите, у меня есть другой.
Наташа ответила с неизменной сухостью:
— Спасибо.
«Вот и приехала», — подумала она, робко осматривая холодные, неуютные комнаты. После большой московской квартиры они казались маленькими, низкими. Сразу вспомнился полуостров Дальний, домик на берегу океана. Он был вот такой же, с небольшими комнатами и крошечной кухней. «Да, да, почти такой, — оказала самой себе Наташа. — Только здесь нет веранды и в окна глядит не океан, а степь. Да и не степь, кажется, а какой-то овраг».
Она подошла к окну, отдернула занавеску, посмотрела на забитую снегом приречную впадину, потом повернулась к письменному столу, надеясь увидеть сережины зеленые тетради. Но тетрадей на столе не было. Лежали только черновики, на которых вперемежку с текстом пестрели топографические знаки и разные завитушки, сделанные, видимо, в минуты размышлений. Любуясь всем этим, Наташа переложила один листок, другой, третий. На четвертом текста оказалось совсем мало. Под ним крупно и размашисто было выведено:
«Не пишется. В голове Танечка. Милая Танечка. Бывает же так».
У Наташи перехватило дыхание. Она стояла точно каменная, не смея пошевелиться. Неужели у ее Сережи была какая-то Танечка? «А может, это писал не он? — мелькнула в голове спасительная мысль. — Нет, нет, почерк его. Именно его».
Наташа испуганно посмотрела вокруг: нет ли других следов чужой женщины? На краю стола лежал небольшой сверток. Развернув, увидела новенький томик Пушкина в красивом зеленом переплете. Перелистала несколько страниц, нашла коричневую книжечку с надписью «Пропуск». Заглянула в него и от неожиданности выронила из рук. Ее поразила фотокарточка женщины.
— Боже мой! — Наташа вздрогнула всем телом и закрыла глаза. — Значит, все, что говорил Михаил, правда, — задыхаясь от волнения, шептала она. — Какой ужас! Зачем я сюда ехала, зачем?
Рядом с изображением молодой женщины стояла надпись:
«Рябинина Ольга Борисовна».
Стиснув руками голову, Наташа опустилась на стул, и спазма, горькая спазма до боли сдавила ей горло.
— Сережа, мой Сережа, — еле выговаривали ее дрожащие губы. — Как я любила тебя, как верила, а ты... Нет, это невозможно.
Подняв залитое слезами лицо, Наташа долго смотрела на фотокарточку. Потом встала, подошла к телефону, вызвала вокзал, опросила, когда идет поезд на Москву.
— Через три часа, — послышался в трубке ответ.
«Уеду, — решила Наташа. — Не нужно ни встреч, ни объяснений». Она вытерла платком лицо, взяла бумагу, карандаш и каким-то ломаным, не своим почерком написала:
«Я все знаю. Сожалею, что так верила тебе. Ухожу на поезд немедленно. Наташа».
Она положила записку на томик Пушкина рядом с раскрытым пропуском Рябининой и снова тяжело опустилась на стул. Ей хотелось немного успокоиться, подумать над тем, что произошло, но какой-то внутренний голос торопил: «Уходи, уходи из этого дома!»
Наташа оторвалась от стула, взяла чемодан и быстро вышла на улицу. Зло покусывая губы, она закрыла на замок дверь, сунула ключ куда-то за перекладину и, ориентируясь по свежему санному следу на плохо накатанной дороге, быстро зашагала к станции.
Она то и дело проваливалась, зачерпывая ботинками холодную кашицу мокрого снега. Чемодан больно оттягивал руку. Идти с каждым шагом становилось труднее. Но Наташа не замечала этого. Острая нестерпимая обида словно подталкивала ее в спину.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
1
