Юрий Домбровский - Рождение мыши
— Да ты не уходи, — вдруг сказала девочка и посмотрела во все глаза, — а то я опять зареву!
— Нет, нет, — заверила ее Нина, — никуда я не пойду! И отвечают ей из теремка…
Николай продолжал еще стоять (Лось провалился сразу же), но она махнула ему рукой, и он вышел.
Лось сидел за столом и пил чай из стакана. Грязный никелированный чайник стоял рядом.
— Чайку? — предложил он.
— Спасибо! — ответил Николай неловко.
— Неудобно все это получается, — вздохнул Лось и как-то виновато и косо улыбнулся. — Садитесь, пожалуйста. Они сейчас. Вот послала за ней. Не хочет засыпать без тети Нины, и только. А там что? Беспокоятся?
Николаю вдруг стало жалко его.
— Нет, я просто проходил по коридору, — сказал он мирно.
— Вы садитесь, пожалуйста, они сию минуту. — Лось вздохнул. — Не может моя девочка прожить без нее и дня. Вот сегодня не видела ее и уж плачет. Всякие там у нее страхи, наслушается на дворе про чертей и скелетов, а потом и боится.
— Да, двор — это уж… — неловко согласился Николай.
— А матери нет! — опять вздохнул Лось. — Оставила нас мама.
— Умерла? — спросил Николай и спохватился.
— Сбежала! — ответил Лось. — То есть как сбежала? Ушла — и всё!
Оба помолчали.
— Насильно мил не будешь, — вдруг очень широко и хорошо улыбнулся Лось. — Ведь правда?
«Уйти!» — подумал Николай и вдруг спросил:
— А вы долго с ней жили?
— Пять лет! — ответил Лось. — Нет, даже больше — пять лет три месяца. — Он помолчал, подумал, — Актриса была. Вот они, — он кивнул в сторону белой комнаты, — с ней в Москве учились.
«Чепуха! — быстро подумал Николай. — Там гости, а мы тут черт знает чем… И хотя бы он уж не улыбался». Тут он увидел, что часть комнаты заставлена женскими безделушками: настольным зеркалом в виде палитры, эмалевой пудреницей, туфелькой для иголок, вешалками-плечиками для платьев, солнечным зонтиком. Это почему-то опять задержало его.
— А девочка не понимает, что мама от нас отказалась! Знаете, детское сознание, — говорил Лось, улыбаясь.
Из комнаты, пятясь, вышла Нина и осторожно и бесшумно прикрыла дверь.
— Спит! — сказала она Лосю. — Вы пока не заходите.
Она подошла к зеркалу и что-то подняла с подзеркальника.
— Я вам так благодарен, — сказал Лось, глядя ей в спину тихими влюбленными глазами.
Она звонко дунула на пуховку, посмотрелась в зеркало и сказала Николаю:
— Идемте! — И Лосю: — Если что понадобится…
— Да, да, да, — закивал головой Лось. — Не знаю, как вас и…
— Так раздевайтесь и спите, — ласково улыбнулась Нина. — Спокойной ночи!
Вышли в коридор. Она быстро пошла вперед, чтобы не разговаривать.
— Ну, Нина, — решительно начал Николай, останавливаясь перед дверью.
— Потом, потом, — сказала она и толкнула дверь.
2— Ну, итак, прошу! — возгласила дама с усиками — она стояла над столом, и ей подавали бутылки, тарелки, чашки.
Снова сначала затрещал, а потом запел патефон. Николай посмотрел, подумал и сел рядом с Еленой. Тут на колени ему вспрыгнул кот тигровой масти.
— Ox! — поморщилась Нина с другого конца стола. — Бросьте вы его…
— Блажен иже и скота милует! — улыбнулся Николай и поцеловал кота в нос.
— Ну, положим, Нина их никогда не миловала, — сказала Елена и стала гладить кота. — Не пойму, как она еще этого-то держит. Она столько их в детстве перетопила.
— Нет, правда? — удивилась усатая старуха.
— Правда. Не терплю этих тварей, — ответила Нина серьезно.
— А почему? — спросил Народный.
— Да не люблю, и всё! — отрезала Нина. — Вот когда я, верно, получу по заслугам и останусь старой девой…
И все засмеялись и зазвенели посудой.
— За ваше, Дездемона! — крякнул Народный. — Нет, это я так, со зла сказал, старой девой вы не будете! — Он поднял бокал. — Но дай бог вам скорее выйти замуж и избавиться от всех этих аномалий.
— Это каких же? — быстро спросила Елена.
— А вот этих самых… — Народный поискал слово. — Гинекологических.
Снова все засмеялись.
— В самом деле, — продолжил Народный и обратил к Нине почти фиолетовое лицо. — Ну, сбежала жена от этого гуся, детеныша ему подбросила, дальше-то что?
— Ребенок тяжело переживает это, — сказала Нина суховато.
— Ну?!
— Снятся ей всякие страхи.
— Ну?!
— Плачет по ночам и…
— Офелия, иди за гинеколога, — решил Народный. — Иного выхода нет!
