Юрий Пронякин - Ставка на совесть
Перначев был в ударе. Упоенно кружил в вальсе свою партнершу — хорошенькую девятиклассницу в коричневом платьице с белым передничком и кружевным воротничком. Когда заканчивался танец, Василий манерно подавал партнерше согнутую в локте правую руку и горделиво вел девушку к ее подружкам. Старательно щелкал каблуками, галантно отвешивал головой легкий поклон и возвращался к своим товарищам. Неторопливо пересекая зал, будущий блестящий офицер слегка сутулился и косил глаза по сторонам: смотрят ли на него школьницы? Восхищаются ли им?
— Твоя девочка, Василь, шедевр, — сказал кто-то из друзей.
От самодовольства Василий чуть не расплылся в глупой улыбке, но спохватился и только плечами передернул:
— Ничего особенного. — Он осторожно погладил мизинцем черную ниточку усиков: мы, мол, и не таких видывали!
Но как только опять заиграла музыка, Василий заспешил к своей девятикласснице.
После очередного вальса девушка сказала суворовцу:
— Вы очень хорошо танцуете.
— Офицер должен уметь не только командовать… — с достоинством ответил он.
Школьница взглянула на Перначева своими большими синими глазами и спросила:
— Скажите, а вы очень, очень хотите стать офицером?
— Это мечта моей жизни.
Девятиклассница вздохнула:
— Ах, какой вы счастливый!.. Ну, почему, почему я родилась девчонкой?
— Каждому свое, — философски изрек Перначев. Ему хотелось, чтобы школьница почувствовала: не всякому дано стать офицером, и, поняв это, стала бы гордиться тем, какой человек с нею танцует и за нею ухаживает…
«Нашла чему завидовать, глупая», — раздраженно подумал Перначев, возвратись от прошлого к действительности. Воспоминание не принесло облегчения. Скорее наоборот. Он острее, чем прежде, ощутил боль замерзающих ног и нестерпимую ломоту пальцев рук, обтянутых тонкими кожаными перчатками. Перначев окинул взглядом свой взвод и вдруг с каким-то мстительным чувством пронзительно крикнул:
— Газы!
Команду подхватили командиры отделений, и многократное «газы!», как поземка, взвихрилось над полем. Цепь приостановилась. Солдаты стали натягивать на себя тугие резиновые маски. «Надо побегать, не то в сосульку превратишься». Перначев подал новую команду: «Бегом марш!» Солдаты тяжело побежали, командир взвода — за ними. Он задыхался оттого, что ноги плохо его слушались. А до леса оставалось еще порядочно. «Скорее бы лес… Там затишье, там теплее», — думал лейтенант. Вдруг он заметил: пулеметчик из третьего отделения перешел на шаг, опустил пулемет, как палку, побрел следом за цепью. Затем неожиданно резким движением сорвал с лица маску противогаза и остановился. Перначев бросился к солдату. Это был Мурашкин.
— Кто разрешил? — исступленно закричал лейтенант. В этом крике выплеснулось наружу все, что скопилось у него на сердце за время изнурительного полевого занятия. Лицо Перначева перекосилось.
— Нехорошо мне что-то, товарищ лейтенант. С утра еще, — безучастно проговорил Мурашкин.
Это, как вожжой, подстегнуло Перначева.
— Нехорошо? А им хорошо? Им легко? — он ткнул пальцем в сторону солдат. — Или мне, думаете?.. А если бы это в бою? Отделение без пулемета! Без огневой поддержки!
Мурашкин молчал, опустив глаза.
— Газы! Вы слышите: газы! — по-прежнему не в силах сдержаться, выкрикнул Перначев. — Наденьте противогаз и догоняйте цепь!
— Не могу…
Лейтенанту показалось, что солдат произнес это дерзко. Перначев приблизился к упрямцу вплотную:
— Я приказываю!..
Глаза Мурашкина неестественно заблестели, он часто заморгал, покорно надел противогаз и явно через силу побежал. Однако Перначев ничего не заметил, как не заметил и того, что слишком далеко зашел в своем несправедливом гневе.
В тот день Мурашкина положили в лазарет…
2
— Что, комиссар, отрыжка прыщиковщины? — язвительно спросил Хабаров Петелина, узнав о происшествии во взводе Перначева.
Петелин вспыхнул. Он понял подспудный смысл вопроса: будешь на Прыщика валить все пороки? Но ты же сам с Прыщиком работал, был его правой рукой… Петелин и без того чувствовал себя косвенным виновником истории с Мурашкиным: почему Перначев унаследовал дурные замашки прежнего комбата, но не впитал в себя идеи, которые внушал ему и другим офицерам он, Петелин? Выходит, его влияние, как замполита, было недостаточным.
— Почему вы так решили, Владимир Александрович?
— Мне вспомнились ваши слова о человечности. Вы говорите, здесь этого не было. Но батальон — не один Прыщик…
Оправдываться Петелин не стал:
— Товарищ майор, я пришел не затем, чтобы валить на кого-то… Как было в прошлом, вы знаете. И я с себя вины не снимаю. Я пришел… — Петелин остановился, чтобы унять прорвавшуюся в голосе нервную дрожь. — Я пришел посоветоваться… Чтобы такого больше не было.
