Сергей Снегов - Река прокладывает русло
Пораженная своим решительным поступком, Маша на мгновение оцепенела. Потом ярость превратилась в ликование, Маша захохотала. Последнее, что Селиков слышал, несясь в пункт «Скорой помощи», был ее пронзительный смех, раздавшийся у него под ногами. Поводов для горя было, однако, больше, чем для веселья. Маша уткнулась головой в бетонную колонну и зарыдала — о чужой жестокости, о своей доброте, о том, что она верит людям, а люди ее обманывают и что вообще жизнь — отвратительная штука, ей двадцать один год, а уже все разбито. К Маше подошел Алексей, она не услышала его тихих шагов. Он положил ей руку на плечо, только тогда она узнала его.
— Ну, чего тебе? — сердито сказала она, отталкивая Алексея. — Я не звала.
— Что с тобой, Маша? — спросил он. — Зачем сюда забралась?
Она гневно посмотрела на него, в полутьме подвала было плохо видно. Алексей улыбался виноватой улыбкой — это ее сразу взбесило. Она ответила враждебно.
— Забралась, никого не спросилась. И тебя не спрошусь. А ты иди, ты мне мешаешь.
Он ответил, голос его был мрачен и необычен:
— Ладно, знаю, куда идти.
Он не сумел избавиться от своей раздражающей улыбки, но теперь она казалась маской, взгляд его был грозен. Испуганная и негодующая, Маша воскликнула:
— Вот еще — знает! А куда пойдешь, интересно спросить?
Он пробормотал, делая шаг к лестнице:
— Одно тебе скажу: на свете ему не жить! В тюрьму сяду, а с ним посчитаюсь. Все о вас знаю!
Она схватила его за рукав спецовки.
— Нет, постой, что ты знаешь?
Он молчал, лицо его покривилось, она еще не видела его таким рассерженным. Ей стало страшно, она крикнула:
— Ну, чего ты молчишь, как стена, просто сил с тобой нет!
Он гневно проговорил:
— Все знаю, Маша! На фабрике только и говорят, как ты с ним в лесу потерялась. И сейчас он выскочил грязный и побитый, все видели. Нет у меня возможности такое вытерпеть. Пакостник он, вот что! А я не разрешу!
Она бурно запротестовала:
— Прямо не разрешишь! А чего не разрешишь? Мало что говорят, поговорят и перестанут! У нас на фабрике обо всех говорят, вот что ты к Катьке лез — сколько раз слышала! Собирали в лесу цветы, заблудились — целый трезвон вокруг пустяка!
Он колебался. Он еще не верил. Оправдания ее казались основательными, обвинения — тоже: он, вправду, до Маши пробовал подружиться с Катей, только ничего из этого не вышло.
Она продолжала нетерпеливо, ей самой казалось, что, точно, ничего не было, да и как могло быть что-нибудь у нее с таким мерзавцем, как Селиков?
— Пойми, если бы что у нас было, разве пришлось бы ему удирать?
Она опять расхохоталась, вспомнив, как Селиков с воплем отпрянул от нее. Смех больше убедил Алексея, чем все оправдания: в смехе звучало издевательство над Селиковым, на любовь это не походило. Алексей спросил:.
— А что у вас случилось?
— Понимаешь, я пришла посмотреть, что тут автоматчики устраивают, а он облапил меня, думал, раз мы в лесу погуляли, значит, все сойдет. Ну я на него ведро пульпы истратила и «переноской» хватила по лбу.
Она смеялась еще веселее, а у него исчезла от волнения его всегдашняя улыбка. Он схватил Машу за плечи, взглянул в ее глаза.
— Маша, — сказал он прерывающимся голосом, — ты меня не обманывай; Говорю: все для тебя, голову прикажешь разбить — разобью! Давно хотел тебе… Не могу без тебя, Маша! Ну, вот просто не могу!
Очарованная, молчаливая, она слушала его: наконец, он нашел нужные слова, только, их она ждала, теперь ей никого не нужно — ни Лескова, ни Селикова. Она прижалась к Алексею, оба они были невысокие, щеки их жарко соприкасались, он обхватил ее неловко и крепко ладонями, хотел поцеловать. Маша не давалась, отворачивая лицо: она любила целоваться, но здесь этого нельзя было просто, все это было страшно важно и огромно, как еще никогда в жизни, она не смела.
А когда Маша уступила, счастливая и покорная, сверху вдруг хлынула широким потоком вода и грязь. В смятении Маша и Алексей отскочили друг от друга. Сквозь щели дощатого пола в подвал рушились массы жидких песков. Алексей кинулся к лестнице, Маша за ним. Она выбежала наверх и ужаснулась: ни спецовки, ни чулок, ни туфель не было видно, все скрыла облепившая ее грязь. Алексей шел ей навстречу такой же грязный, он улыбался так радостно, словно произошло счастливое событие.
— Ну, скандал, Маша! — крикнул он, смеясь. — Руда повалила крупная, и мельница, которая без автоматов, все выбрасывает. Жуткий завал — часа три лопатой перегребать пески!
