Петрусь Бровка - Когда сливаются реки
Алесю нравилась своя хата. Всегда, когда он откуда-нибудь приезжал, стоило только переступить порог, как на него находило умиротворение...
Однако сейчас мысли его были несколько иного порядка: он прикидывал, как будет жить здесь с Анежкой. Придется попросить мать и Марфочку, чтобы они уступили ему боковушку, где до этого спали. Там будет хорошо. Шкаф можно передвинуть к стене, а кровать поставить изголовьем к окошку. Надо повесить свой и ее портрет.
Агата заметила задумчивость сына. Ей хотелось поговорить с ним по душам.
— Скажи, сынок, как быстро год пролетел, — обратилась она к сыну, кончив взбивать подушки. — Будто вчера ты приехал, бумажки свои на стол положил... А смотри, завтра опять праздник — Ивана Купала.
— Правда, мама... И не заметили, как время прошло! Вот и станцию завтра пустим, уже сегодня попробуем, как ведет она себя. Жди, вечером свет прибежит! — показал он на электрическую лампочку.
— Посмотрим, посмотрим... Жалко, что Игнат не дожил, то-то радость ему была бы!..
Вспомнив мужа, Агата еще пристальнее посмотрела на сына — похож на отца, похож... Правда, молод еще, но уже самостоятельный. Вспомнилась и Анежка. «Чего он не женится? — думала она. — Девчина славная... Может, и хорошо, что познакомились, а то цеплялись бы вертихвостки всякие, свели бы чего доброго...» И с радостью отметила, что, как приехал домой, он ни разу не попал в плохую компанию, не выпил нигде лишнего, одевался чисто, аккуратно. Не было случая, чтобы из хаты в нечищенных ботинках вышел! И сегодня тоже надел лучшую рубашку и галстук, которые берег только для торжественных дней. Куда собрался? Хотела спросить, но не посмела. Ничего не поняла она и тогда, когда Алесь собрался уходить и с порога попросил:
— Ты, мама, смастери тут чего-либо на ужин. Я, может быть, сегодня вечером не один вернусь...
«Так и не сказал, с кем он придет, — пожалела Агата. — Да и неважно, плохого человека не приведет. А может, из Минска гости приедут?» — всполошилась Агата. Прильнув к окну, она долго смотрела на уходящего сына, пока тот не скрылся из виду.
Алесь шел около озера, разомлевшего под теплыми лучами солнца. Глядя на Антонов луг, вспомнил, что тут он встретил ее, «девчину в зеленом»... Из-за березовой рощи долетела песня. Высокий девичий голос, казалось, парил, витал над озером, сливаясь с шумом трав и камышей. Белокрылая чайка, летевшая к противоположному берегу, как будто несла этот голос за собой в мерцающую даль. У Алеся даже сердце замерло — уж не Анежкин ли это голос? Да нет, она же собиралась пойти к отцу и матери. Интересно было бы посмотреть на этот «родительский совет» у Пашкевичусов! И еще любопытнее было взглянуть на пана клебонаса: не устерег голубку наместник божий, улетела душа на вольную волю... Спросят о выполнении плана, а пану Казимерасу и сказать нечего.
Мысль эта показалась Алесю настолько забавной, что он рассмеялся, но тут же его окликнули. Обернувшись, увидел вышедших из рощи Якуба Гаманька и Рудака.
— Что ж это один веселишься, Алесь Игнатович? — пошутил старый учитель. — Могли бы и мы тебе компанию нынче составить, у нас, знаешь-понимаешь, сегодня тоже на душе праздник... С утра владенья твои осматриваем.
— И что увидел ваш хозяйский глаз?
— Да как тебе сказать? Пятерку я бы не поставил, а четверку с плюсом хоть сейчас.
— Маловато...
— А это чтобы не зазнавался! — по-стариковски добродушно засмеялся Гаманек. — Да и наставил я тебе в прошлом пятерок столько, что еще долго отрабатывать придется!
— Вот что я тебе скажу, товарищ Иванюта, — вмешался в разговор Захар Рудак, — поработали мы на славу... Завтра на празднике много хороших слов тебе скажут, хватит душе меда, а мы тебе тут по-свойски тоже хотим кое-что шепнуть... Молодец, порадовал колхозников! Теперь все видят, что такое наша советская власть и какую дорогу она людям открывает... Одного боюсь — поразбегутся мои хлопцы да девчата по институтам, больно уж пример убедительный перед глазами. А настоящие дела в колхозе только начинаются.
Так, разговаривая о колхозных делах, дошли они до того самого места, где в прошлом году проводился общий праздник и собрание. Теперь он стал чем-то вроде межколхозного парка — завтра, по случаю праздника и пуска электростанции, здесь должно состояться большое гулянье. Колхозники давно готовились к этому: расчистили дорожки и присыпали их песком, разбили клумбы, посадили цветы. И, как грибы, выросли в разных концах леса палатки и ларьки с разноцветными крышами. Тут уже соревновалась торговая сеть трех республик! В некоторые ларьки уже завозились товары, другие еще были пусты, но никто не сомневался, что завтра здесь будет весело и шумно...
