Борис Пильняк - Том 6. Созревание плодов. Соляной амбар
Никита Сергеевич ходил с детишками на Козью горку, к реке, в поле, в Монастырскую рощу, – в те же места, куда ходил с детишками Мишуха Усачев. По следам Мишухи родилась поэзия, – по следам Никиты Сергеевича шло знание, – то есть та же правда, как в поэзии. Никита Сергеевич рассказывал, как цветут и опыляются цветы, как вода превращается в лед, почему вода превращается в лед, – и почему Мишухе Усачеву надо верить, хотя он ничего не знает.
У Николая Бабенина, у Гришки Федотова, у Ипполита Разбойщина отцы кричали:
– Как?! – к собашному холую и с холуйскими уличными мальчишками?! – и это мой сын?!
И на самом деле, Гришка Федотов, Разбойщин, Бабенин очень скоро познали, что они – дворяне, а остальные – холуи, для них не стать и не общество. Они и были всего по разу у Мишухи Усачева. Они плохо приходились к компании по бабкам и лапте. Они больше ездили на прогулки – на своих собственных лошадях, дома кормились отдельно от взрослых, им не позволяли много бегать и им чистили зубы два раза в день, против их желания.
Егорке Коровкину и братьям Кошкиным зубов чистить не полагалось, как и Шмелевым, – они хлобыстали, как и Шмелевы, но знали, что они – купеческие, гильдейские, у их отцов торговля и подряды, а поэтому – Бабенин, Верейский – хоть и бездельники, но – дворяне, образованные, требующие почтения, – а Мишка Шмелев – цеховой, к нему почтения не полагалось. Сыновья-разбойники художника Нагорного также не чистили отличных своих зубов.
Андрей Криворотов, сын врача, мог дружить с Леопольдом Шмуцоксом и с Маргаритою Шиллер, со Шмелевым, с Кошкиными. Он очень дружил с Климентием Обуховым из Чертанова. Он мог бы дружить с Гришкой Федотовым, если бы тот не был старше на семь лет, – как-никак военный. Он должен был – по отцу – отрицательно относиться к Николаю Бабенину – полиция! – и к Ипполиту Разбойщину – реакция! – но он не должен был этого – по отцу – показывать и даже с ними мог вести знакомство.
…Это было ровно столько раз, сколько перебыло на земле людей, когда мать склонялась над ребенком с просветленными глазами, устремленными в будущее. И эти ж матери впоследствии давали детишкам подзатыльники, вскрикивая:
– Ах, наказание Божие!..
Мир становился все шире, шире и объемней. Мир становился – русским. В одну из первых очередей дети познали – русских духов. Как в самом раннем детстве с картинок сходила реальность, так теперь с реальности сходили и образовывались за реальностью – духи и главный из них, строгий, злой, непонятный. и троичный – Бог. Когда Андрей Криворотов пошел в земскую школу, шестилетним в первый класс, из-за троичности Божьей его изгнали из школы. Батюшка рассказывал:
– Бог-отец, Бог-сын, Бог-дух святой – един, но троичен в лицах.
Как раз в то время в ветеринарной больнице появился, заспиртованный в банке, уродец, теленок с двумя головами, – и Андрей Криворотов спросил батюшку с парты:
– Значит, Бог у нас урод?
Богом заведовали батюшки, главным заведующим был протопоп отец Иоанн, его боги хранились в кремлевском соборе, невидимо путешествуя оттуда по городу, охраняемые родителями. Вокруг церковных Богов и вокруг отца Иоанна жил основной божий враг, противо-божий забияка черт. Кроме Бога и черта существовали нейтральные полубоги и получерти, без точных их отношений к Богу и черту. В каждом доме под печкой и в темных углах жил домовой, он же проживал в конюшне. В реке жил водяной, в лесу леший. Эти Боги жили без заведующих. Иные из них проживали реальными личностями, – на той улице жила ведьма Неверова, колдунья, заговаривала зубы, – кажется, на самом деле ведьмою была ключница Машуха у Кошкиных, приворотившая к себе хозяина Сергея Ивановича, – лесник Данила на Козьей горке, друг Мишухи Усачева, был явным лешим, – каждый цыган и особенно каждая цыганка обязательно оказывались колдунами, – в каждой водочной бутылке сидел зеленый змей… – И тайны, везде тайны, святые тайны и таинства, государственные тайны, семейные тайны, торговые тайны, – тайны и секреты, торговый секрет, семейный секрет, праздничный секрет, – и даже у Шмелевых – свой собственный секрет луженья самоваров!.. Все это было достоянием совести и накладывалось на совесть, как сено на телегу. Совесть обязан был иметь – каждый, в тех или иных размерах определенную богом. Бог был непонятен и неудобен. И все знали: с телеги совести, – сора из избы не выносят, нехорошо даже рассказывать, какая каша была сегодня на обед, вообще лучше помалкивать, – и совершенно необходимо скрывать все, что делается дома, а уж если рассказывать, то только для того, чтобы хвалиться, такая, мол, гречневая каша, лучше всех. Это и ради рода, и ради Бога, – ради совести. А людей – лучше всего побаиваться, хорониться от них и сторониться, – именно из-за Бога, рода и гречневой каши, по совести, – моя хата с краю. И сами по себе понятия – ложь и лицемерие – совершенно таинственны, никак нельзя угадать, где лгать хорошо и мама похвалит – и где от мамы будет подзатыльник? – сын пришел, сказал маме, творчествуя,–
– А знаешь, мама, а Мишуха Усачев на той неделе застрелит тигра, Егорка сказал!
