Николай Бондаренко - Будни и праздники
— А зачем все-таки сайгаку такой нос?
— Чтоб воздух согревать! Зимой в степях — под сорок градусов, воздух аж режет, особенно на бегу, запросто легкие заледенеют. Вот сайгак и греет его, пропуская через нос! Природа — ушлая, Серега, все предусмотрела…
Потом Хайрулла снова вел грузовик по бездорожью, звериным чутьем угадывая, куда подались животные. Николай стрелял и спрыгивал с машины, чтобы добить и подобрать очередного сайгака. Лариса без устали свежевала и засовывала в мешки то, что еще десять минут назад было живым существом… Сергея все это будто не касалось. Он сидел теперь в кабине, потому что в кузове, по словам Николая, только мешал делу, и сосредоточенно следил лишь за тем, чтобы на ухабах и буграх не стукнуться головой о переднее стекло или потолок.
Вернулись в Алангу под утро, когда небо подернулось бледной голубизной. Сгрузили мешки в доме Ларисы, жившей с матерью на дальней окраине поселка. Говорили о каких-то клиентах, о том, кому сколько продать, а кому и подарить мясо, поскольку свои люди всюду нужны. Сергей не вникал в их счеты-подсчеты. Умылся под краном во дворе и с разрешения матери Ларисы, суетливой, вовсе не сонной с ночи женщины, прилег на топчане в углу боковой комнатушки. Думал полежать несколько минут, да закружилась голова, и он словно провалился куда-то, где было душно и тяжко.
Проснулся от ощущения, что с него стаскивают сапоги. Сел и ошарашенно уставился на Ларису, которая стояла перед ним и приглушенно смеялась.
— Ты — зачем?..
— Кто же так спит? Раздевайся. Вот тебе подушка, одеяло.
— Я домой пойду… Где Николай?
— Ушел давно. Отдыхай!
Он посидел, подумал, не обращая внимания на Ларису, разделся и нырнул под одеяло.
Сон только начал снова кружить голову — и вдруг пропал. Должно быть, от того, что Сергей почувствовал, как плотное прохладное тело привалилось к его спине, а ног настороженно коснулись мягкие колени.
Он понял все сразу, и от пронзительного стыда и волнения обдало жаром. Он замер, не оборачиваясь к Ларисе.
Она дышала неслышно, не шевелилась. Но вот его ухо защекотали приятно горячие пальцы. Сергей, не выдержав, спросил сердито:
— Ты чего? Не мешай спать.
Сильная рука обхватила его и вынудила лечь на спину. На него пахнуло густыми духами, и он очень близко увидел перед собою лицо Ларисы. Тонкие бровки поднялись полукругом, взгляд не то жалостливый, не то удивленный. Она проговорила медленно:
— А в машине показался ой каким бойким!..
— Да пусти ты меня.
Оттолкнуть Ларису он, однако, даже не пытался. Она навалилась на его плечо податливой грудью, и освободиться — значило прежде всего коснуться этой белой кожи, а на такое ему еще не приходилось решаться.
— Ах, ты, бедненький. — Лариса погладила его по щеке, по взмокшему лбу. — Совсем наивный…
Руки его сами обняли Ларису, а губы коснулись ее губ. Где-то в памяти вихрем пронеслись обрывки фраз, которых Сергей вдосталь наслушался от парней, опытных в любви. Промелькнули потому, что в сладком испуге ему хотелось быть готовым к тому, что случится дальше. Но эти обрывки тут же сгинули, развеянные никогда прежде не испытанными ощущениями. Он блаженно растворился в них, чтобы очнуться лишь через целую вечность, когда Лариса села на топчане и принялась приглаживать свои растрепанные кудряшки.
Произнесла низким голосом:
— Топай, Сережа, на работу, время к десяти подходит.
Сергей суматошно вскочил, вспоминая, что и вправду давно пора на стройплощадку. Мигом оделся, натянул сапоги, но вместо того, чтобы кинуться к двери, замер около Ларисы. Пробормотал:
— Можно, я завтра приду?
Она понимающе глянула на него, усмехнулась, ответила уклончиво:
— Я сама тебя найду, ладно? Как выпадет свободный вечерок, так и отыщу.
И чтобы он не огорчался, ласково сжала его руку. От вида ее ногтей, багровых, с серебряными точками, как и положено по последней моде, Сергей непроизвольно вздрогнул: их цвет напомнил ему о вспоротом брюхе сайгачихи.
— Ты долго собираешься отмываться? — донеслось до него из вагончика.
Сергей подставил под теплую струю и голову и шею. Ему непременно надо было смыть с себя запах духов, которыми душилась Лариса.
