Феоктист Березовский - Бабьи тропы
В комнатах было густо накурено, пахло овчиной и кислой шерстью валенок. Мужики обливались потом. Стояли молча. Лишь изредка и тихо обменивались словами. Мирские передавали друг другу окурки и трубки, не стесняясь стариков-кержаков, дымили табаком, покрякивали, сочно сплевывали на пол. Подвыпивший отец Фомы, старик Лыков, и такой же пьяненький старик Рябцов пробовали шарашиться и шуточки заводить, но их скоро пристыдили и утихомирили.
Когда в доме набралось народу до отказа, Фома встал, затянулся в последний раз из цигарки, швырнул окурок на пол и зычно заговорил:
— Вот, товарищи… приехал я из города… от Совета депутатов, значит… от совдепа… и должен я вам объявить: буржуйское правительство Керенского пало!..
Сшиблено законным пролетариатом… который есть мозолистый народ — от станка и от сохи… вот!.. Теперь вы должны сами от себя выбрать Совет крестьянских депутатов, который будет — вся власть на местах… Поняли?
Фома провел рукой по густым и черным кудрям и, обежав глазами бородатые лица мужиков, толпившихся вокруг стола, продолжал:
— А ежели не поняли, я могу вам все объяснить… Я не зря приехал сюда… инструкцию от городского совдепа имею… вот!.. Значит, нечего и бояться…
Фома все время пристукивал кулаком по столу и громко чеканил слова:
— Все равно… буржуям теперь не воскреснуть!.. А буржуйскому правительству Керенского — крышка!.. Навеки!.. Теперь полные хозяева мы — мозолистый пролетариат!.. Вот!.. Значит, надо приступать… Поняли?
Энергичное корявое лицо Фомы поворачивалось то в одну, то в другую сторону. Он смотрел смелыми глазами в лица мужиков и ждал.
Но мужики молчали.
Бывшие фронтовики все еще не могли набраться смелости.
Старик Гуков тоненьким и ласковым голоском спросил:
— А ты, Фома Ефимыч, обскажи-ка нам… Кто такие буржуи… и тот… как его… Канарейский, што ли?
Фома встрепенулся:
— А-а, насчет Керенского? Да это же самый главный коновод Временного правительства и есть!.. Вроде… буржуйский закоперщик! А буржуи… ну… это… те, которые при капитале состоят и в золотых погонах ходят… вот!
— Ну, а царь-то где же? — допытывался Гуков. — Кто правит-то теперь? Народ, аль временное правленье?
Фома оборвал его:
— Что… царя захотел?! Дудки, Дормидонт Дорофеич!.. Нету вашего царя! В Сибирь сослан!.. А может, и повешен теперь уже… вот!..
— Да я не про царя, — конфузливо оправдывался Гуков. — Я насчет правленья… Дескать, кто правит-то теперь? Народ… аль как?
Фома гремел:
— Сказано: «Вся власть Советам!..» Чего еще надо?
Что тут не понять? Волынку затевает Дормидонт Дорофеич… Известно: из кулачков!..
— Конечно, Совет надо! — крикнул с правого конца скамьи Афоня-пастух.
От другого конца скамьи загудел Панфил:
— Вестимо, Совет… Чего еще ждать?
Закричали другие фронтовики, окружавшие стол:
— Совет выбирать!
— Сове-ет!..
Староста подошел к столу, переждал шум и тихо спросил Фому:
— А ты, Фома Ефимыч, имеешь какую-нибудь бумажку?.. А то ведь неладно выходит, паря…
— Бумажку?! — воскликнул Фома и полез за пазуху. — А это что? — торжественно развернул он перед мужиками помятую бумагу с печатями. — Вот, товарищи… мандат!.. Инструкция! Нате, читайте!.. Пусть не думает Филипп Кузьмич, дескать, Советская власть по беззаконию идет! Не-ет!.. Есть закон и у нас… вот!..
Сквозь толпу к столу протискался Панфил, взял из рук Фомы бумажку и при напряженной тишине стал читать:
— «Чулымский совдеп… Двадцать первого декабря тысяча девятьсот семнадцатого года… номер шестнадцатый… Мандат… Сей мандат выдан товарищу Фоме Лыкову… в том… что Чулымский совдеп препровождает сего товарища на родину… по месту жительства деревни Белокудриной… для организации революционного порядка… и Советской власти на местах… в чем и уполномочивает его безотлагательно произвести выборы… от населения… в Белокудринский сельский совдеп… по усмотрению количества самого местного населения… которому поручается полная власть на местах… по декретам Совета Народных Комиссаров… Председатель Чулымского уездного совдепа Лукьянов, секретарь Кукин».
— Вот это да-а! — пропел высоким голосом Сеня Семиколенный, закатывая глаза. — Это тебе не волостные управители, Якуня-Ваня!