Хабаров примирительно улыбнулся:
— Не горячись, Павел Федорович. Обидеть тебя не думал. Просто удивляют меня некоторые вещи, вот и высказал. Кому ж, как не комиссару (вторично это слово Хабаров произнес с теплотой), высказать… Работать нам вместе.
— Вместе. И мое желание: чтобы ни у одного из нас не было сожаления об этом, — очень серьезно ответил Петелин.
— Мое тоже. — И давая понять, что хватит выяснять отношения, Хабаров деловито осведомился: — Что думаете относительно Перначева?
— Безобразный факт, оставлять так нельзя. Мое мнение: лучше, если вы сами… — Петелин, не договорив, сделал короткий взмах кулаком. Хабаров догадался: замполит хотел, чтобы новый командир на деле доказал, что он не таков, как его предшественник, благо повод для этого был подходящий. «Хитер», — отметил про себя Хабаров и только собрался ответить согласием, как неожиданно усомнился:
— Павел Федорович, а правильно ли будет наказывать Перначева? — Хабаров положил руки на стол, сцепил замком пальцы, навалился на них грудью и вприщур снизу вверх уставился на Петелина.
— Я вас не понимаю! — Петелин кончиками пальцев обеих рук притронулся к очкам.
Хабаров пояснил:
— Согласен: Перначев поступил безобразно. Но, с другой стороны, он потребовал выполнить свой приказ. Откуда ему было знать, что Мурашкин заболел?
— Мурашкин не станет обманывать. Виноват Перначев. Я убежден…
— Может быть… Но и солдат тоже… Он должен был еще утром доложить, что ему нездоровится. Такой порядок. Теперь вы согласны: если я накажу Перначева, формально это будет выглядеть как наказание за командирскую требовательность.
— Извините меня, Владимир Александрович, но какая это, к шуту, требовательность…
— Вот на эту тему и следовало бы поговорить, — спокойно сказал Хабаров. — О командирской требовательности. О том, как понимать ее.
— Это идея! — обрадовался Петелин и корпусом подался к Хабарову. — Владимир Александрович, не вынести ли нам вопрос о Перначеве на заседание партийного бюро? Нет, нет, мы не станем обсуждать его служебную деятельность. Увы, нельзя. А поговорим о его личных качествах, о его отношении к воспитанию подчиненных. Можем же мы, в конце концов, заслушать кандидата партии Перначева: как он готовится вступить в члены КПСС?
Хабаров кивнул.
— Заседание сделаем расширенным, пригласим командиров рот и взводов.
— Не возражаю.
— Тогда я начну готовить бюро. Сегодня же, сейчас.
И Петелин вышел из комнаты.
3
Павел Петелин, как замполит батальона, складывался под началом Прыщика. Судьба свела их вместе после того, как Павел успешно окончил курсы политсостава. Общительный по натуре, он любил работать с людьми и шел в батальон преисполненный желания стать его душою. Но с первых же шагов он столкнулся со странным предостережением Прыщика: «Ты того, не очень с ними рассусоливай…»
Павел на этот счет был противоположного мнения и однажды высказал Прыщику в глаза, что не все в его «методе» работы с людьми он, как замполит, приемлет. Прыщик озлился: «Ты меня не учи. Комиссаров теперь нету, понял? Я на фронте командовал, когда ты под стол пешком шлепал».
«И я был на фронте», — отпарировал Павел. Прыщик смерил его недоверчиво-презрительным взглядом и только засопел, ничего больше не сказав.
Переубеждать Прыщика Павел считал сизифовым трудом и делал свое дело, как подсказывали знания, опыт и совесть. Роль просветителя, на которую толкал его Прыщик, Павла не устраивала, и он стремился вникать вовсе стороны жизни подразделений. Но как раз это и не понравилось норовистому «старикану» (так за глаза называли Прыщика): он заподозрил замполита в подкопе под свой авторитет. Отношения между ними стали накаляться. А после полкового партийного собрания, на котором Павел, не вытерпев, покритиковал Прыщика, вконец испортились. Тем более что на сторону Прыщика стал сам Шляхтин. На Павла это подействовало удручающе, но «не поставило на место», как того добивался Прыщик. Павел пошел к замполиту полка подполковнику Неустроеву. Тихий, покладистый, редко покидавший свой кабинет, Неустроев приходу Петелина обрадовался. Сочувственно выслушал жалобы, посетовал: «Ай, как нехорошо получилось у вас, молодого политработника, с командиром!» — И неожиданно для Павла стал уговаривать его помириться с Прыщиком: «Понимаете, человек в летах, с большим опытом. И с некоторыми причудами опять же. Что с него возьмешь? Он свое дело сделал. Пусть спокойно дослуживает. Не он к вам, вы к нему должны подлаживаться. А вы, молодежь, чуть что — на дыбы, под сомнение берете то, что выверено годами». Все это Неустроев высказал дружелюбно, улыбчиво щуря свои добрые глаза. Однако у Павла тоскливо заскребло в груди.