4
Когда закончили крышу, у Турсынгуль высвободилось с полчаса времени — вполне достаточно, чтобы вместе с подругами взять Сергея в оборот, или, как говаривал дядя Костя, устроить молодцу профилактику. Однако все ее планы спутал Назырбай.
Заглянув в вагончик, он понаблюдал, как Шура и Катерина располагались за столом, готовясь к встрече с Сергеем, и внезапно произнес:
— Девчата, выйдите на пять минут. Мы кое-что обсудим, — кивнул он на Турсынгуль.
Очень уж необычным был у него голос — тихим и деликатным. На просьбу, высказанную таким голосом, трудно ответить отказом, и женщины, переглянувшись с Турсынгуль, оставили их одних. Даже дверь за собой прикрыли, многозначительно вздохнув на прощанье. Не то пожалели Назырбая, не то посочувствовали бригадирше, обреченной в который раз выслушивать его признания.
Лицо у Турсынгуль стало надменным, взгляд — рассеянным.
— Ну, что? — нетерпеливо бросила она.
Коричневые, с желтыми белками глаза Назырбая потемнели оскорбленно. Открыв рот, чтоб кожа на щеках натянулась, он принялся с вызывающей бесцеремонностью скрести отросшую за день щетину черными от гудрона пальцами. Проговорил, как о чем-то решенном:
— Когда от Краснова избавимся?
— А почему нужно избавляться?
То, что Назырбай заговорил совсем не о том, о чем она думала, и обрадовало Турсынгуль, и насторожило.
— Он Сергея с толку сбивает.
— Каким образом?
— Твой Краснов шабашкой занялся! И парня втянул. К концу дня машина приезжает и увозит их в лесхоз…
Слушала, не перебивая, не удивляясь тому, что Назырбай так подробно и точно знает, чем заняты Николай с Сергеем. Если уж поселку известно, что происходит чуть ли не в каждой семье, то скрыть поездки на кошару и вовсе невозможно. Тем более, что, по словам Назырбая, кто-то из шабашников уже хвастал у магазина, сколько заработает «левой ногой».
Покачала головой, удивляясь не самой «шабашке»: кому из строителей она не известна? — а тому, как у Николая сил достает после полной рабочей смены еще ездить куда-то и там надрываться, и потом, далеко за полночь, стучаться в окно ее дома и просить выйти на минуту, чтоб поболтать на сон грядущий. Уж сколько раз, накинув старенькую, матерью когда-то присланную безрукавку, она сидела с ним на крыльце и по часу, а то и больше разговаривала о жизни, о разных случаях, о друзьях и знакомых, и не приходило ей в голову, что Николай только что фактически отработал вторую смену и устал. Железный человек! Его хватало и на то, чтобы на прощанье обнять ее. Отбиваться от него приходилось всерьез, а он все укорял, что она не любит его.
Словно наяву чувствовала сейчас Турсынгуль его сильные цепкие руки и отворачивалась от Назырбая, чтобы он ненароком не заметил, как она краснеет от собственных воспоминаний.
И еще слышала Турсынгуль голос Николая, приглушенный, звучавший немного даже загадочно. Для нее одной шелестели слова о том, до какой степени надоело Николаю одиночество. За Бузулуком, в лесном поселке, живет его мать. Зимой стережет дом, а летом сдает комнаты «дикарям», которым непременно нужно подышать свежим сосновым духом. Под Одессой, рядом с катакомбами, — хата сестренки. Растит младшенькая двух хлопчиков и торгует с мужем-куркулем на базаре, который называется Привозом. Другой родни у Николая нет, да и с этой он почти что не связан. Два-три письма в год, вот и все контакты.
Женщин, в отличие от родственников, у него насчитывалось много. Но опять-таки каких?.. Испокон веков в народе говорят, что человек за все платит, рассуждал Николай. Это правильно! За желание ни от кого не зависеть, он расплачивается домашним уютом, ребятишками, которые могли бы родиться у него с женой, и, если уж считать до конца, то и любовью. Ведь то, что до сих пор случалось, любовью не назовешь, признавался Николай. Так, провождение времени. И после очередного расставания с очередной женщиной все внутри будто обугливается. Бывает такое в лесу: дерево изнутри выгорает. Стоит с виду здоровое, а сердцевины нет.
Турсынгуль, конечно, понимала, к чему он клонит, и нередко смущало ее сомнение, не лукавит ли Николай, не бьет ли, что называется, на жалость. Есть такой прием у ловких мужчин, о чем она слышала немало. Но Турсынгуль понимала и то, что ей самой хотелось его утешить. Хотелось приласкать. Перед ней действительно одинокий и не слишком счастливый парень, и ее тянет к нему непреодолимо.
Но если он так ценит свободу, зачем ему «шабашка»? Она закабаляет шальными деньгами… Турсынгуль подошла к зарешеченному окну вагончика, беспокойно оглядела площадку.
