Златослава Каменкович - Его уже не ждали
Шецкий с напряжением следил за Соколом, который поднес к губам стакан с молоком.
Вдруг на улице, почти под самыми окнами, грянул выстрел.
— Ай! — испуганно вскрикнула девочка, схватив отца за руку. Стакан упал и разбился.
На улице кричали:
— Стой! Стой!
— Держи-и!..
Сокол кинулся к балкону.
— Полиция кого-то преследует, — встревоженно проговорил он, снова входя в комнату.
Девочка плакала, поглядывая на расплескавшееся молоко.
— Не надо, глупенькая, мама принесет еще.
— И ты все до капельки выпьешь?
Сокол, улыбаясь, утвердительно кивнул головой.
Стоящий у окна Шецкий, чтобы скрыть досаду, барабанил пальцами по стеклу.
— А ты, Иван, хотел ослушаться Гая, — упрекнул старый Мартынчук.
Вздохнув, Шецкий сказал:
— Паникерство! Не похоже на Гая! Место Сокола — на баррикадах!
— Ов-ва, пан академик, — качнул головой Остап Мартынчук. — У властей пуль припасена тьма-тьмущая, а у народа Иванов Соколов не так уж много.
— Гай — отважный человек, — в раздумье проронил Сокол. — Человек дела и подвига. Вероятно, у него есть основание тревожиться.
Сокол подошел ближе к Шецкому и так, чтобы не услышал никто, прошептал:
— Я не успел сказать Гаю. У меня есть все основания не доверять Стахуру. Сейчас такой момент… Знаете, змея не с голоду кусает. Надо немедленно предостеречь Гая. Всякое может случиться.
— Пока можно пройти на Стрелецкую площадь, постараюсь увидеться с Кузьмой.
И Шецкий, опустив глаза, выбежал из комнаты.
Глава восемнадцатая
БАРРИКАДЫ
Во дворе перед дворцом наместника стояла карета. Запряженные цугом, вытанцовывали белые лошади. На карете громоздились чемоданы и баулы. Вокруг гарцевал эскорт гонведов. Ожидали графиню и ее сына, которые уезжали в Карлсбад, где отдыхал наместник.
Спустя полчаса, когда карета с фамильными гербами графов Понинских приближалась к вокзалу, начальник гарнизона получил приказ: всех гонведов отправить к ратуше и на Стрелецкую площадь, окружить Краковское предместье, закрыть все заставы, крестьян в город не пускать!
Вскоре под барабанную дробь, печатая шаг, к баррикаде на Стрелецкой площади подходили солдаты-усачи.
— По местам! — скомандовал Гай.
Обер-лейтенант в белых перчатках и в каске со шпилем, остановившись неподалеку от баррикады, сложил руки рупором и крикнул:
— Расходитесь! Иначе будем стрелять!
И тогда возле красного флага на гребне баррикады появился студент Стефан. В наступившей на миг глубокой тишине он крикнул:
— Братья солдаты! В кого стрелять собираетесь? В таких же тружеников, как и вы сами, в своих товарищей, которые не хотят больше терпеть насилие и произвол. Вспомните свои голодающие семьи…
Обер-лейтенант прицелился в студента, но Стефан, не обращая на него внимания, с возрастающей силой продолжал:
— Власти стреляют в народ, а настоящих кровопийц и убийц прикрывают законами!
Грянул выстрел. Стефан без единого стона замертво упал на руки Ярослава.
Обер-лейтенант рассвирепел:
— Слушать мою команду! По бунтовщикам и изменникам — ого-онь!
Раздался нестройный залп. Баррикада ответила ураганом камней. Солдаты немного отступили.
Гай увидел еще совсем молоденького солдата, который бросил винтовку и побежал к баррикаде. Рабочие протянули ему руки, и солдат оказался среди них.
— Что ж ты сделал, парень? — крикнул солдату Казимир. — Зачем винтовку кинул? У нас, видишь, ни одной нема. Камнями воюем…
Кто бы мог подумать! Солдат-перебежчик оказался сыном Василя Омелько. Ярослав Калиновский в это время заделывал брешь в стене баррикады и не подозревал, что рядом — его молочный брат. Отец сразу узнал сына и бросился его обнимать.
— Солдат ты мой горемычный, — не утирая слез радости, приговаривал Василь. — Таки встретились, довелось… Во всех казармах искал, измучился. Нема, говорят, Сашка Омелько. А один офицер даже насмехался: «Иди, — говорит, — старый, иди, нечего тут вшей трусить».
— Не там ты сына искал, батьку! — крикнул кто-то из рабочих. — Честных людей тут, на баррикадах надо искать!
— Да хватит, отец… хватит… Люди ж смотрят, — смущенно оглядываясь, успокаивал отца Сашко.
— Гей, хлопче, — окликнул Казимира человек с окровавленной повязкой на голове, — Гая не видел?
— Там, — показал Казимир.
Раненый зашатался. Казимир подхватил его и повел.
