Михаил Аношкин - Семья Ладейщиковых
…Петр незаметно для себя добрел до кинотеатра. В кабинете он сел в кресло и никак не мог отделаться от душевной пустоты и чувства одиночества. С плаща, который висел в углу, на пол стекала вода, в окно барабанил дождь, за дверями шумела детвора, которой и дождь не помешал прийти в кино.
Слыша их голоса, Петр вспомнил детство. Особенно ярко предстала в памяти первая майская демонстрация, на которой он был с отцом. Отец — большой, широкоплечий — взял в свою широкую шершавую ладонь руку Петра, и так они шли через весь город. С отцом то и дело здоровались встречные — весь город знал красного партизана Алексея Силыча, мастера-литейщика.
Когда они пришли на трибуну, сильные руки отца приподняли Петра и он очутился на широком отцовском плече. Площадь была полна народа, колыхалась, шумела. А отец сказал:
— Смотри, Петрушка, и запоминай. Это рабочий народ собрался. Золотой народ! Сила!
Однажды, отец повел Петра в цех. В цехе было шумно, жарко полыхало в литейных печах пламя. Петру сделалось страшно. Отец погладил его по голове и успокоил:
— Привыкай! Вырастешь, сюда приходи. Инженером. Будешь инженером?
— Буду, — согласился Петр, хотя он и не понимал, что такое инженер, и страх у него еще не прошел.
Отец был добрый. Он делал для сына все. Пожелает Петр коньки — появляются коньки, да какие: снегурочки! Попросит лыжи — покупает лыжи, да не такие, как у всех мальчишек с их улицы, лучшие: беговые!
Отца многие вспоминают и сейчас. Семен Кириллович Кочнев, старинный друг отца, недавно встретил Петра.
— Батька твой, — сказал он Петру, — жизнь большую прожил, я-то знаю. Но ведь какое дело — не видал я его пьяным, за все время не видал. Выпивали по праздникам да на радостях, — это бывало, нечего греха таить. Но чтобы лыка не вязать — не помню, не было. А тебя как ни увижу — то ты навеселе, то пьян. Почему бы это, а?
Петр не ответил.
— Ну, молчи, молчи, — усмехнулся Кочнев.
— Не смейтесь, дядя Семен, — рассердился Петр и хотел было уйти, но Кочнев придержал его за рукав.
— А ты не сердись! Не таким желал тебя Алексей Силыч видеть, не таким!
Может быть, понял бы Петра отец, помог ему в трудную минуту, и по другому бы сложилась его жизнь…
Никто не понимает, как ему сейчас трудно. Везде плохо — и на работе и дома. Только один дед Матвей винит во всем Тоню, а не его.
В кабинет вошла администраторша. Ладейщиков неохотно расстался с воспоминаниями и принял обычный непроницаемый вид. Ответив на все ее вопросы, Петр взглянул в окно. Дождь перестал. Между тучами голубело небо. И Петр подумал о Матвее: старик тоже одинок. Тогда-то и пришло решение сходить к тестю.
Через несколько минут Ладейщиков шагал к озеру. Искрилась на солнце мокрая зелень. Быстрая ходьба, свежий воздух отвлекали от тяжелых мыслей. Почему Тоня всегда восторгается природой? Ничего особенного Петр в лесе, в этих кургузых еланках, в озере не находил. Лес как лес — сосновый, с редкими березами, мрачный, в самую чащу и солнце не пробивается. Кругом ни души, оторопь берет, да и заблудиться самое простое дело. Или вот дед Матвей. Каждый день рыбачит. И как ему не надоест — непостижимо! Неводом иногда побаловаться — это иная статья. А сидеть днями с удочкой, вытаскивать через час по окуньку, на самом солнцепеке, на ветру — на это надо иметь дьявольское терпение. А вечером дед еще и жалуется: поясницу ломит, ноги отекли от сиденья, устал, разбит, удовольствие — нечего сказать! Вся морозовская порода одержимая какая-то. И Бадейкин… Впрочем, Бадейкина дед Матвей натаскал.
Старик не ждал зятя. Кончился дождь. Дед Матвей вылез из шалаша, оглядел небо со всех сторон, почесал бороду и раскурил трубку. Покурив, не спеша выбил о пенек пепел и решил сходить на огороды. До этого стояли жаркие дни. Ботва у картофеля поблекла, листочки свернулись в трубочку, будто их ошпарили кипятком. То-то после дождя хорошо на огороде!
Дед пошел вдоль берега к тому мыску, что язычком выдавался в озеро, — там были огороды. Он ходил по картофельному полю, приглядывался, примечал. Вот на делянке Семена Кирилловича дождевым ручейком размыло целый ряд. Как земля подсохнет, придется окучить.
— Ого-го-го! — услышал дед протяжный крик, который пронесся над озером и далеко отдался эхом. «И чего горлопанит, — подумал старик. — Как будто его режут».
— Матвей Данилы-ыч!
— Тьфу! — рассердился дед. — Вот ведь варнак, прости господи.
