Владимир Бахметьев - Железная трава
— Пойдем не то в горницу, — позвал Анисим гостя. — Посидим.
— Строго вы туто живете, — сказал Епифан, опускаясь на табурет и оглядывая горенку. — Строгость во всем. Даже китайской травкой не балуетесь…
— Вера наша… как те?..
— Епифан, родной…
— Вера, Епифаний, така наша!.. — подбираясь, произнес хозяин. — Вера наша старая…
— Вера — оно, конешно… — Епифан опустил глаза. — А только правду сказать, и веру не всякому блюсти дадено…
— Вера всем человекам закон!..
— Закон-то закон, да вить и закон в меру сил исполняем… Ох-хо-хо! Иной бы и рад в рай, а средствов не хватает…
— Ой, не годится так!..
Хозяин не спеша разгладил бороду.
— Я вот чо скажу тебе… Охота послушать, Епифаний?
— Как сказать… — нерешительно отозвался гость и поднялся на ноги. — Полежал бы я с дороги, побаловал бы старые кости…
— И то ладно… С пути отдохнуть баско!.. — согласился Анисим. — Ступай, брат, ужо Василий, младший мой, в бане устроит тебя…
Оставшись один в предбаннике, Епифан разостлал зипунишко, скрутил цыгарку и лег.
— Староверы, значит, — сказал он вслух, затягиваясь горьким дымком. — Ничего… Нам это все едино!..
Ощерил в улыбке жухлые зубы.
— При таком добре всякая вера хороша!
Уснул Епифан скоро и сразу поднял храп на весь бирюковский двор.
И пока спал, весть о том, что пришел в Заволок неведомый человек, разнеслась по всем избам.
Кто он, этот пришелец? Уж не из Ползуновой ли?..
4Еще только надувало золотом небесный парус, а со двора подымались уже голоса хозяек, совсем как клекот наседок.
Напряг Павел, потягиваясь, широкую грудь, ровно кедровище погнул. По тому, как весело чивиликали у застрехи воробьи, сразу почуял: утро разгорается погожее.
Непочатые силы хмелем наполняли голову. Дыбились, табунились мысли: о заимке, заново слаженной, о новом приплоде в отаре, о Сеньке-стригунке… Такой будет конь — под князя впору!
И вдруг зачадило на душе у Павла:
«Странник энтот… Епифан!..»
Вспомнил, повел желваками скул.
«Каков-таков человек, зачем, чего ему надо?..»
Пришел незваный, непрошеный и хоть бы слово — зачем пришел. Уж не из Ползуновой ли?..
Ох, это Ползуново… Жили издавна беспоповцы там, семьи степенные, стародавние. Павел и жену себе оттуда взял. Добротно жили люди. И вот пришли-явились издалека навозники, лапотники, вшивцы. Налетели, как саранча, уселись, вцепились и ну — сосать!.. В три годочка все к рукам прибрали… Раздобрели, всю сласть у земли забрали, старосту из своих поставили. Поплевывают на старожилов, насмехаются: и пахота не так, и избы не по-ихнему!.. Начали стародавние семьи, кто куда, в разные стороны расползаться… Одни — на Катанду, другие — в Бухтарму: подальше от дьявольского семени, от водки, от табаку, от попов-выжиг… Пропал куток!..
Вышел Павел, шлепая босыми ногами, на крылечко. Покричал засыревшим голосом:
— Ванятша!..
Сынишка тут как тут, бурундук остроглазый.
— Где энтот… старик… странник вчерашний?..
Свистнул Ванятша:
— Вона!.. До свету к полям убрел…
Заспешил Павел:
— Обряди-ка, сынок, буланку!..
Встал Епифан и впрямь еще до света, поплескал в лицо студеной водой из бочонка, покрестился на прохладный восток и пошел к полям.
Острым взором провожали заволокцы нового человека. Шел тот налегке, без опояски, засучив штанины: в росе не мочило бы. Встретилась девонька с полными ведрами, крепкая да статная, как сохатый зверь. «Вот бы Герасиму моему в жены, — подумал Епифан. — Нарожала бы внуков целый косяк, а земли туто на всех хватит…»
Долго шел подолом горным, по тропинке, и все зарился на стороны, будто впервой белый свет увидел!
— Травушка-то, травушка…
Попалась одинокая лиственница, прямая, ядреная, камень — не дерево.
— Кедра ливанская, древа перемытная!..
Глянул налево, в горную щеку, темную от леса… Покрутил, ощерившись, головой:
— Сила, сила-то какая!..
Направо, налево и прямо, по долу, зеленели, синели, дымились горы. Прыгали у ног кузнечики, крутил тугим кругом беркут в набухшем за ночь небе и где-то совсем близенько позвякивали колокольцы: не иначе — паслось тут овечье стадо.
— Чаша алмазная, кладовка несметная! — бормотал, умиляясь, старик. — Богатства-те, богатства-а!..
Ударил руками по кострецам, произнес громко, напевом:
— Епифан, Епифан! Ужели доведется тебе людей обрадовать?!
