Юрий Дружников - Ангелы на кончике иглы
— А почему в тюремной-то?
— Стало быть, виноват! Разберутся…
— Пока разберутся — меня начальство вызовет. Я что — глазами хлопать буду?
— Надо самим разобраться, — вмешался Раппопорт.
— Володя, — продолжал Кашин в трубку, — сделай пропуск, мы отправим сотрудника. Идет?
Раппопорт ввалился в комнату спецкоров.
— Кашин помог затолкать вас в МУР, Славик. Только будьте осторожны. Они и вас в два счета подошьют к делу.
— Я им не дамся!
— Тогда действуйте…
На ходу застегивая пальто, Ивлев сбежал по лестнице и остановил первую попавшуюся машину. Это был самосвал, груженный снегом. За три рубля шофер согласился везти куда надо и действительно плевал на все и ехал на красный свет. Быстрая доставка, однако, не помогла: часа полтора ушло на оформление пропуска.
— Говорить разрешаю недолго, — с показной строгостью сказал хирург в офицерских погонах.
Он был худой и длинный. Плечи у него, казалось, вообще отсутствовали.
— А что с ним все-таки? — спросил Слава.
— Писать будете? — уточнил хирург. — Распишите покрасивее, это ваш брат умеет. Пьяная драка и прочее… Возишься с таким и думаешь, а стоит ли возиться-то? Трещина в основании черепа, сломано два ребра, уплотнение в правой почке, лицо всмятку.
Хирург повернулся, ушел. Шаги гулко уносились по коридору. Славик вынул из кармана четвертак, оглянувшись, протянул молодому и симпатичному охраннику.
— Я один поговорю. Не бойся, ничего не будет.
Охранник оглянулся, спрятал деньги за голенище сапога и остался в коридоре. В палате было коек двенадцать, дух смрадный, больные все тяжелые. У потолка два окна с намордниками. Потолок в желтых подтеках — где-то сочилось сквозь перекрытия из канализации. Ивлев шел от кровати к кровати, ища Какабадзе.
— Ты? — Саша хотел улыбнуться и не смог.
Глаза его стали мокрыми, слезы потекли мгновенно. Ивлев опустился на колени на грязный пол, чтобы очутиться поближе к забинтованной, точно шар, Сашиной голове.
— Как тебе удалось… сюда? — губами еле слышно прошевелил Какабадзе. — Я думал, умру, никто не узнает…
— Чушь! Ты знаешь, мы — люди пробойные. Времени в обрез, тебе говорить нельзя. А суть? Можешь?
— Меня опять будут бить, если скажу… Больно…
— За что?
— Просто так… Садисты…
— Да кто?! Кто, старик?
— Я искал такси…
— Спешил к Инке?
— Она сказала?
— Она. Да Инка свой человек, последний кусок хлеба отдаст.
— Я знаю… Не говори Наде…
— Наде? Не скажу. Ты искал такси и…
— Ага! На тротуаре милиционер. Я голосую, машины не останавливаются. Он подходит: «Здесь остановка запрещена — никто не остановится. Пройди отсюда». Я рассердился: замерз, а он в валенках и ему делать нечего. Я говорю: «Давай спорить. Если остановится — червонец с меня, не остановится — с тебя! Сейчас остановится, вот увидишь!» А он говорит: «Точно! Остановится!» Смотрю, прямо возле меня раковая шейка. В ней двое. «Садись!» — говорят мне. Я говорю: «Это мне не подходит, мне такси надо». — «Садись, говорят!» Меня за руку втащили и сразу поехали.
— Куда?
— В райотдел милиции. Но это я уже на другой день понял, потому что бить они меня начали сразу, еще в машине, когда обыскали. Связали руки ремнем и били… Они думали, грузин, денег много. А когда привезли в милицию, к ним еще дежурный подключился. Я им: «Я не типичный грузин, я нищий». «Будешь, — говорит, — знать, грузинская морда, как наших русских баб хапать!» Они меня ногами били, и кастетами, и табуретку кидали из угла в угол, она мне по голове задевала. И опять спрашивали, где я деньги прячу. А когда я уже двигаться не мог, окружили и мочились на меня, все старались в рот попасть. Я захлебнулся…
Саша прикрыл глаза, сморщился то ли от боли, то ли от воспоминаний.
— Говорят, судить будут. А за что? Славик! Берегись их!
— Да ты успокойся, Сашка. Теперь мы вмешались. Если что, Макарцева попросим.
Дверь в палату открылась. Тощий хирург поманил пальцем Ивлева. Слава погладил Какабадзе пальцами по лицу, собирая его слезы, и вышел.
— Вы, значит, из «Трудовой правды»? — капитан в милицейской форме потянул Ивлева за рукав. — Рад познакомиться, старший инспектор Утерин. Мне поручено с вами побеседовать. Пресса о нас немало пишет, не жалуемся, да только не все понимают нашу специфику. Давайте поднимемся ко мне…
Они прошли узким подвальным коридором под лампочками, закованными в решетки, к лифту. Дважды у них проверили документы. В комнате Утерин указал Вячеславу на стул.
— Трудная у вас задача, — Владимир Кузьмич перешел к сути. — Сам я делом этим не занимался, полковник поручил вам объяснить. Улики против Какабадзе серьезные. У вас сомнения: дескать, в милиции его били. Между нами, случается иногда, бьют — люди разные у нас. Но тут драка. Свидетелей у него нет…
— Есть, — сухо сказал Ивлев.