И сказала мама:
– Врунишка!
К папе-Криворотову или к отцу-Кошкину пришел человек, требуя отца иль папу под окошко, – и образуются непостижимости: если пришел пациент к Криворотову, а к Кошкину крестьянин за долгом, и сын скажет, что папа дома, – будет явное неудовольствие, – но, если пришел гость к Криворотову, а к Кошкину крестьянин-ходок насчет продажи леса, и сын скажет, что папы нету дома, также будет явное неудовольствие!.. – Все это очень таинственно – лицемерие, ложь, секреты, тайны, – и страшно!
И неизвестно откуда вдруг получилось твердое знание того, как образовывались в Камынске из девочек девушки. Сони, Кати, Липы с той или с этой улиц прошлое и позапрошлое лето бегали босиком в одних платьях-рубашках, простоволосые, с цыпками на руках, – на зимы они исчезали по домам, увеличиваясь в росте к каждой весне. И вдруг к Пасхе им сшили отдельные кофточки и отдельные юбки, нарядные, – им купили высокие башмаки на пуговицах, чулки на резинках, кружевные панталоны. На плечи они накинули кисейные косынки. У Кать и Лип оказались настоящие косы, одна или две. И не бегом уже, не вприскок, а медленно, под ручку с подружками, барышни отправились гулять в Кремль на Откос, любоваться Подолом среди пасхально-праздничных взрослых, равнодушные и серьезные, в разговоре серьезном и шепотом.
Я родилось, я окликнуло маму, я увидело солнце, я – центр… Первая в том поколении ощутила – раньше всех, очень рано, – что вовсе она не центр, что все имеют такие же я и гораздо весомее, – первой это ощутила Анюта Колосова, дочь ткачихи, – тихая девочка, единственная принятая в компании Мишухи Усачева. Она и жила в усачевском саду, в бывшей бане, за яблонями, на которых Мишуха развешивал собак. По матери она была – бедной, она не помнила отца, утонувшего в реке в половодье. Ее мать работала на Марфином Броду у Шмуцокса. Звали мать Клавдией, – и отчества ее никто не знал. Клавдия была – никому не нужной. Марфин Брод располагался в четырех верстах от Камынска – за Подолом и за рекой. Муж Клавдии утонул как раз на Марфином Броду. Каждый день Клавдия ходила по сходням через реку в том месте, где утонул ее муж. Клавдия работала по двенадцати часов ежедневно, Клавдия получала на круг ежемесячно десять рублей сорок копеек, – сорок копеек ежесуточно, – и понятно, как жили мать и дочь. В метели по зимам, в осенние дожди и в весенние грозы – Клавдия шла четыре версты до Марфина Брода, приходила в корпус, становилась к станку и следила за челноками, ткавшими шелка в замысловатейшие узоры, в золотую и серебряную нитку. Температура в фабричном корпусе всегда стояла за сорок, и из котельной всегда пускали в корпус отработанный пар, чтобы воздух был жарок и сыр, как требовали шелковые нити и – «процесс производства». Шелка и парчи получались отличными. После двенадцати часов над станком Клавдия возвращалась домой через брод, где утонул вместе с мужем смысл ее жизни. Дочь долгими часами сидела одна на пороге разваленной бани в саду, мать работала, с Анной оставался Мишуха. Мишуха был случайно грамотен, – по воле матери, почти с трехлетнего возраста, учил Мишуха Анну грамоте, российской абевеге, которою мать не обладала, но по поводу которой знала твердо, что она улучшает жизнь. А Мишуха в досуги рассказывал Анне:
– Волк, например… он в своем месте не гадит, он в чужое место жрать ходит, верст за тридцать от своего места. Он даже свое стадо от чужих волков сторожит. В старину даже пастухи радовались, когда свои волки заводились, – они стадо стерегли от чужих волков… И знаешь ты, Анютка, из чего взялся пес, собака, мой, например, Фунтик, который умнее предводителя дворянства князя Верейского?.. В старину собаки находились, – как теперь волки, тоже дикие. Собака заслышит, что идет, например, тигр или слон, на которых собаке не сладить, – собака начинает лаять для страху, – человек слышит, – человек остерегается, чтобы совладать со слоном, – собака посмотрела, послушала, поняла – надо полаять и следующий раз. А также обратно, – собака полаяла, человек приготовился совладать с тигром, притаился, собаке сказал – тсс, – собака поняла, что не всегда след лаять. И третье, – человек слона убил, что надо взял себе, остатнее выкинул, – собака поела, сыта, видит – зла от человека не вышло, сама пошла за человеком… И вот теперь волк? – что такое есть волк? – волк есть гад и народное бедствие!.. – и кто виноват? – дай мне время, я с волком общий интерес найду, я с ним вместе заниматься буду, я из него Фунтика сделаю, ему со мной интереснее будет, чем по лесам рыскать… А то ведь те же собаки, – одних я на сучьях вешаю, а с другими сплю на одной постели, как с родными родственниками… Я же тебе говорю, Анютка, волк – к чужому стаду жрать ходит, он в своем месте не гадит, – с этого места и начать надо приучать волка…