Поднялись в памяти полынные земли, люди на привязи, с рабьими ликами, и над всем брюхатый урядник со старшиною: дай-подай им подати, а не то последнюю овцу утащат… Да что овца! Они и коня со двора сведут, у кого только он, конь-то, имеется.
«Ой, загинет, загинет навовсе народушко, коль ты, Епифан, пустопорожним воротишься!»
Издалека приметил гостя Павел. Шагал старик у зеленой пашни, клонил низко голову, приглядывался.
«Эк как охаживает, язва!» — выругался Павел, смахнул с коня и — размашистой поступью к Епифану.
А тот, присев на корточки, разминал в ладошке кусок жирного чернозема, пьяно улыбался.
— Раненько поднялся!.. — начал Павел. — Пошто этак-то?..
Старик разогнул спину.
— Эх, милый! Время — золото…
— Да у те кака-така спешка-то?.. — Голос Павла басовито напрягся. — Ровно бы ты отмерщик какой… Ходишь тут!..
— Хожу, белый свет гляжу! — увернулся Епифан. — Кому от того худо?..
— Надо знать, где ходить! — процедил сквозь зубы Павел.
— По земле хожу, по божьей… — улыбнулся старик. — Ходи всякой, всякому места хватит…
И по-другому, уступчиво, спросил:
— Пошеничка, гляжу, засеяна… Ржицу-то, ярицу, тоже, чай, сеете?..
— Сеем!.. Да ты кто таков, но?!. Пошто таишься-то!..
Стояли лицом к лицу. Один большой, плечистый, тяжелорукий, другой сухонький, легкий, похожий на озадаченного бурундука.
— Нам, милай, скрывать нечего… Крестьяне мы… А пришли из Россеи. От обчества… А што?..
Заглянул пытливо в глаза Павла, ничего не разглядел, смутился старик. Продолжал дрогнувшим голосом:
— Ходоком я… от мира… Из голодных, сказать, мест… Из самых пропадащих…
Павел молчал, посапывая. И вдруг — глухо:
— Так ты не из Ползунова ли?.. Ползуново тут, в низах реки…
— Был, милай, был… — ожил Епифан, — Наших там, курских, содом!.. Танбовские тоже… Танбовских, гляди, больше… Ну, доложу, нар-р-род!.. Трое дён охаживал так и этак: по приговору просился… Хоть бы тебе што!.. В ус, анафемы, не дуют…
Павел молча повернул к коню, старик за ним, продолжая о своем:
— Ты, говорят мне, беззаконное, землячок, просишь. Ты должен то́ унять: земли здешни кабинецкие!.. Слыхал? Ка-а-аби-нецкие!.. Да што ж, кричу я, не стерпел — кричу: што ж вы, сукины вы сыны, этакое мне гуторите?.. Вы-то на какой земле усолились?.. Нар-р-род!.. Слопать готовы, ей-ей! А земляки… Ихняя, понимаешь, губерния к нашей — рукой подать… Плюнул, ушел я!.. Свой один, курской, направил… Ты, говорит, выше иди по реке… Там, говорит, пустопорожних земель… ай-яй-яй!..
Молча отвязал Павел чумбур, пнул коня в бок, вскочил в седло.
— Куда ж ты, родной?
— Во кудыкино поле!.. — крикнул Павел и так взглянул на старика, словно собирался пристукнуть его. — Да ты што, язви твою бабушку! Проследчик мой?..
Опешил старик, а Павел хватил плеткой буланую и — вскачь напрямки, травами.
5Хлестал ветер по двору, плыла над небом муть, горы — в туманах. За банею — лихая брань.
Кричал Василий, младший:
— Твово тут ничего нет!.. Сказали тебе старики: «Баста», ну и убирайся на все четыре!..
Захлебывался визгливый старческий голос:
— Куда, куда-а-а я пойду?.. Я все земли… выходил!..
«Ага, накололся, запел!..» — ворчал про себя Павел, подвигаясь на крики.
Старик Епифан наступал на Василья, топтался, отпрянув, на месте, хватал себя за живот. Трепалась под ветром бороденка, тускло поблескивал череп, голый, с седыми завитушками на затылке. Увидя Павла, метнулся к нему.
— Слухай! Куда я пойду?.. С чем?!. Чем людей обрадую?.. «Наше… Все наше!..» Ой, умирать будете, в могилу всего не возьмете…
Чуял Павел: кричал кто-то, кому не было выхода, и нельзя крику тому помешать.
— Сели тут, завладели всем!.. Много ли прошу!.. Погибать нам, а?.. Люди вы, нет?!.
Молчание Павла ярило, подхлестывало старика.
— Навроде наших бар, все под себя подмяли! — вопил он. — Ли это правильно, ли это по-человечьи?! Павел, тебя спрашиваю!
Молчал, как воды в рот набрал, Павел, и тут ухватил его Епифан за полу:
— Ага, язык отнялся!.. Ну, так знайте же, ироды: не будет по-вашему… Придем!.. Всё одно — придем!..
Сломалась у Павла бровь, бросил хлестко:
— Придешь, так ни с чем и уйдешь!..
— А вот не уйдем!
— Уйдешь!..
Заревом вспыхнул Павел, взглянул на него старик, отшатнулся.
