Александр Шеллер-Михайлов - Письма человека, сошедшего с ума
Въ этомъ духѣ говорилось много и долго; мое сердце все болѣе и болѣе умилялось. Черезъ недѣлю у моего покровителя произошло мое свиданіе съ отцомъ. Отецъ плакалъ, я плакалъ, покровитель плакалъ, мачиха плакала, маленькія дѣти отца плакали. Это была чувствительная картина изъ библейской исторіи: блудный сынъ возвращался въ родную семью…
Черезъ полгода мачиха начала со слезами жаловаться мнѣ, что отецъ сталь скупъ, что онъ мало даетъ на дѣтей, что имъ нужны шубки и кафтанчики.
— Голубчикъ, милый, какъ ты добръ! — говорили мнѣ, когда я привезъ и шубки, и кафтанчики.
Меня обнимали и цѣловали. Я былъ вполнѣ счастливъ: меня любили въ родной семьѣ, я могъ отплачивать ей за эту любовь своими заботами…
— Я очень, очень радъ, что вы сошлись опять съ семьею, — говорилъ мнѣ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ мой покровитель. — Отецъ вѣдь всегда заботился о васъ, онъ и просилъ меня, чтобы я съѣздилъ повидаться съ вами, чтобы я опредѣлилъ васъ къ мѣсту, подходящему къ вашимъ способностямъ.
Я слушалъ и внутренно былъ благодаренъ отцу.
— Дѣйствительно, онъ и не могъ не волноваться за васъ, — продолжалъ мой покровитель. Всѣ его знакомые дѣлали намеки на ваше плохое положеніе, на вашу бѣдность. Всѣ обвиняли его за безсердечность. Наконецъ, это было щекотливо: онъ въ такихъ чинахъ, а старшій сынъ сидитъ гдѣ-то въ лавчонкѣ за прилавкомъ… И то сказать, теперь вы можете стать полезны семьѣ: вашъ отецъ, несмотря на свой чинъ, получаетъ относительно мало, вы, попавъ на выгодное мѣсто, можете не мало помочь младшимъ братьямъ, и въ случаѣ его смерти все же поддержите семью. Это его очень безпокоило…
Я упалъ съ неба на землю, я очнулся отъ радужнаго сна въ мірѣ грязныхъ и пошлыхъ расчетовъ…
Докторъ, мнѣ иногда кажется, что и это могло отозваться на моемъ психическомъ состояніи…
Можетъ-быть, вы скажете, что я, какъ человѣкъ, страдающій меланхоліей, вижу все въ мрачномъ свѣтѣ и изображаю себя какимъ-то бѣднымъ Макаромъ подъ валящимися на него шишками. Нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ! Я не мученикъ, не страдалецъ, моя жизнь была полна и веселыхъ, и свѣтлыхъ минутъ. Кутежи съ товарищами, когда въ накуренной комнатѣ лилась водка, лилось пиво, лилось вино; загулъ съ падшими женщинами, когда въ тяжелой атмосферѣ ихъ домовъ слышались хмельныя пѣсни, шелъ хмельной плясъ, раздавались хмельные поцѣлуи; наслажденія театромъ въ тридцатиградусной температурѣ райка, откуда съ кучкой пріятелей мы шли обсуждать пьесу за кружками пива, шумя и споря до бѣлаго дня, все это испыталъ и я, какъ испытываютъ всѣ городскіе юноши-бѣдняки, не имѣющіе около себя ни честной семьи, ни серьезнаго кружка, связаннаго серьезнымъ дѣломъ…
Но, докторъ, я сильно боюсь, что и эти радости влили капельки яда въ мой разстроенный мозгъ.
Взвѣсьте все сказанное мною, призадумайтесь надъ жизнью бѣдной городской молодежи, чтобы дополнить недосказанное мною, и найдите лѣкарство, которое могло бы смыть въ моемъ организмѣ слѣды всего этого прошлаго, — и я буду здоровъ…
Примите увѣреніе въ моемъ уваженіи къ вамъ.
IV
Письмо безъ заголовка
… За мной слѣдятъ, меня развлекаютъ, меня уговариваютъ, и все это дѣлается ради того, чтобы я не прикончилъ съ собою. Они воображаютъ, что они этимъ выказываютъ свою любовь ко мнѣ. Но если бы они знали, какую пытку я выдерживаю въ каждый лишній день жизни, — они сами дали бы мнѣ бритву, револьверъ или веревку и сказали бы:, «успокойся!» Я долженъ, наконецъ, откровенно сознаться, что меня сводитъ съ ума.
