Михаил Колесников - Изотопы для Алтунина
Алтунин смотрел на него стылыми глазами и все не верил собственным ушам: Скатерщикова — бригадиром уникального пресса!
А голос Самарина рокотал и рокотал:
— Будь взыскательнее. Особенно по отношению к дезорганизаторам. К сожалению, в каждом коллективе на определенной стадии нет-нет да прорастет из пассива такой дезорганизатор. Больше внимания пассиву, переводи его в актив. А Скатерщикова правильно воспитал — широко шагнет. Это я сразу почувствовал, когда он в твое отсутствие одним рывком вывел бригаду на первое место...
Конечно, Алтунин мог бы возразить: бригада вышла на первое место не благодаря усилиям Скатерщикова, а потому, что в течение года боролась за это. Правда, когда Алтунин был в отпуске, Скатерщиков постарался довести дело до победного конца. Но какими методами! Замордовал и машинистов и подсобников. Двое, не выдержав его грубости, подали заявление об уходе. Алтунин едва уговорил их взять эти заявления обратно. Петенька любит пошуметь. У него — все лентяи, все недотепы, один он хорош.
История эта не стала достоянием гласности лишь потому, что Сергей всячески старался притушить ее, а грубые выпады Петра умел обратить в шутку. Но наедине он выдавал дружку за это полной мерой, и случалось, что после таких объяснений они не разговаривали неделями. Пока над Скатерщиковым стоял Алтунин, вздорный характер машиниста не представлял серьезной угрозы для коллектива. А что произойдет, когда Петенька сам сделается бригадиром, да еще на уникальном гидропрессе? Не наломает ли дров?..
К сожалению, Сергей не мог высказать своих опасений начальнику цеха: не хотелось, чтобы тот заподозрил его в зависти. Но Самарин, словно угадав его мысли, спросил сам с обычной своей напористостью:
— Ну и как ты отнесешься к моим планам касательно Скатерщикова?
Алтунин болезненно свел брови, сузил глаза, наконец, сломив что-то в себе, сказал:
— Скатерщиков — хороший машинист молота. Но будет ли он таким же хорошим бригадиром на гидропрессе — не знаю. Ведь бригадир, как вы сами любите выражаться, — это своего рода дирижер. Честно признаюсь: поручиться за Скатерщикова как за дирижера на все сто процентов не могу. Хватит ли у него терпения, ровного напряжения сил?
— Вполне разделяю твои тревоги и сомнения, — согласился Самарин. — Но на кого в данном случае можно положиться на все сто процентов? Ты ведь тоже никогда не работал на такой машине. Ну, а если имеешь в виду ерепенистость Скатерщикова, то, может быть, потому он и ерепенится, что способен делать большее, чем делает теперь. Тут, брат, наперед трудно сказать что-нибудь определенное. Развитие коллектива и руководителя — единый процесс, а Скатерщиков попадет в бригаду, куда будут сведены лучшие специалисты. Поживем — увидим. Так что можешь поздравить своего дружка. Пусть завтра с утра и начинает на новом месте.
Завершая разговор, Самарин посетовал на нехватку квалифицированных рабочих. Почему так неохотно идут люди в кузнечный цех? Тяжелые условия? Но ведь и оплата тут — по «горячей сетке» и квартиры кузнецам дают в первую очередь. А иной получит новую квартиру и сразу же переводится в другой цех, где полегче.
— Скажи, есть ли разгадка этой загадки? — допытывался Самарин. — Если бы не ты, с твоим умением ковать кадры кузнецов, сидели бы мы на бобах...
Алтунин не настроен был сейчас обсуждать эту проблему, и похвалы начальника цеха не подбодрили его.
Взглянув на огромный гидропресс, который вдруг стал чужим, неприступным, вроде бы отвернул лицо, Алтунин нехотя направился в свой пролет.
За каких-нибудь полчаса произошло столько неприятных событий, что Сергей был совершенно подавлен ими. Он просто сник.
Да не все ли равно, кто будет управлять этим гидропрессом — Алтунин, Скатерщиков или кто-нибудь третий?.. Пусть — Скатерщиков...
И все-таки в душе словно бы углубилась саднящая пустота. Опять Самарин обвел его вокруг пальца. Сперва отругал, выговор влепил, а потом — красивые слова: «рабочий-учитель», «кузница кадров», «пассив переводить в актив»... А только подготовишь специалиста — мигом забирают его, передают в другую бригаду. Сейчас вот лучшего машиниста молота отдай. А у бригады — срочный заказ. С кем прикажете выполнять его? С третьеразрядником-салажонком Грищенко, который от неуверенности еле шевелит плавниками?
И все-таки сквозь горечь и обиды прорывалось злое удовлетворение: пусть выговор и все, что угодно, а без Алтунина вам все равно не обойтись. Забирайте из бригады всех, с одним Сухаревым останусь — и все равно ковать будем не хуже других... Весь кузнечный цех с алтунинского молота укомплектован...
Нет, против начальника цеха он ничего не имеет: правила игры Самарин не нарушил. Но кто тот человечек, который через голову бригадира обо всем докладывает начальнику цеха?.. Вот этого хлюста подержать бы за ухо...
