Андрей Платонов - Том 1. Усомнившийся Макар

Над голубыми озерами
В сумерках мрут облака,
Синими чистыми взорами
Замерла в небе тоска.

Влажный камыш наклонился,
В думе глядится на дно, —
Ранний ли сон ли приснился,
Ночью ль открылось окно…

Странник бредет неустанный
В темных полях по тропам,
Путь неизвестный, желанный
Лег по пустыне к горам.

Снова в руках молотки и зубила,
Песней весенней залились станки.
Пламя железо в горне раскалило,
Куйте его, кузнецы-батраки.

Буйные дети борьбы и свободы,
Куйте железо с зари до зари,
Нивы покроют зеленые всходы,
Песнь про вас сложат в полях косари.

Солнце жжет арбузы, зеленит огурцы,
Обратило к себе всю подсолнухов рать.
Еще тверды бобы, как у девки сосцы,
Впору только теперь воробьям их клевать…

Солнца ясен заход, ночь в теплыни идет
И тоскою зовет на село.
И натянешь зипун, сердце болью кольнет,
Поплетешься без песни, с душой наголо…

На околице визг, чуть задавленный смех,
Парни мечутся с ласковым зовом.
Отпустили с цепей древний прадедский грех,
Льнут друг к другу в желании новом…

Месяц поздно взойдет, перед самой зарей,
Все, сморившись, уснут — кто где как.
Небо вздернется легкою бледной корой.
По дороге раздавишь собачий костяк.

Далеко зазвенел на жалейке пастух,
У колодца стонает бадья,
Закадился росою прохладною луг,
Солнце грянет чуть-чуть погодя.

Глухая лесная дорога
И мшистый коряжистый пень…
Путь крестный народа немого,
Душа чья — граненый кремень.

Проселки в узлистом сплетеньи
Раскинулись вкруг деревень,
Где страхом куется терпенье,
Покоится рабская лень,

Сузятся у пашен в тропинки,
И — дальше былиночки мнут,
Средь сел поприжмутся к лозинкам,
С околиц же прямо бегут.

Их манят поля и просторы,
Где странники молча бредут,
Ногами босыми узоры
Версту за верстой по ним ткут.

Сгорбясь под сухарной сумою,
Идущие песни поют
И звякают ржавой клюкою.
А песни за море зовут…

Поля бурьяном зарастали,
И зверь по чащам ликовал.
А мы пришли — зубцами стали
Плуг рвы и степи запахал.

Живое солнце в красных жилах
Дробило землю на куски,
Отцы ворочались в могилах,
Колосья вспухли, как соски.

Мир раскаленный был враждебен,
Спала машина в недрах руд.
Но человек родился гневен —
Его путь в горы долог, крут.

Рука с рукою мы стали рядом,
Дыханье брата — мой тоже вздох.
Удары сердца — разрыв снарядов,
И взор ответный взор зажег.

Душа убита, и жизни нету,
Весь мир в железе надет на штык.
Мы рубим корни у всего света,
Победа наша — смертельный крик.

В день истребления — земля пустыня,
И каждый зверь в ней господин,
На небе солнце тогда остынет,
Не нужен миру властелин.

Под нашим шагом цветы сгорают,
Мы — гибель всем, кто не погиб.
В волне кровавой поля рыдают,
Мы выпрямляем путей изгиб.

Душа с душою — дыханий ветер,
Земля и небо — океан.
Над головами не жизни ветви —
Свинца и меди ураган.

На реке вечерней, замирающей
Потеплела тихая вода.
В этот час последний, умирающий
Не умрем мы никогда.

Мы твой зов, твой голос всюду слышим,
Тишина и сон твоя душа.
На руках у матери не дышим,
Без возврата ночью шла межа.

Свет засветится, неведомый и тайный,
Над лесами, ждущий и немой,
Бьет родник, живой и безначальный.
Странник шел и путь искал домой…

По морю, по морю земли
Храпят табуны лошадей.
Гонят в ущелье петли
Безумное стадо людей.

Пики их жалят и жалят,
Души секут пополам,
Брызгают трупы и тают,
Трупы — дорога коням.

Копыта вонзаются в череп,
Сердце в груди дребезжит —
Красноармейцем стал мерин,
Смертью ревет и визжит.

Топчут пустыни копыта,
Топчут и рвут города.
Крепость гранитная смыта —
Жизнь никому не отдам.

Враг под ногами не дышит,
В землю вогнал его конь,
Победы моей не услышит —
Красный ликует огонь.

Артиллерийский звон колокольный
В стены набатом гудит.
Башни взлетают, дворцы загораются,
Пыль кирпичей в облаках.
В город расплавленный молот опущен,
Брызгает пламенем камень домов.
Трупами люди мостят переправу,
Падает к братьям брат на штыки.
Дрогнуло вздохом зарево в взрыве,
Комом свинцовым запущена смерть…
Гневный поток размывает дороги —
Пушки, колеса, лошади — мы…
Выгнула спину крепость — плотина,
Дышит гранит, как живой.
Трубы без дыма отрублены в небе,
Будто слепые глаза.
Но целы машины под цинковой крышей,
И слушают чутко станки…
Лопнет плотина под силой напора
(Разве ей скажет кто: стоп?).
Сжатая мощь водопадом сорвется,
Смоет, сравняет трупов бугры,
Люди грудь с грудью к трупам сойдутся,
Брат не нанижет брата на штык…
Долго идем мы, не видим друг друга,
Стены кругом нас и камень в душе;
Но мы заложили пуды динамита
В камень, в гранит, под бетон.
Врата родного мы в жертву отдали,
Шнур поджигали живою свечой.
Но мы пустили под облако пылью
Стену и душу сухую врага…
Человек человеку навстречу
По крови шагает, шагает века.

В вечер летний, тихий и тоскующий,
Звезды с неба травам говорят.
Домик скрылся и зарос садами,
И в окне белеется звезда.

Спит Волчок в репьях под лопухами,
Сердце человечье у него во сне,
И во сне рекой уходят звезды,
А земля без края и дорог.

Ночью каждый от себя уходит,
Понимает, а к утру молчит.
В поле грудь волнуется и дышит,
Люди встали и глядят.

Мать до света белого качала
Мальчика в корыте на полу.
Домик крышей светится под небом,
Мальчик мается, руками говорит.

Сны его несут далеко,
Улыбаются и на руки берут.
Мать другая грудь сосать давала,
Много рук протянуты и ждут.

Он не знает, никому не скажет,
Отчего и ночью так светло,
Отчего во сне он говорит и любит,
А днем немой и ненавидит.

В самый полдень, когда поле выгорало,
Заметался мальчик и открыл глаза.
Мать давно томится на работе,
Чуть змеится время, долго до гудка…

Снова шепчет вечер, тихий и печальный,
Серебряные струны в небесах поют.
Подушка навалилась на лицо ребенка,
Пух во рту горячий прожигает дух.

В дверь Волчок заскребся,
Мухи ноют тише, за окном забор.
Вышла у соседей на крыльцо невеста
И одна запела.

Тянется не рвется тоненькая нитка,
Капля бьет по капле, а полны века…
Мальчик замирает, видит сон последний,
Будто мать уходит, больше не придет.

Без конца заборы, темные дороги,
Наверху просторно, тихо и светло.
Села мать на камень, руки протянула
И одна поет.

Умер мальчик. Белый, он светился ночью,
Не в корыте он один заснул.
На него в окно смотрели звезды,
К свету мухи облепили весь живот.