— И выйду! — вдруг огрызнулась Нина.
— И выходите, — запальчиво сказал Народный и обратился к Николаю: — Нет, в самом деле: ну сегодня она пойдет посидит, завтра посидит, ну неделю, ну, ладно, пусть месяц, а потом что? Привыкнет девочка к ней…
— И гинеколог привыкнет, — сказала усатая дама.
— И Нина — к гинекологу, — вставила Елена.
— А, по-вашему, что надо делать? — спросила Нина.
— Кому? Ему? — Народный пожал плечами. — Ему — не знаю что! Ну, судиться, или жениться, или пулю в лоб пустить, или, еще лучше, няньку нанять — это уж его дело. А вам — бросить вмешиваться в то, что вы никак не понимаете. Что это, кукла, что ли? Девочке нужна мать, а вы кто? Так, добрая тетя! Хотите ребенка? Выходите замуж и рожайте сами, вот и всё!
— «Рожай мне только мальчиков одних», — продекламировала Елена, смотря на Николая.
— Знаешь что, Ленка… — Глаза Нины блеснули, и она хотела сказать, видимо, что-то очень злое, но тут подошел молодой человек в роговых очках, обнял ее сзади за плечи и что-то зашептал. Она вдруг засмеялась и встала.
— Танцевать! Танцевать! — сказала она. — Елена, иди к патефону, сейчас я вам покажу кукарачу — три недели практиковалась!
3Разошлись уже под утро. Николай довел Елену до парадного, поцеловал ей руку (она спросила: «Не зайдешь?») и пошел домой, но, не доходя квартала, вдруг повернул обратно.
Быстро светало. Кое-где за деревянными воротами кричали петухи. Воздух был чистый и тонкий, как ледок на лужах.
Возле самой гостиницы Николай было остановился и задумался, потом махнул рукой и пошел. Дежурная спала в застекленной конторке. Он на цыпочках прошел по коридору, прислушался — было очень тихо — и постучался в белую дверь.
— Да! — ответили ему.
Он толкнул дверь и вошел. Нина в розовом халате с цаплями стояла перед зеркалом и мазала лицо.
Два белых червяка лежали у нее на щеках и подбородке. Она, не оборачиваясь, улыбнулась ему в зеркало.
— Ну и умница, — сказала она. — А я думала, что ты уж не придешь.
— Почему? — спросил он, прошел и сел за стол.
— Голова гудит от этого треска, — сказала она, сильно втирая крем. — И особенно от патефона. Терпеть не могу патефоны. Подожди, сейчас будем чай пить.
— Еще раз?
— Теперь вдвоем! Постой-ка! — Она подошла к столу, подняла крышку чайника и заглянула в него. — Ну, твой любимый! Как деготь! Опять спать не будешь! — Она села. — Достань свой стакан — он на второй полке! Ну, так чем же ты недоволен?
— Почему ты думаешь, что я… — начал он.
— Ничем? — спросила она в упор.
— Нет, я просто…
— Ну, ничем, так ничем. — И она засмеялась.
— Что ты? — спросил он недоверчиво.
Она подошла сзади и обняла его за шею.
— Глупый ты мой, — сказала она нежно, щекоча носом его затылок. — Приревновал меня к этому чудику и просидел целый вечер букой, даже сесть со мной не захотел.
— Ну ладно, пусти!
— Сердитый, злой, ревнючий, приревновал к гинекологу — зачем, мол, она к нему бегает, что там за девочка. — Она засмеялась. — Я еще подумала: так заелся, что даже меня дразнить не стал, — ну и хорошо, а то бы житья от него не было.
— Подожди, подожди, — погрозил он, — вот я сейчас попью и начну тебя причесывать.
— Да? Ну пей тогда! А ты не замечаешь — я немного навеселе. «Уж я пила, пила, пила и до того теперь дошла», — пропела она, кого-то передразнивая. — Похоже на Елену?
— Не слишком! — Он подвинул ей стакан. — Налей-ка! Ты мне серьезно можешь объяснить, зачем тебе все это надо?!
— Люблю ребят.
— Ну и…
— Ой, только, ради бога, не нукай! Не копируй этого пошляка! Я еле усидела во время его речи. Ты и не представляешь, что за замечательные люди эти ребята.
— Да, но пойми, не твое это дело.
— А чье? — спросила она.
— Да не твое же — у нее есть мать.
— Где мать? — спросила она быстро.
— Не знаю, не знаю, но он был прав: частной благотворительностью здесь ничего не сделаешь.
— Давай стакан, я налью ликера — стой, чокнемся — будь здоров! Теперь слушай: девочку я не брошу и разговаривать с тобой об этом не хочу.
— То есть как?
— А вот так — не хочу, и всё! Девочке я нужна, и поэтому я буду с ней.
— Экая ты не…
— Постой! Вот ты кошек любишь, а я их ненавижу: видеть не могу их крысиные морды. А вот этого Ваську — наглейшего кота, между прочим, — я держу, и смотрю за ним, и убираю сама, потому что знаю — придешь ты и спросишь: «А Васенька мой где?»