Наше время — время погони за наживой, мошенническихъ поставокъ, злостныхъ банкротствъ, громадныхъ кражъ, безумныхъ аферъ, биржевой игры, Варшавскихъ, Гулакъ-Артемовскихъ, Овсянниковыхъ, Юханцевыхъ. Нужно быть крайне осторожнымъ, крайне недовѣрчивымъ, крайне осмотрительнымъ человѣкомъ, чтобы не попасть какъ-нибудь случайно въ кашу, завариваемую разными червонными валетами, дамами и тузами, и не разыграть крайне непривлекательную роль дурачка или негодяя на судѣ, въ качествѣ свидѣтеля или подсудимаго по дѣламъ этихъ господъ. Человѣку честному и самолюбивому, случайно запутанному въ подобное дѣла, остается нерѣдко одинъ исходъ — смерть, и, я думаю, не одно самоубійство совершилось именно потому, что подобные люди нерѣдко попадали въ эту грязь, завязали въ ней по уши и, боясь позора, спѣшили сойти со сцены жизни. Я, по крайней мѣрѣ, именно потому не могу долѣе жить. Я разскажу теперь подробно, свою поучительную исторію.
Лѣтъ шесть тому назадъ, я встрѣтился съ человѣкомъ, про котораго ходили слухи, что это честный человѣкъ, что это человѣкъ съ широкими планами, что это чуть не будущій спаситель отечества. Въ первое же время знакомства съ нимъ я узналъ, что онъ устраиваетъ какія-то артели, что онъ хочетъ удешевить народныя книги, что онъ хочетъ устранить издательскую эксплоатацію, что онъ хочетъ поставить на новыя начала наше банковое дѣло. Когда онъ говорилъ — голова кружилась отъ его замысловъ. Ворочая большими дѣлами, онъ самъ жилъ до послѣдней степени просто, онъ помогалъ, кому могъ, онъ выглядѣлъ какимъ-то безсребренникомъ. Со мной онъ сошелся сразу, откровенно, дружески, какъ онъ сходился со всѣми въ качествѣ простой широкой русской натуры. Я сталъ ему помогать въ его предпріятіяхъ, видя ихъ полезную сторону.
— Эхъ, голубчикъ, все это идетъ отлично и все это должно рухнуть завтра изъ-за какихъ-нибудь пустяковъ, — сказалъ онъ мнѣ однажды.
Онъ былъ взволнованъ и блѣденъ.
— Что случилось? — спросилъ я.
— Да то, что нужны деньги, а денегъ нѣтъ, — сказалъ онъ. — Впрочемъ, это участь всѣхъ великихъ предпріятій, когда думаешь не о наживѣ, а объ общественной пользѣ. Будь-ка деньги у Песталоцци, у Ланкастера, у Оуэна, у Фурье, развѣ то бы осталось отъ нихъ, что мы видимъ теперь.
Онъ тревожно ходилъ по комнатѣ, и потиралъ себѣ лобъ.
— Да неужели же нельзя нигдѣ достать денегъ? — спросилъ я.
— Я и то придумываю, какъ бы извернуться на время, — сказалъ онъ. — Видите ли что: можно застраховать чью-нибудь жизнь и потомъ подъ эту страховку занять деньги въ одномъ изъ банковъ…
— Но кто же дастъ деньги подъ такую страховку? — замѣтилъ я.
— Дадутъ!
Онъ назвалъ мнѣ банкъ, гдѣ у него были знакомые директора и гдѣ охотно дали бы деньги подъ такое обезпеченіе. Кромѣ того, онъ сказалъ мнѣ, что если бы нѣсколько человѣкъ изъ нашего кружка сдѣлались членами этого банка, то намъ открылся бы въ банкѣ кредитъ въ десять разъ болѣе внесенной нами суммы. При этомъ у насъ въ рукахъ очутились бы большія суммы и мы могли бы начать свои предпріятія въ громадныхъ размѣрахъ. Широкіе планы развернулись передо мною во всей своей привлекательности, и прожектеръ доказалъ мнѣ, какъ дважды два четыре, что я могу принести неисчерпаемую пользу обществу.
