Николай Евдокимов - У памяти свои законы
— Что-нибудь случилось? — спросил он.
— Мне трудно ответить на этот вопрос, — сказал Михаил Антонович. — Наверно, случилось — я не могу исполнять свою работу.
— Что значит «не могу»? — удивился начальник цеха. — Ты же прекрасно работаешь.
— Я плохо работаю, — сказал Михаил Антонович, — я исполняю движения, которым научился когда-то, а души у меня нет...
— А ну тебя, блаженный ты человек. Не морочь, пожалуйста, голову. Иди и спокойно работай.
— Не могу, — сказал Михаил Антонович, — я хотел и старался, но устал от своих напрасных стараний. Ты сам знаешь, нельзя работать с пустой душой, а душа у меня пуста...
— Наполни ее чем-нибудь, — попробовал пошутить начальник цеха и щелкнул себя по горлу, но Михаил Антонович не принял его шутку, а, наоборот, досадливо нахмурился. — Ты же мастер, — сказал начальник цеха, — у тебя золотые руки. Ну что с тобой? Пожалуйста, не надо о душе, не будем говорить о душе. Мы взрослые люди... Мне сталь нужна, а не твоя душа,
— Я же пустой, — сказал Михаил Антонович. Они говорили на разных языках, будто жили в разных мирах, а ведь его и понимать не надо, потому что это закон всякого разумного творения — человек бесплоден, если душа его пуста, созидают ведь не руки, а сердце. Впрочем, и пустыми руками можно складывать предметы, вещи, картины, скульптуры и даже варить металл, но в этих предметах, вещах, в этом металле и в этих картинах не будет искусства и жизни, они умрут скорой смертью, потому что в наследство им ничего не дано от заинтересованной и вдохновенной души — создавшим их двигал второстепенный интерес.
Начальник цеха развел руками.
— Ну, хорошо, — сказал он. — Не будем вдаваться в сложности чувств... Что тебе нужно? Может быть, отпуск?
— Да, — сказал Михаил Антонович.
— Ты будешь искать свою душу, а кто-то тут за тебя будет в две смены вкалывать, так? Ну, ладно, иди. Но чтобы потом душа была на месте, слышишь?
— Слышу, — ответил Михаил Антонович.
Он не стал заходить домой, а прямо с завода быстрой мужской походкой направился на железнодорожный вокзал.
На вокзале он занял в поезде плацкартное место на верхней полке, снял ботинки и лег, смотря через окно на перрон, где бежали опаздывающие пассажиры. Поезд тронулся по расписанию, отъехал от станционных построек и прощально поплыл мимо прекрасного завода, торжественно живущего своей жизнью без Михаила Антоновича и его неспокойной души. Из далекой трубы мартеновского цеха клубами ползли кольца бурого и черного дыма — кто-то вел завалку.
Дым поднимался к небу и превращался там в облака, а облака гнались за поездом, но поезд убегал от них, и убежал, и увез Михаила Антоновича по гремучему мосту за реку, и помчал по широким полям, мимо зеленых лесов, в далекую сибирскую землю.
Михаил Антонович отдыхал в поезде, знакомился с незнакомыми людьми, которые, как и он, ехали искать свое понимание счастья. Иные уже возвращались, другие же ехали просто так, по пустым домашним делам и не знали еще своим сознанием, что со временем каждому человеку предстоит догонять себя.
Поезд умчал Михаила Антоновича далеко от родных мест, в незнакомые, необычные видом и климатом края, В старинном городе Томске поезду была конечная остановка, он отправился на запасной путь — отдыхать перед обратной дорогой, а Михаил Антонович пошел искать бывшую жену Катерину.
Томск был большим и зеленым городом. Михаил Антонович шел по его улицам и удивлялся состоянию своих чувств, испытывая непонятное волнение. Кровь стучала в голове, но он не мог понять причину неясного своего беспокойства. Что-то искало отзвука и понимания в его сердце, но что, Михаил Антонович не знал.
В зелени улиц, над деревьями, под солнцем, бьющим в глаза, что-то плыло, как призрачный дым, как паутина кружев. Весь город был будто в мыльной пене, будто в тополином пуху.
Михаил Антонович остановился и замер, поняв вдруг, в неожиданный миг, причину своего волнения.
Он увидел незнакомую красоту. Поначалу ему показалось, что настоящий дым плывет над деревянными домами, но теперь видел, что это не дым, а прекрасное чудо, которое живет на здешних улицах.
Кружевные терема стояли перед ним как доподлинное диво дивное, пришедшее сюда из старой русской сказки или древней былины. Затейливые узоры, вырубленные еще в давние времена искусной рукой, жили живой жизнью и украшали город дымной прозрачной красотой. Легкие, как пена, они опоясывали дома, свисали с наличников, со ставен, коньков крыш, с заплотов и высоких ворот. «Как хорошо! — подумал Михаил Антонович. — Сколько же на земле неожиданных чудес, и как велик человек, который все может, даже из дерева творить музыку».