Алтунин все больше и больше наливался глухой злостью. Мелькнула смутная догадка. Она была настолько чудовищной, что Сергей сразу же отбросил ее. Нет и нет, такого даже в мыслях допускать нельзя. Зачем всех собак вешать на Петра?.. И все-таки догадка не давала покоя. Он подошел к своему арочному молоту. Сухарева, разумеется, на рабочем месте не оказалось. Скатерщиков, завидев бригадира, помахал ему рукой. Алтунин хмуро взглянул на него и, ничего не сказав, подошел к поблескивающей алюминиевой краской нагревательной печи, которую обслуживал Рожков.
Этот Рожков был своеобразным шантажистом. Занимаясь в кружке художественного ваяния, он слепил скульптурный портрет Алтунина. Дальше подражания, правда, не пошел: должно быть, не хватило фантазии. Скульптура его была явной копией известной композиции «Перекуем мечи на орала»: обнаженный кузнец с чертами Алтунина перековывает меч на это самое орало. Произведение Рожкова долго стояло в художественной мастерской заводского Дома культуры. Рабочие заходили сюда и щелкали пальцами по гипсовым ягодицам кузнеца, покрытым жирной позолотой. Потом Коля Рожков своим мягким, вкрадчивым голоском вдруг объявил, что собирается подарить скульптуру ресторану-столовой «Голубой пресс». От такой перспективы у Алтунина пересохло во рту. Он сказал:
— Бригадира в таком виде, без штанов, хочешь выставить на потеху подвыпившим посетителям ресторана? Так они же, черти кривоногие, по пьянке орало сломать могут!
— Сломают — новое приделаем.
Ни на какие уговоры Рожков не поддавался. Он прочел целую лекцию о скульпторах, изображавших обнаженную натуру.
— Когда я во время отпуска был в Ленинграде, видел там в Эрмитаже: Геракл, борющийся со львом. Голенький, как в душевой.
— Так он же не был отличником кузнечного производства, — возражал Алтунин. — И кроме того, твоя скульптура не отвечает духу времени: это сразу после войны была нужда перековывать одно на другое, тогда металла не хватало, а сейчас к чему это кустарничество?
— Моя скульптура — символ нашей общей мирной политики, — не сдавался Рожков.
— Ну тогда хоть плавки надень или другой нос приделай, как у Игоря Корзинкина, например. Девчата ведь тоже в ресторан ходят — на танцы. Зачем им созерцать мою обнаженную натуру?
— Ладно, подумаю, — пообещал Рожков. — Я ведь полагал, что вы лишены всех этих дурацких предрассудков.
Между Алтуниным и Рожковым всегда происходили такие вот шутливые пикировки. Но сейчас Алтунин не расположен был шутить. Он припал левым глазом к окуляру оптического пирометра и стал вращать кольцо реостата. Нить электролампы, вмонтированной в прибор, постепенно накалялась. Алтунин вращал кольцо до тех пор, пока цвет ее не совпал с цветом нагретого слитка.
— Можно ковать!
— А где Сухарев? — спросил Скатерщиков. — Или опять мне садиться на манипулятор?
— Сегодня я его подменяю.
Злясь, Алтунин забрался в кабину манипулятора. Через прозрачный экран ковочного манипулятора ему хорошо было видно лицо Скатерщикова. В фиолетовых защитных очках оно казалось бледным, нездешним, задумчиво мудрым. Скатерщиков стоял у молота с правой стороны и флегматично нажимал на рукоятки управления. «Ну, держись, Петенька! Напоследок погоняю тебя, чтобы не забывал мою науку...»
Алтунин начал в бешеном темпе рвать на себя и отталкивать рычаги, нажимать на кнопки, чем заставил Скатерщикова удвоить внимание. Он, наверное, не понимал, что творится с бригадиром, но врасплох поймать его было трудно.
Алтунин все наращивал и наращивал темп, наливаясь злобно-веселым азартом. Характером он обладал в общем-то вспыльчивым, и то, что другие принимали за уравновешенность, невозмутимость, воспитывал в себе годами. Может быть, это шло даже от гордости: подавлял все мелкое в себе, привык оценивать каждый свой шаг. Но сегодня он был слишком взбудоражен, и теперь следовало разрядиться в своеобразном поединке со Скатерщиковым. Не запросит ли Петенька пардону?.. Сила удара молота по слитку зависела от того, как машинист нажимал на свой рычаг: для одиночного удара, сокрушающего грани слитка, требовался резкий нажим; при слабом нажатии рычага и удар был слабее, «баба» опускалась медленно. Молот бился, как живой пульс, и ритм этого пульса отзывался во всем теле Алтунина. Он чувствовал, что уже выдыхается. А Скатерщиков внешне казался спокойным. Он весь дымился, но был невозмутим. Свободная ковка не сводилась только к затрате физической энергии, она требовала предельного напряжения воли, предельной сосредоточенности. Теперь Алтунин даже восхищался своим учеником. Невольно признался себе, что, несмотря на многолетнюю дружбу, все-таки не знает Скатерщикова до конца.