Маша испугалась, она знала, как он гордится своей работой и как страдает от любой неполадки. Она сказала тревожно:
— Лешенька, что же теперь будет?
— А ничего! — отозвался он, радуясь по-прежнему. — Выговор в приказе, ну, и с доски, само собой!
25
Галан сидел у Двоеглазова и подсчитывал рубли. Собственно, подсчеты были совершены уже давно, перепечатаны на машинке и, аккуратно скрепленные, лежали на столе перед плановиком. Но Галан не мог отказать себе в удовольствии произнести их вслух. Он называл цифру за цифрой, перебрасывал на счетах для наглядности, а Двоеглазов, пронзительно всматриваясь в Галана, молча раздражался: Галан забывал всякую меру, когда речь заходила о деньгах, это было уже не впервые. Двоеглазов прервал Галана, когда цифра ожидаемой премии перевалила за семьдесят тысяч.
— Удивительное дело! — сердито сказал Двоеглазов. — Все изобретатели сами лезут подсчитывать свои доходы и обязательно врут. И врут как-то странно — только в свою пользу. Хоть бы раз ошиблись в пользу государства!
Галан стащил с носа очки и внимательно посмотрел на плановика.
— Не понимаю, Даниил Семенович, ты хочешь сказать, что я где-то напутал?
— Где-то! — негодующе фыркнул Двоеглазов. — Вот давай, я покажу тебе настоящий расчет. Окончательно будет оформлять бухгалтерия, а вчерне мы сами прикинем.
И, отставив в сторону расчеты Галана, он пустился беспощадно стучать на счетах. Костяшки целыми стаями, словно вспугнутые птицы, перелетали с места на место. Галан с ужасом смотрел на счеты: годовая экономия от сокращения рабочих общипывалась, обламывалась, на глазах худела, а вместе с ней худела и подлежащая выплате премия. Один десяток тысяч отдирался за другим, словно капустные листья с кочана, — вот уже сорок тысяч осталось, вот уже к двадцати катится…
— По плану на данный год полагалось провести, независимо от автоматизации, двадцатипроцентное сокращение рабочего персонала — отминусуем эти двадцать процентов от годовой экономии, — говорил плановик. — Новое автоматическое оборудование стоит полмиллиона, амортизация по нормам завершается за пять лет, итого сто тысяч в год, — снимем их. Заводской лаборатории КИП добавлено дежурных прибористов, неоспоримый рост зарплаты, вызванный автоматизацией, — вычтем его. Механизмам автоматики требуется ремонт, на это предусматриваются суммы — отчекрыжим их.
И, показывая рукой на счеты, словно полководец на оставшееся за ним поле битвы, Двоеглазов решительно подвел итоги:
— Не семьдесят тысяч, а что-то около десяти, и то ориентировочно, более точный расчет, конечно, внесет существенные коррективы в сторону уменьшения.
Галан был человеком опытным и понимал, что точные бухгалтерские расчеты — дело относительное, многое, явно постороннее, можно в одном случае приплести к делу, а другое, вроде и требующееся, в ином разе и не упомянуть. Радостно улыбаясь, он укоризненно заметил:
— Ну, как же так, Даниил Семенович? Ведь ежели все валить на одну голову, так еще с меня же за мои труды причтется.
Двоеглазов непреклонно воззрился на него сквозь очки-лупы.
— А ты как думаешь? И очень возможно, что будет вычет вместо выплаты, случаи такие нередки. Одно вас, изобретателей, спасает — убытки от ваших выдумок государство взваливает на свою спину. Шишки, так сказать, оставляет у себя, а вам выдает только пышки, когда полагаются, конечно. Зато и другое правильно — государство не дойная корова, а вы что-то часто об этом забывать стали.
Как Галан ни крепился, улыбка на его лице потухла.
— По-твоему получается так, — сказал он. — Я мозги трудил, ночей не спал, и меня же за это ругать надо. Да пойми, мы переворот устроили, целый автоматизированный передел пустили без людей. О наших достижениях статьи пишут, из Москвы приезжали — интересуются. Концы у тебя не сходятся, Даниил Семенович.
Двоеглазов нетерпеливо отмахнулся.
— Очень сходятся! К какому эксперту ни обратись, станет на мою сторону. Одно дело слава, а другое — государственная копейка. За твои сверхурочные труды и изобретения ты получил благодарность по приказу и единовременную денежную премию в поощрение. Это одна графа, и она говорит: заслуг изобретателя никто не отнимет! — Двоеглазов с силой стукнул костяшками на счетах. — А сюда ты пришел не за признанием своих заслуг, а за деньгами — установленным твердым процентом от годовой экономии, образовавшейся в результате внедрения твоего предложения. Экономии этой не нахожу, вот в чем гвоздь, дорогой Александр Ипполитович. И это другая графа! — Он с грохотом перебросил новую партию костяшек и с торжеством уставился на счеты.