Выбравшись на поляну, он увидел у шалаша Ладейщикова, который, сложив руки рупором, снова приготовился издать свой призывный клич.
Дед подошел незамеченным и спросил:
— Чего дерешь глотку-то?
Петр вздрогнул, оглянулся, отступив шаг назад, и заулыбался.
— Я думал, ты рыбачишь.
— Лодка-то моя на берегу.
— Не заметил, — виновато признался Петр. — В гости вот пришел.
— Это чего ты в гости надумал? Вроде бы и причины нет, а?
— Выходной, дай, думаю, схожу.
— Врешь, по глазам вижу, что врешь. Снова поругались?
— Было, — сознался Петр, присаживаясь на чурбашек. — А я маленькую прихватил, — он вытащил из кармана пол-литровую и поставил ее на землю.
— Деньги понапрасну переводишь. У тебя их что, куры не клюют? — проворчал дед Матвей и полез в шалаш за кружкой и закуской. Копался долго, а вылез, расстелил свой старый брезент, нарезал хлеба и сказал:
— Закуска неважная: сушеная рыба да огурцы. Свежую-то утром с Никиткой отправил.
— Здесь был Бадейкин? — поморщился Петр.
— Был. Рыбу пугал. А тебе чего?
— Ничего, — он налил в кружку водки и подал деду. Тот круто посолил ломоть хлеба и выпил одним махом, крякнул, остервенело начал нюхать хлеб и уже после этого принялся закусывать.
— Что у вас там стряслось?
Петр начал хмелеть, на душе опять сделалось скверно.
— Молчишь, стало быть, и сам виноват.
— Ушла она, Матвей Данилыч.
— Это как ушла? Куда ушла?
— Домой, к матери.
— Погоди, погоди. Может, она просто так?
Петр отрицательно покачал головой.
— Был утром. Прогнала.
— Язви вас в душу! Кнутом бы вас обоих. Вот мое соображение.
Дед сплюнул, свернул брезент и бросил в шалаш.
— В гости он пришел! Нечего сказать, хороший гость! За мной, что ли?
— Нет, я пришел так, тяжело мне.
— И чего ты крутишь, не пойму. Ведь вижу тебя насквозь, — дед Матвей тяжело поднялся и строго спросил: — Какого дьявола еще ждешь?
Петр не стал ему противоречить. Со стариком спорить было опасно. А возможно, дед Матвей сумеет утихомирить Тоню?
Через несколько минут они оба направились к городу — дед — впереди, Петр — за ним.
VI
Приход деда Матвея и для Анны Андреевны и для Тони оказался неожиданным. Тоня со Славиком ушла в горницу. Анна Андреевна встала у печки, спрятав руки под фартук, готовая к защите. У нее и вид был такой: меня не тронь, и я тебя не трону, а тронешь — не уступлю.
Дед Матвей не поздоровался, бросил на лавку шапку, руками пригладил волосы на голове и сел возле стола. Петр примостился на табуретке, недалеко от двери, где утром сидел Бадейкин, и мял в руках фуражку, поглядывая в окно, во двор.
— Антонида! — властно позвал дед Матвей. — А ну, пойди сюда!
— А ты не кричи, не кричи! — сказала Анна Андреевна. — Можно и без крику.
— Не суйся, — нахмурился дед Матвей. — Ишь адвокат какой нашелся!
— Ты бы хоть, нехристь, здравствуй сказал, когда вошел-то. Ведь совсем одичал.
— Не твоего ума дело. Я тебя не спрашиваю.
— А ты спроси.
— Кыш! — не вытерпел дед и стукнул кулаком о стол. А Петр все больше и больше хмелел.
В кухню вошла Тоня со Славиком на руках. Она держалась спокойно, хотя давалось ей это с трудом.
— Что же ты себя так ведешь? — спросила она отца. — И кричишь, словно пьяный. Славика вот напугал.
— Антихристы! С вами белугой заревешь, — уже не так громко проговорил дед Матвей. Дочь всегда говорила с ним спокойно, и, когда случалось, спорила, тоже спокойно. И это гасило гнев старика.
— Зачем пришел? — снова спросила Тоня. — Если о доме соскучился, раздевайся, обедать будем. Если мирить с Петром думаешь — не помиришь. Сами заварили кашу, сами и расхлебаем.
Слова дочери обезоружили старика. Петр поспешил ему на помощь.
— Тоня, — через силу улыбаясь, сказал он, — давай кон-кон, — он запнулся, — конфликт считать исчерпанным.
— Да ты опять пьян! — горестно воскликнула Тоня. — Уходи, чтобы мои глаза тебя не видели! Сына хоть постыдись!
— Я что, я уйду…
— Нехорошо, Петр Алексеевич, — вмешалась Анна Андреевна. — Вот, к примеру, утром…
— Оставь, мама!
— Хватит! — сердито перебил дед Матвей. — Давай, мать, обедать.
— Я могу уйти, — пожал плечами Петр.
— Садись за стол! — скомандовал старик. — Экий ты строптивый!