Навстречу шел Янка Никифорович. Он только развел руками.
— Ну и настроили!.. Завтра все обойду по порядку.
— И все пивные? — пошутил Рудак.
— И пивные... Только вот пить не придется, мы с Кузьмой на вахте стоять будем.
Удары молотка с небольшой площадки, расчищенной среди леса, привлекли их внимание. Когда подошли туда, увидели, что, стоя на верху длинной лестницы, Павлюк Ярошка прибивает над сценой приветственные плакаты на трех языках. Ярошка был так занят своей работой, что даже на приветствие буркнул что-то не очень членораздельное. А когда он закончил и спустился, все удивились его наряду: черные отглаженные брюки, на белой рубашке вместо галстука — бант.
— Для своей славы строишь? — кивнул Захар Рудак на сцену.
— Что вы! — замахал руками Ярошка. — Кончится моя слава, того и гляди сникнет, как та речка Диркстеле в Долгом...
— Что так печально?
— А вы знаете, кто здесь выступать будет? — спросил Ярошка.
— Уланова, что ли?
— Артисты из трех республик! Понятно?.. Очень я вас прошу, поддержите меня, земляки, — пусть послушают, как я «Буревестника» читаю...
— Да ты, брат Павлюк, не одного из них сам за пояс заткнешь! — не то в шутку, не то всерьез утешил его Алесь.
— Не смейтесь, товарищ Иванюта... Главное, образования мне не хватает, шлифовки таланта.
— Почему это ты в самокритику пустился?
— А что я, не вижу? Хотите, открою секрет? — И, словно боясь, что его подслушивают, вытянул длинную шею, прошептал с таинственным выражением: — В артисты ухожу!
— Что ты, Ярошка, елки зеленые! — будто и вправду испугавшись, проговорил Захар Рудак. — А кто у нас счетоводом будет?
— Об этом пусть председатель думает, — ответил Ярошка.
— Я же говорил, что поразбегутся у меня люди, — уже серьезно забеспокоился Захар Рудак. — Дорого мне обойдется эта стройка.
— Может, у него и вправду талант, — поддержал Павлюка Алесь, и на этом разговор окончился. Однако через несколько минут он возник снова, и причиной тому был Никифорович.
— Ну, скажу я вам, — возбужденно хлопнул ладонями он, — подходяще все выглядит... Конечно, с Ленинградом не сравнится, а почище другого районного центра.
— Ну, это уже ты чересчур! — не согласился Гаманек. — Это ты, можно сказать, перегнул не в ту сторону...
— Нет, Якуб Панасович, не перегнул! — уперся старик и попытался доказать это, но его перебил Захар Рудак.
— Э, брат, не одни мы строимся... — И, заметив возле столовой вороного жеребчика, воскликнул: — Поглядите-ка, никак наш Каспар прикатил!
Когда они подходили к столовой, к ним выбежала Восилене.
— А вы уже радовались, что навсегда избавились от меня? — посмеивалась она, здороваясь. — Нет, я вам еще и суп пересолю и крови попорчу!..
Впрочем, когда вслед за ней вышел Каспар, а потом выбежал Томас, вырвавшийся из рук Анежки, Восилене на миг оставила мужчин в покое и занялась мальчиком. Каспар, как всегда, спокойно и степенно поздоровался со всеми и хотел уже поговорить о делах, но в это время, отпустив мальчика, его перебила Восилене:
— Приехала вот, если надо, праздничную вечеринку вам устроить, хотя вы еще и не заслужили этого... И Анежку мне жаль. Ей погулять хочется, а вы ее у плиты держите! Правда, Анежка? — обняла Восилене свою молодую приятельницу. — Можешь гулять и сегодня и завтра, разве что на минутку забежишь помочь…
— Одним словом, поклон тебе от всех нас за твою доброту, — с улыбкой снял шапку Никифорович. — Эх, жаль, Каспар, выхватил ты у нас молодицу прямо из-под носа!
— Это он-то выхватил? — сощурилась Восилене. — Как сказать еще... Может, не он меня, а я его к себе привязала! — и посмотрела с улыбкой на Каспара, который, добродушно усмехаясь, дымил цигаркой.
— Ладно, разговорами сыт не будешь, — сказал Рудак. — Анежка, принимай гостей!
Восилене вошла первой в столовую, оглядев, похвалила Анежку. На окнах и столах стояли цветы, стены были убраны зелеными ветками. Все присели за стол, и на некоторое время установилась тишина. Через открытые окна виднелись здания станции и Дома агрикультуры. Странное чувство охватило всех этих таких разных и чем-то похожих друг на друга людей: никто из них не мог считать, что сделал для строительства самое главное, и каждый был доволен так, словно именно он сотворил все это своими собственными руками. С другой стороны, никто из них не мог, не посмел бы себя назвать хозяином станции, но в то же время каждый из них чувствовал здесь себя не гостем, а хозяином и сознавал ответственность за все, включая этот торжественный обед.