Гай усадил человека с окровавленной повязкой на ящик. Какая-то женщина подала ему воды. Раненый жадно напился и через силу заговорил:
— Я с Краковской площади… Богдан Ясень ранен… Просит… Вам сейчас надо быть там… Через проходной двор Успенской церкви можно пройти на площадь Рынок, а там но Краковской улице…
— Я пойду, вам туда идти опасно, — сказал Ярослав.
— Мы пойдем вместе, — вмешался в разговор Стахур. — Ты, Кузьма, нужен здесь… Сейчас мы не имеем права рисковать своей жизнью.
Гай на мгновенье задумался, точно принимал какое-то важное решение.
— Хорошо, идите, друзья. Помните: наш долг — возглавить стихийно возникшие баррикады.
— Поспешим, каждая минута дорога! — Стахур взял за локоть Ярослава.
Они попрощались с товарищами и пошли.
Ромка задумчиво провожал их глазами, как вдруг услышал слова человека с окровавленной повязкой:
— Вы бы только поглядели на жинку убитого Мартынчука… Стащила гонведа с лошади. Он, падлюка, девочку лет восьми саблей рубанул. Так, верите, Мартынчукова на глазах у всех задушила убийцу… Обезумела от горя… Кругом свистят пули, а она — ничего не боится. Отчаянная…
— Мама! — вздрогнул Ромка. — Ее же могут убить!
Рука Гая легла на плечо мальчика. Удержать Катрю мог только Ромка — мать его любила больше жизни. И Ромке нужно быть около нее.
— Вот что, Ромусь, догони Ярослава и Стахура. Пойдешь с ними на Краковскую… Побереги мать…
Ромка побежал. Встретил Антека и Давидку, которые тянули к баррикаде тяжелый ящик с камнями. Помог друзьям. А когда оглянулся, ни Ярослава, ни Стахура на площади не увидел. Ромка пустился их догонять. Миновал узкий переулок, вдоль стены бывшего королевского арсенала пересек Доминиканскую площадь и юркнул в ворота Успенской церкви.
Ярослав и Стахур вошли под темную арку проходного двора Успенской церкви. Приотстав от Ярослава, Стахур быстро огляделся. Никого. Поспешно достал из бокового кармана револьвер и выстрелил Ярославу в спину. Студент упал под окном часовни.
Спрятав револьвер, Стахур подбежал к своему спутнику, склонился над ним и участливо спросил:
— Что с вами?
— Меня ранили… Помогите…
— Я не оставлю вас, друг мой, — с предельной искренностью прозвучал голос Стахура.
Глаза Ярослава закрылись, голова поникла.
Стахур оглянулся… Ромка как раз вбежал под арку, но Стахур не заметил его. Приставил револьвер к затылку Ярослава и спустил курок…
Приглушенный выстрел отдался в ушах Ромки с такой силой, будто рядом прогремел пушечный залп. Мальчик на миг оглох и онемел от ужаса. Но, когда увидел, как Стахур, по-воровски оглянувшись, поднял Ярослава на руки и понес в ту сторону, где стоял Ромка, мальчик сорвался с места и, незамеченный, помчался назад на площадь, к баррикаде.
Ромка бежал, не замечая, как из-за Песковой горы надвигались тучи, как они сливались, густели. Издалека донесся раскат грома. Мальчик вздрогнул, но не остановился…
До площади оставалось не больше двухсот шагов. Неожиданно из калитки выскочил пикет полицейских.
— Взять! — приказал сержант.
— Ты куда? — схватил Ромку полицейский.
— Я… я… на… Ста… рый… Рынок! — задыхаясь от волнения и испуга, еле вымолвил Ромка.
— Я тебе покажу Рынок! — полицейский несколько раз ударил Ромку по голове и потащил к парадному.
— Пустите! Пустите! — вырывался мальчик.
Полицейский затащил Ромку в комнату какой-то квартиры. Вдоль стены сидело несколько мальчишек самого различного возраста. Среди них оказался Крыса и другие знакомые мальчишки.
Толстый сержант с бабьим лицом развалился в кресле. Уставившись на Ромку сонными глазами, он начал допрос:
— Не ты ли ошпарил нашего капитана?
— Какого капитана, прошу пана? Я ничего не знаю, отпустите меня домой…
— Отвечай, когда тебя спрашивают!
— Никакого капитана я не знаю! Пустите меня домой!
Пока продолжался допрос Ромки, Стахур успел принести на площадь свою жертву. Рабочие сомкнулись вокруг убитого Ярослава. Стояли неподвижно, с мрачными, гневными лицами.
— Я чудом уцелел, — скорбным голосом рассказывал Стахур. — Кольцо сомкнулось. Там пройти невозможно. Он еще был жив. Умер на моих руках, когда я его нес. Я любил его как сына. Лучше бы меня убили…
— Какого товарища потеряли! — в глубокой печали склонил седую голову Кузьма Гай. И две трудные мужские слезы покатились по лицу.
