Виктор Московкин - Потомок седьмой тысячи
— Да, да, — рассеянно подхватил Рогович. — Любопытно, что на это скажут духовные лица?
Грязнов поскучнел, ждал, когда можно раскланяться. Всего мог ожидать, когда шел сюда, но только не полного отказа.
В один из своих приездов владелец фабрики Карзинкин пригласил Грязнова на чашку чаю. Гостей было всего— он да губернатор Рогович, Разговор шел приятный, неторопливый, хотя встреча эта — нетрудно было догадаться — носила деловой характер: часто приходится в нынешние времена обращаться за помощью к начальнику губернии. Карзинкин потому и пригласил Алексея Флегонтовича, чтобы поближе познакомить его с губернатором. Удивлялся Алексей Флегонтович тому, как запросто держит себя владелец фабрики в присутствии Роговича, еще больше уверился в могуществе своего хозяина. И то сказать, по всей России немного найдешь таких крупных фабрик, какой стала Ярославская Большая мануфактура.
После Карзинкин при случае напоминал: «Не теряйте связи с Роговичем». Нет, Алексей Флегонтович не умеет ладить с чиновными людьми. Вспомнил вдруг, что губернатор даже не поблагодарил его за книгу по истории фабрики. А ведь была послана с дарственной надписью год назад.
Спорить, убеждать в своей правоте не хотелось, не было сил. Когда, двадцатитысячная армия фабричных объявит забастовку, губернатор спохватится, но будет поздно. Алексей Флегонтович напомнит ему о нынешнем разговоре.
— И еще, — донесся до него голос Роговича, — есть жалоба на вас от жандармского полковника Артемьева. Вы отказываетесь принять на фабрику рекомендованных людей.
— Алексей Петрович, — гневно возразил Грязнов, — фабрика содержит штат полиции вплоть до конного урядника. Расходы на их содержание значительны. Позвольте тем и ограничиться. Ко всему, я не вижу пользы от людей, работающих негласно. Мундир городового скорей приведет в чувство смутьяна, чем переодетый шпик. Если Цыбакину так необходимы эти люди, пусть ищет их среди фабричных.
— Вы и в этом мудрее, чем остальные, — покорно согласился губернатор. — И все-таки старайтесь ладить с полицейскими чинами. Что касается проекта, вводите его по своему усмотрению, но не раньше, чем это будет необходимо. Надеюсь, предварительно поставите меня в известность.
Грязнов сцепил зубы, поспешил откланяться. Губернатор его не задерживал.
4
Ночами дули сырые ветры, хлестал дождь. Утро просвечивало хмуро, не принося радости.
Война с Японией окончилась позором. Давно ли торговали лубочными картинками, где огромный русский мужик топтал сапожищами целые японские армии. Нынче на улицах полно калек — выставляют обрубки ног, бесстыдно заголяют рубахи. Жутью веяло от солдатских рассказов.
Газеты, устав от патриотической трескотни, сообщали теперь о погромах помещичьих имений и вооруженных стычках рабочих с полицией и войсками. Тюрьмы были забиты до отказа. Трещала по швам Российская империя.
В городе бунтовали железнодорожники. Глухо роптала Большая мануфактура. Там тоже назревала забастовка.
За Новой деревней в сосновом бору собирались дружинники— обучал их стрельбе бывший солдат Фанагорийского полка Родион Журавлев. Он же ездил за оружием в Вологду — тамошние большевики выделили пять винтовок системы Винчестера, патроны, револьверы. Теперь в отряде было около ста человек, худо ли, плохо ли, но вооруженных.
Темными слякотными вечерами мелькали больничным двором тени. Подходили к деревянному одноэтажному дому. Оглядываясь, поднимались на крыльцо. В тихой квартире Вари Грязновой собирались Федор Крутов, Василий Дерин, Родион Журавлев, ткач Алексей Подосенов. Иногда появлялся крючник Афанасий Кропин, с любопытством прислушивался к жарким спорам. Варя в свободном халате, который скрадывал выпиравший живот, мягко ступала по скрипучим половицам, ставила на стол чашки для чая. На этих тайных собраниях было выработано требование: рабочий день — восемь часов, Первое мая праздновать беспрепятственно, зарплату поднять на пятнадцать процентов, создать рабочую комиссию для контроля над действием администрации.
Теперь в курилке, на лестничных площадках только и говорили: бастовать или ждать, когда владелец сам сделает прибавку? Будто обещал он ввиду растущей дороговизны продуктов повысить жалованье. В ткацком отделении дошло до драки. Маркел Калинин назвал подлизалой Арсения Полякова, который получил на днях каморку в девятом корпусе. Каморки там поменьше, чем в других корпусах, но зато в каждой не две, не три — одна семья. За какие-то услуги начальству дается такое жилье.
