Виктор Конецкий - Том 4. Начало конца комедии
Мы подъехали к мемориалу. Серые бетонные стелы с именами. Швы между бетонными блоками заделаны небрежно.
Начиналась метель. Поземка шуршала по бетону и голым кустам. Нынешние мальчишки в полувоенной форме стояли в карауле. Они посинели от холода, но хранили на лицах сурово-солдатское.
Я снял шапку и помянул того киргиза, с которым мы делили уголок за мусорной урной.
— Если разгуляется метель, завтра не улетишь — метели здесь длинные, — сказал Желтинский.
Это меня напугало. Застрять в чужом аэропорту хуже, чем штормовать в ураганном океане.
— Да, — согласился Желтинский. — Ждать в аэропорту хуже, чем сидеть в «черном ящике».
— Объясни, пожалуйста, что это за штука? — попросил я, забираясь в тепло машины. — На каждом шагу встречаю здесь это понятие.
— Да, если ведешь разговор о модных вещах, никуда от «черного ящика» не уйдешь, — проскрипел Леопольд, усаживаясь за руль. — «Черный» — это устройство, о котором известно лишь одно: если мы введем в него данные о нынешнем состоянии явления, то на выходе снимем предсказание о будущих состояниях. Никакой программы действий «черного ящика» нам не известно. Тебе ближе художественный мир. Сравню «черный» с художественным шедевром. Художественный шедевр тоже сверхсложная система, не поддающаяся описанию, его алгоритм никому, включая творца, полностью не известен, его воздействие на людей и общество носит вероятностный характер и меняется в свободной зависимости от сегодняшних внешних обстоятельств — ведь ваш брат художник никогда не знает, как будет работать его произведение, ведать не ведает отдаленных результатов своей деятельности…
— Можно ли назвать органы, управляющие наукой на данном этапе ее развития, «черными ящиками»? Вчера ночью нейрофизиологи объяснили мне, что невротические состояния, затем атеросклероз, гипертония, инфаркт неизбежны, если человек ставит перед собой и пытается решить сверхтрудную задачу. Ты принадлежишь к тем, кто пытается руководить наукой?
— Да, но в очень маленькой степени, — сказал Ящик. — Управлять наукой и не обнаруживать длительное время невротических состояний — значит признаться в отходе своей нравственности от общечеловеческой нравственности, ибо задача управления наукой есть в современных условиях архисложная задача. Но без управления невозможно. Тогда организм правителя неизбежно должен изменить аппарат своих эмоций, защититься от отрицательных эмоций толщиной кожи. Понять эту тривиальную истину нормальный в нравственном отношении человек неспособен, как неспособен понять палача. Последний, как и любой ученый руководитель, самоблокирует отрицательные эмоции под действием инстинкта самосохранения. Вероятно, в будущем нейрофизиологи смогут следить за допустимостью отхода научного руководителя от эталона общечеловеческой нравственности по характерным признакам невротического состояния: утомляемость, сонливость, нерешительность или, наоборот, раздражительность, «взрывчатость». Если ничего из подобных признаков руководитель не проявляет, значит, толщина его кожи стала уже опасной для общества, ибо руководитель уже не способен отличить белое от черного, добро от зла, жизнь от смерти. Он не только научился подавлять внешние компоненты эмоций или «разряжать» их, но он уже вполне способен не позволять им в определенной обстановке возникать вообще. Он разрушает условия формирования в себе отрицательной эмоции, например жалости, величием научных побуждений. Если же жалость пробьет его кожу, то существует еще один современный способ от нее избавиться: проглотить таблетку аминазина, который блокирует любой страх перед угрызениями совести.
— Растущая сложность управления наукой заставляет думать о машинном управлении ею. Что скажешь об этом?
— Машинное управление? Конечно! Но тогда падение интеллекта ученых неизбежно, так как наиболее умные люди в наибольшей мере мешают регулирующему действию машинного, рационального управления. Вопрос о пользе глупости совсем не так глуп, как это кажется выдающимся умникам. Такие умники не понимают, что ум способен в той или иной ситуации вредить обществу, задавая те вопросы, на которые еще нет реальной возможности, средств, сил, времени искать ответы. А так как вопросы, придуманные умником, соблазнительны, увлекающи, заманчивы, заключены в яркий образ, действуют эмоционально, то общество клюет на красивый крючок и начинает маневр средствами, силами, временем, людскими ресурсами в стратегически невыгодный момент. Так гениальные идеи, далеко опередившие свое время, компрометируются негодными средствами их воплощения, клеймятся клеймом негодности, выкидываются на свалку истории и своими ржавыми скелетами долго пугают тех новых умников, которым опять приходят в голову даже и в назревшее уже для них время.