Катерина работала в столовой, расположенной в одном из таких теремов, терем был чист и ясен старинным лицом, но внутри него стояли кухонный чад и духота от вспотевших посетителей. Михаил Антонович не рассчитывал, что быстро найдет Катерину, и приготовился к долгим поискам, большим ожиданиям, но его предположения не оправдались, он сразу, еще в дверях, увидел ее. На железном подносе она принесла еду двум бородатым мужчинам, расставила тарелки на столе и опять ушла на кухню. Михаил Антонович вошел в помещение, сел в дальнем углу и стал ждать нового ее появления, гадая, какой ему будет от нее прием. Она снова появилась у другого столика, с едой для других людей — трех женщин с тремя мешками. Встала спиной к Михаилу Антоновичу, разговорилась с этими женщинами, посмеялась и направилась собирать со столов грязную посуду. Она все ближе подходила к Михаилу Антоновичу и наконец увидела его и как бы не удивилась, только брови чуть-чуть приподняла. А потом сказала:
— Знала, что ты приедешь...
— Почему?
— Изучила за долгую жизнь.
— Не волнуйся, — сказал он, — я сегодня уеду с обратным поездом.
— Я не волнуюсь... Ну, погоди, я сменюсь сейчас.
Она накормила его обедом, а потом сменилась и вышла с ним на вольный воздух.
— Я тебя не поведу к сестре, — сказала она, — не надо. Сестра разжалобится, а это ни к чему, ей непонятно, что мы с тобой не родные, а просто знакомые люди.
Они сели в автобус и поехали на высокий берег широкой реки. Река текла спокойным, небыстрым течением по просторной земле, украшенной разноцветными лесами.
— Зачем ты приехал? — спросила Катерина, когда он налюбовался незнакомой ему сибирской природой.
— Не знаю, — ответил он.
— А я знаю, — сказала она. — Не беспокойся, чудак-человек, живи спокойно, нет у тебя передо мной никакой вины. Может быть, не ты, а я должна укоряться...
— В чем? — спросил он.
— В том, что не поняла тебя... Но теперь мне спокойно живется. Честное слово. Мне хорошо без тебя.
— Посмотри на меня, — сказал он.
Она засмеялась.
— Не веришь? Ну, гляди.
Он посмотрел ей в глаза, сказал:
— Да, ты правду говоришь.
— Зачем же мне врать? Это правда, я теперь не в обиде на тебя, ты ни в чем не виноват передо мной. Ни в прошлом, ни сейчас... Ну, отпустила я твои грех? — спросила она.
— Отпустила, — сказал он.
— Вот и хорошо. А больше ты не приезжай. Ладно? Не надо, ни к чему все это.
— Да, — сказал он. — Я, наверно, больше не приеду.
В тот же день Михаил Антонович отправился в обратный путь. В Кодокшу он приехал поздно вечером и не стал заходить домой, а прямо с вокзала пошел на завод, чтобы успеть к началу ночной смены.
Ночной завод был в полусне. Почти все цеха отдыхали после дневной работы, но мартеновский, как всегда, горел вечным огнем. Свет из его окон сушил мокрую от дождя землю и сырое небо.
Михаил Антонович поднялся в печной пролет. В печах гудел белый огонь, желтые языки пламени рвались из-за крышек завалочных окон и лизали наружную кладку.
Михаилу Антоновичу было хорошо и празднично. И, хотя в животе стоял холод — признак того, что неуверенность еще живет в его теле и в его сознании, Михаил Антонович понимал, что эта неуверенность закономерна, что она сама уйдет, когда он встанет у печи. А пока пусть будоражит его чувства, потому что безмятежность противопоказана мастерству. Покой не признак силы так же, как страх не признак слабости.
Он не опоздал к началу смены и встал к своей печи.
Работал он легко, как давно не работал.
А когда смена кончилась и металл ушел жить своей жизнью, усталый Михаил Антонович вышел на утренний воздух встречать Нюрку, идущую на работу.
Завод просыпался, по его многочисленным дорогам шли первые рабочие люди. Михаил Антонович сел на скамейку в тихом сквере у проходной и стал выглядывать свою молодую жену.
Она появилась в толпе веселых девушек, которые смеялись чему-то веселым, беспечным смехом. Она тоже смеялась вместе с ними, но ее смех был нежнее, мягче, и Михаил Антонович, не зная, чему они смеются, тоже засмеялся.
— Нюра! — крикнул он.
Она увидела его, засияла лицом и побежала навстречу.