Панфил добавил:
— Фамилии на бумаге… подписаны и пропечатаны буквами… и печатка есть…
Со скамьи вскочил кудлатый Афоня и, хромая, затоптался на месте, закричал:
— Вот это власть!.. Вот такую нам и надо, мать честна!..
— Отчебучили, Якуня-Ваня! — звонко заливался Семиколенный. — Перешли, видно, козыри… в наши собственные руки!..
Фома крикнул к двери, через головы мужиков:
— Ну как, товарищи?.. Совет выбирать?.. Или при старой власти остаетесь?
— Совет! — закричали солдаты и парни. — Выбирать!..
— Совет!..
Старики и богатеи зашумели:
— Куда же комитет-то?
— Повременить бы надо…
— Филиппа Кузьмича оставить…
— Повременить!..
Зашарашились, заволновались мужики.
Старались перекричать друг друга:
— Сове-ет!
— Оста-ви-ить!..
Дед Степан рубил воздух трубкой и, надрываясь, кричал:
— Мошенство это, мошенство!.. Совет надо, Совет!..
Фронтовики повскакали со скамей. Вместе с молодыми ребятами заглушали голоса стариков:
— Совет выбирать!.. Совет!..
Фома переждал шум и крикнул:
— По большинству голосов… Все за Совет!..
Он поправил бомбу, висевшую у него на ремне, и опять крикнул:
— Довольно, товарищи!.. Ясно!.. Называйте фамилии депутатов в Совет…
Опять разноголосо и надсадно закричали мужики, перебивая друг друга:
— Федора Глухова!
— Ивана Теркина!
— Фому!
— Панфила!
— Валежникова!..
— Рябцова старика!.. Рябцова!
— Не надо старика. Молодого пиши!
— Правильно! Андрейку Рябцова надо…
— Андрейку!.. Андрейку!..
Фома записывал на бумажке фамилии. А мужики выкрикивали:
— Маркела-кузнеца не забудь, Фома Ефимыч!
— Теркина!
В углу чей-то тоненький голос, словно кукушка, звонко и настойчиво куковал:
— Гукова!.. Дедушку Гукова!.. Гукова!..
И так же настойчиво, но хрипло и злобно, другой голос возражал:
— К жабе твоего Гукова! К жабе!.. К жабе!..
Фронтовики кричали:
— Теркина!
— Глухова!
— Кузьму-солдат а!
Дегтярник Панфил на весь дом гудел:
— Фом-у! Фом-му-у…
Кто-то задорно крикнул:
— Клешнина!
И так же задорно и запальчиво запротестовало сразу несколько голосов:
— А-а!.. Опять куманьков…
— Доло-о-ой!
Фронтовики сдерживали бушующих мужиков и дружными голосами покрывали галдеж толпы:
— Теркина!.. Глухова!.. Фом-му-у-у!
— Мельника Авдея Максимычаа-а!..
— Панфила-а!
— Фо-м-у!
— Товарищи! — надрываясь, кричал Фома. — Довольно! Товарищи!..
С трудом установив порядок, он стал разъяснять:
— Что же это, товарищи? Ну, разве это дело? Называете Дормидонта Дорофеича Гукова!. А не знаете, кто такой Гуков? Богатей, кулак и буржуйский прихвостень… Или Валежникова взять — опять же богатей и буржуйский соглашатель… из старого комитета…
Побагровевший староста перебил Фому:
— Да мы ведь ничего и не делали… в комитете-то… Что ты лаешься-то? Чем я тебе досадил?..
— Все равно! — оборвал его Фома, взмахивая рукой. — С буржуями соглашались? Против рабочих шли? Значит, против Советской власти шли. Потому и отстраняем вас!..
— Отстранить! — закричали фронтовики. — Отстранить!..
Фома командовал, размахивая руками:
— И Гукова отстранить!.. И Степана Рябцова… потому — пьяница!
— Кто? Я-то пьяница?! — взвизгнул через дверь из кухни Рябцов. — Я пьяница? А твой отец, Фома Ефимыч, тверезый?.. А?.. Тверезый твой отец, Фома Ефимыч? А?
Фома рявкнул:
— Осади старик!.. Я своего отца не выставляю! Пьяницам не место…
— А ты меня поил? — визжал лысенький Рябцов, прорываясь из кухни в комнату. — Ты меня поил, Фома Ефимыч?! А? Поил ты меня?.. Говори!.. Поил?..
— Отстранить! — кричали мужики и отталкивали Рябцова назад, в кухню. — Не лезь, старик!..
— Отстранить!..
— Андрея надо…
— Отстранить!..
Конопатый мужик Юрыгин, вечный должник Рябцова за ханжу, кричал, вступаясь за Рябцова:
— Не трожь старика!.. Тебе говорят, не трожь! В морду дам!
Юрыгина поддержали богачи-кержаки, стоявшие около старосты:
— Нельзя так со старым человеком…
— Что делают!.. Что делают!..