Тепло телепатии
…Бавария, озеро Кимзее. Молодой человек в течение нескольких минут пристально смотрит на рубильник пульта управления подвесной канатной дороги. Рукоятка рубильника, к которой никто не прикасался, внезапно опускается. Вагончик, двигавшийся на высоте 140 метров, останавливается…
…Джермантаун (США). Все тот же молодой человек в присутствии «космического конструктора» Вернера фон Брауна подносит руку к вышедшему из строя портативному счетному устройству, и электронный механизм прибора начинает функционировать. «Кудесник» сосредоточивает взгляд на обручальном кольце ученого, которое тот держит в зажатом кулаке, — кольцо деформируется. Фон Браун настолько поражен, что отказывается от всяких комментариев…
Это «За рубежом» перепечатывает из «Штерна». Потом «За рубежом» дает опровержение. Потом печатает следующую сенсационную иррациональность.
Меня, как и всякого дилетанта, влекут вопросы телепатической направленности, но я крепко-накрепко запретил себе затрагивать темы колдунов и подсознаний в Академгородке, чтобы не выставиться совсем уж полным дураком.
И напрасно.
Вечером перед отъездом я оказался в компании тонкоголосого молодого нигилиста-математика, сокрушившего меня после выступления; молодой женщины с таинственными манерами Аэлиты или русалки — психолога; бородатого физика моих лет и дамы-генетика, которая чихала на мои матриархатные прогнозы.
Дело было на квартире физика.
Пока хозяева хлопотали на кухне, сооружая сибирские пельмени, мне был предоставлен отдых в отдельной комнате, шлепанцы и «Журналист» № 2 за 1974 год.
Я должен был прочитать статью «Явление из-за горизонта».
«Восемь лет назад американскому криминалисту Бакстеру пришла в голову мысль попробовать детектор лжи, с которым он работал много лет, на растениях… Среди данных, которые анализирует детектор лжи, есть также измерение, связанное с электропроводимостью кожи. Два электрода датчика прикрепляются, например, с наружной и с тыльной стороны ладони, и самопишущее перо прибора рисует спокойную линию — разницу потенциалов двух точек кожи. В момент изменения эмоций запись превращается в ломаную кривую — психологические события меняют электрические данные кожи…
Заслуга Бакстера перед наукой велика, и иронии в этой фразе нет: перемещение известного инструмента в новую зону поисков — ценная и смелая идея».
Решил проверить, лгут ли березы? Когда обидой опилась душа разгневанная… Деревья! К вам иду!.. В зеленых отсветах рои — как в руки плещущие… Простоволосые мои! Мои трепещущие…
«Итак, Бакстер прикрепил датчик прибора к наружной и внутренней стороне листа комнатного растения, а другой лист окунул в горячий кофе. Ничего не произошло. Он подумал, что, возможно, лучше поджечь второй лист, и, очевидно, ярко представил себе живую зелень, пожираемую огнем. И с удивлением увидел, как перо самопишущего прибора изменило невозмутимую спокойную линию движения. Глянув на нее, любой, кто долго работал с детектором лжи, уверенно сказал бы: здесь была выдана преступником эмоциональная реакция.
И тогда Бакстер поставил точный эксперимент, с исследовательской устремленностью добиваясь, чтобы растение зафиксировало факт не чего-нибудь, а убийства. Жертвами науки стали живые креветки. С маленькой доски, расположенной прямо над кастрюлей с кипящей водой, очередная живая креветка падала в кипяток. Промежутки времени задавались с помощью датчика случайных чисел, определявшего совершенно разные сроки. Сотрудников не было в лаборатории, вообще никого не было, кроме приборов, крохотных рачков-креветок, кипящей воды и растения — единственного свидетеля. Его электрические показания писались всю ночь. Сотрудники пришли утром. Всплески электрической активности на длиннейшей записи точь-в-точь совпадали с моментами автоматизированного ради науки убийства каждой креветки.
Став достоянием гласности, такие эксперименты, естественно, вызывают сенсацию и немедленно перепроверяются придирчивыми коллегами. „Эффект Бакстера“ (так было названо явление) подтвердился во всех лабораториях.