— Нашли? — искренне удивился Утерин. — Вячеслав Сергеич, я насчет вас Кашину звонил, справился. Он вас рекомендовал как умного и опытного журналиста.
— Спасибо!
— Мы с вами оба — люди подчиненные. У меня свое начальство, у вас свое. С начальством лучше не ссориться, верно?
— Точно.
— Кстати, как там ваш Макарцев — все еще в больнице? Вот не повезло: инфаркт, а тут история с сыном. И рад бы найти смягчающие вину обстоятельства — так нет ничего! Мальчишке пятнадцать лет отсидеть — это будет конченый человек. Начальство считает, можно пойти друг другу навстречу. Посоветуйтесь. Официально такого, конечно, никто не скажет, понимаете?
— Я вас понял, — Ивлев поднялся.
Утерин тоже встал и виновато улыбнулся. Они крепко пожали друг другу руки, как старые друзья.
По тротуару холодный ветер мел пыль, закручивая ее в воронки. На Тверском бульваре дети играли между луж на сухих островках асфальта. «Согласись!» — скажет ему Раппопорт. «Никаких статей! — заявит Ягубов. — Критиковать милицию — значит критиковать власть. Разоблачать — дело карающих органов. Мы — пропагандисты». «Запашок в этой сделке есть, но это частный случай, — скажет Макарцев. — Речь ведь идет о жизни. Представь, что твой сын, Ивлев, попал в беду…» Интересно, а что скажет Полищук?
45. ПОЛИЩУК ЛЕВ ВИКТОРОВИЧ
ИЗ АНКЕТЫ ПО УЧЕТУ РУКОВОДЯЩИХ КАДРОВ
Социальное происхождение — служащий. Дед, также Лев Викторович Полищук, — рабочий, участник трех революций, член партии с 1906 г., персональный пенсионер (из автобиографии).
Член КПСС с 1949 г., партбилет No 02692311. Ранее в КПСС не состоял. Партийное взыскание (выговор с занесением в учетную карточку) снято год назад в связи с безупречным поведением.
Образование высшее, инженер, окончил Высшее техническое училище имени Баумана в 1955 г.
Имеет научные труды по социологии (статьи написаны в соавторстве).
За границей был в Швеции, Австрии, Саудовской Аравии, Бангладеше, Кувейте, OAР, Корейской народной республике, Монголии (трижды), — туристические поездки по «Спутнику» руководителем молодежных делегаций.
Женат, один ребенок, 6 лет.
Член партийного бюро редакции, зампред Общества монгольско-советской дружбы.
Отношение к воинской обязанности — майор запаса, политсостав, спецучет.
Паспорт УП ФИ No 283452, выдан 21 о/м Москвы 8 января 1960 г. Прописан постоянно по адресу: ул. Кондратюка, 10, кор. 3, кв. 67. Тел. 253-28-14.
Дополнение к анкете: рост 176 см, глаза зеленые, цвет волос — темный шатен, усы черные. ВИРАЖИ ПОЛИЩУКА
В десятом классе Лев, человек целеустремленный, стал кандидатом в мастера спорта по стоклеточным шашкам. Когда он поступал в Бауманское училище, самая патриотическая кафедра института — спортивная — надавила на приемную комиссию, и Полищук был принят, хотя недобрал одного балла. На втором курсе он стал мастером спорта и учился меньше, чем разъезжал по соревнованиям. Как человека общительного его выбрали членом комитета комсомола, а затем выдвинули на должность секретаря. Перед ним замаячила сверкающая перспектива выхода в дамки. Получив диплом инженера, молодой коммунист и румяный комсомольский лидер Лев Полищук, имеющий безукоризненную анкету (никто не знал, что у него бабушка — еврейка), был рекомендован ответорганизатором в отдел науки ЦК ВЛКСМ. Он стал курировать молодежь в новых сибирских академгородках.
У Полищука был серьезный недостаток, который на студенческом уровне не очень ему мешал, а после стал обжигать: он верил людям. И они его подвели. Два раза он поддержал в Новосибирском академгородке нечто, похожее на дискуссии. Однако дискуссии быстренько переросли из чисто научных в социальные, и было дано указание закрыть комсомольско-молодежное кафе. Первый секретарь ЦК ВЛКСМ Павлов вызвал Полищука и кратко объяснил:
— Стриптизов не будет.
Вслед за Семичастным и Шелепиным Павлов рвался в ЦК КПСС или, на худой конец, в КГБ. Полищук, как и все ответработники комсомола, понимал, что руководству страной требуется омоложение и лучшие кадры для этого есть в комсомоле, первом помощнике партии. Однако если Полищуку такое омоложение представлялось выходом из застоя, то для Павлова и его единомышленников цель была в том, чтобы взять свое. Так или иначе старейшины поняли, что стоит только пустить в Большой дом одного комсомольского лидера — за ним двинутся остальные, связанные веревкой, как альпинисты. И хотя оба серых здания стоят напротив друг друга, между партией и комсомолом был построен прозрачный и непреодолимый забор. Лев понял это окончательно, когда проворовавшегося Павлова назначили Председателем спорткомитета, оставив ему спортивный Олимп, навсегда закрыв партийный. К этому времени Полищук и сам поостыл в оргработе.