— У насъ только смѣлости, предпріимчивости нѣтъ. Мы сидимъ, сложа руки, и высиживаемъ скуку, когда нужно работать и дѣйствовать, — говорятъ онъ съ жаромъ. — Вотъ почему мошенники и люди наживы и захватываютъ дѣло въ свои руки. Право, иногда, смотря на апатію и на трусость окружающихъ, бросилъ бы все и уѣхалъ бы въ Америку… Вѣдь вы подумайте, сколько пользы мы могли бы принести, если бы у насъ было побольше энергіи…
Онъ говорилъ горячо и много: черезъ недѣлю я уже застраховалъ свою жизнь, заложилъ страховку, вступилъ членомъ въ банкъ, занялъ деньги. Это все совершилось, какъ волшебный сонъ, по щучьему велѣнью энергичнаго фантазера. Началась дѣятельность составителя широкихъ плановъ. Я усердно помогалъ ему, видя честность его намѣреній…
Черезъ два года Петербургъ былъ изумленъ однимъ изъ тѣхъ грандіозныхъ банкротствъ, при которыхъ люди спрашиваютъ другъ друга: «Да что же мы пьяны были, что ли, когда давали этому человѣку деньги, или ужъ мы такіе дураки, что насъ каждый надуть можетъ». Достаточно сказать, что составитель широкихъ плановъ успѣлъ надѣлать долговъ на семьсотъ тысячъ, пустить по-міру десятокъ людей, разорить двухъ богачей, поставить въ неловкое положеніе два акціонерныя общества. Я въ это время уже служилъ въ правленіи желѣзной дороги и былъ внезапно пораженъ повѣсткою изъ банка о томъ, что я состою поручителемъ по векселямъ на три тысячи и, кромѣ того, долженъ банку по заложенной страховкѣ двѣ тысячи. Я въ первую минуту потерялъ голову: отказаться платить, значило попасть въ скверную исторію, потерять мѣсто, поплатиться, можетъ-быть, свободой, скомпрометировать фамилію отца; заплатить долгъ — на это у меня не было средствъ, и я могъ предложить банку только одно — вычетъ изъ моего жалованья денегъ на уплату долга. Директора банка, скомпрометировавшіе себя допущеніемъ подобныхъ сдѣлокъ, обрадовались моему предложенію и написали мнѣ, чтобы я попросилъ кого-нибудь написать новые векселя на пять тысячъ, на которыхъ я поставлю свою поручительскую подпись; затѣмъ они пришлютъ мнѣ обратно мой вексель въ три тысячи и уничтожатъ залогъ страхованія въ двѣ тысячи, далѣе я буду уплачивать по частямъ деньги по векселю. Вексель нужно было выдать не болѣе какъ на полугодовой срокъ, а черезъ полгода нужно было обмѣнить его на новый вексель въ ту сумму, какую я буду долженъ послѣ сдѣланныхъ мною въ теченіе полу года взносовъ. Я согласился на все, лишь бы избѣжать огласки, суда, лишенія мѣста. Но, давъ свое согласіе на эту сдѣлку, я остановился на мысли: кто рѣшится написать вексель? Мои знакомые всѣ бѣдняки; мой отецъ никогда не напишетъ такого векселя; просить кого-нибудь изъ начальства было неловко и неудобно, такъ какъ тогда я попалъ бы въ руки этого начальства, какъ крѣпостной, да, можетъ-быть, никто изъ нихъ и не согласился бы на эту услугу; наконецъ, кто бы ни написалъ этотъ вексель, я буду мучиться и бояться, что я умру и подведу другое лицо подъ отвѣтственность, заставлю его уплатить пять тысячъ. Не мало безсонныхъ ночей провелъ я въ эту пору: мой умъ мутился, меня била лихорадка. Наконецъ, я рѣшился: я сѣлъ за письменный столъ и написалъ вексель не своею рукою, измѣненнымъ почеркомъ отъ имени Ивана Петровича Федорова: на оборотѣ я написалъ своимъ почеркомъ свою фамилію. Если бы кто-нибудь зналъ, что за страшные дни пережилъ я, ожидая отвѣта изъ банка, куда посланъ былъ этотъ вексель. Черезъ пять дней отвѣтъ получился: мой новый вексель приняли. У меня отлегло на душѣ. Черезъ шесть мѣсяцевъ я получилъ изъ банка снова письмо, въ которомъ просили меня выслать новый вексель въ пять тысячъ и получить обратно старый. Въ пять тысячъ? Но, вѣдь, я же уплачивалъ деньги въ теченіе шести мѣсяцевъ? Это вѣрно ошибка. Я написалъ объ этомъ въ банкъ. Мнѣ отвѣтили, что я дѣлалъ взносы, равняющіеся какъ разъ только процентамъ по векселю… Меня бросило въ жаръ. Значитъ, я или долженъ отдавать чуть не все жалованье, или я вѣчно буду долженъ пять тысячъ. Но, кромѣ этого, меня мучило еще одно обстоятельство: въ банкѣ перемѣнились директора, и они могли попристальнѣе вглядѣться въ мой новый вексель, значитъ, нужно было потщательнѣе измѣнить руку и написать вексель отъ имени какого-нибудь болѣе или менѣе значительнаго по чину лица, а не просто отъ имени какого-нибудь купца Ивана Ивановича… Долго я старался надъ написаніемъ этого векселя отъ имени какого-то дѣйствительнаго статскаго совѣтника Петра Васильевича Челищева. Еще болѣе трусилъ я, пославъ этотъ вексель въ банкъ. Его приняли опять. Но во мнѣ уже начинали появляться какія-то странности: мнѣ хотѣлось забыться, я то ѣздилъ почти ежедневно въ театры, то пилъ; то накупалъ книгъ и зачитывался до одурѣнія. Мнѣ словно хотѣлось уйти отъ самого себя, отъ мысли о будущемъ. Прошло и еще полгода. Я получилъ опять извѣщеніе о перемѣнѣ векселя и нашелъ въ письмѣ приписку о томъ, что, присылая векселя неизвѣстныхъ банку лицъ, я долженъ помѣчать адресъ ихъ мѣстожительства, чтобы, въ случаѣ моей смерти или чего-нибудь подобнаго, банкъ зналъ, куда обратиться къ векселедателю… Да вѣдь это же пытка, невыносимая пытка! Мои нервы не выдержали, и я расплакался, какъ ребенокъ, какъ женщина… Среди этихъ сценъ засталъ меня одинъ изъ моихъ друзей, и я признался ему во всемъ.