— Нужна мне ваша комиссия, — кричал Арсений, — свою выгоду я и сам не выпущу.
— Выпустишь ли, — отвечал ему Маркел, — то-то, замечаем, стал подлизалой.
Полякова заело: накинулся на Калинина с кулаками. Тому на подмогу пришел Алексей Подосенов. Нашлись дружки и у Полякова. Драка разгорелась такая, что пришлось вызывать сторожей.
Первым встал механический отдел. Когда рабочие вышли на площадь перед Белым корпусом, из дверей конторы вдруг посыпались на улицу служащие. Круглили глаза, орали:
— Свобода! Царь даровал народу права!..
Не объяснив, какие права, лезли к рабочим целоваться, плакали от избытка благодарных чувств.
Сам Грязное вышел на крыльцо, показал газету.
— Граждане! — выкрикнул глухо.
Удивились в толпе, притихли: не рабочая скотинка, не кто-то — граждане!
Грязнов передохнул, договорил торжественно:
— Отныне государь будет продолжать свое великое царское служение, опираясь прямо на народ. Дана свобода слова, печати, собраний. — Заблестел глазами, снова тряхнул над головой газету. — Об этом говорит опубликованный здесь манифест.
И, величественный, неприступный, ушел в контору, не подумав поинтересоваться, зачем рабочие собрались на площади.
Понеслось по фабрике слово «свобода» — звучное и малопонятное. Ошарашенно переспрашивали друг друга: «Кому свобода? Над чем свобода?» Находились озорники, говорили: «Теперь, значит, всему свобода. Хочешь — иди на смену, не хочешь — спи. Никто тебе ничегошеньки не скажет, потому что свобода. Что хочу, то и ворочу».
От таких разговоров стало легче. В прядильном женщины посадили табельщика Егорычева в железный ящик из-под ровницы, приделали веревку, повезли. Ящик грохотал по лестнице, Егорычев судорожно хватался за его края, смотрел на баб остекленелым взглядом. Ящик выпихнули за ворота, кувырнули в грязь. Потом гурьбой поднялись в контору, потребовали не пускать больше Егорычева на фабрику. Грязнов не спорил, велел Лихачеву рассчитать табельщика. Свобода!
Дежурный слесарь Пономарев — мужик забитый, молчаливый — остановил паровую машину и прилег на верстак, наслаждаясь тишиной. Через пять минут в котельную примчался механик Чмутин, категорически потребовал немедленно пустить паровую машину. Слесарь заупрямился.
Механик плюнул с досады, пошел докладывать Грязнову. Рабочие в это время побросали станки и ушли с фабрики.
Никто толком не знал, что дал народу манифест. Жадно рвали из рук каждый печатный листок. И когда, на следующий день, вышла местная газета «Северный край», за мальчишками-разносчиками начали гоняться толпами. Вместе со всеми гонялись полицейские. Где успевали, брали все газеты целиком. Сначала не понимали, зачем полицейским столько газет, а когда разобрались, то-то было хохоту.
Наборщики созорничали, и в официальной телеграмме было сказано: «Вчера Его Величество скушал обедню…»
Хозяина типографии Фалька вызвали в канцелярию губернатора и в тот же день потребовали выехать для объяснения в столицу. Оттуда он возвратился через неделю — мрачный, неразговорчивый. Вскоре стало известно, что Фальк застрелился. Сей печальный случай не произвел на горожан впечатления. Внимание было приковано к более важным событиям.
5
— Всех с собой берете, али как?
— Всех, всех! Вставай, бабка, в строй. Скоро тронемся.
— Где вставать-то, родимый?
Только тут Федор внимательно глянул на старуху: спина сгорбленная, палка в руке; чтобы видеть человека, разговаривает, склонив набок голову. А туда же, в демонстранты!
— Да ты чья будешь-то, бабуся?
— А Балабониха. Слыхал, чай? Васька Балабонов сын мне, на пыльном волчке работает. Тоже где-то здесь.
— Пристраивайся… Только не дойти тебе: через весь город грязь месить будем.
— Поди-ка, доплетусь. Раньше-те хаживала.
Собирались на площади, перед окнами конторы.
Не одна любопытная рожа прилипла к стеклу, с удивлением оглядывая растянувшуюся колонну фабричных. Подрагивала занавеска в окне кабинета Грязнова. Алексей Флегонтович наблюдал молчаливо, понимал, что никакое вмешательство не поможет: если надумали — пойдут. Сам объявлял с крыльца, что теперь разрешено собираться. Только и есть — велел Лихачеву связаться с канцелярией губернатора, передать: фабричные-де хотят в город на митинг.
