Карпов Васильевич - Маршальский жезл
Да, угодили мы, хуже некуда! Действительно, хочется плакать вместе с журавлями.
Тут я почувствовал, что стою не один. Оглянулся. Рядом офицер, старший лейтенант, чистенький, затянут ремнями. Тоже слушает. Приложил палец к губам, чтоб я словом не спугнул пианиста. Долго стояли мы так. Только теперь я музыку не слушал. Пропала интимность. Мне мешал второй человек. А я ему, видно, не мешал. Офицер слушал с удовольствием. Потом глянул на часы, с сожалением качнул головой. Показал мне большой палец: здорово, мол, играет. Прежде чем уйти, спросил тихо:
– Знаете его?
– Вместе в школе учились, - с тайной гордостью ответил я. - Соболевский Вадим.
– Это хорошо. - (Я не понял, что в этом, собственно, хорошего.) Офицер мечтательно продолжал: - Скучает… О доме, о маме, о девушке.
Я смолчал. Мне думалось, что Вадим не о родителях и даже не о девушке скучает. Не было у него такой - единственной. Скучает вообще. Что-то не удовлетворяет его в жизни.
– А ваша как фамилия? - вдруг спросил офицер.
– Агеев Виктор.
– Хорошо.
Я не выдержал, улыбнулся:
– А что, собственно, хорошо?
Старший лейтенант удивленно глянул на меня: как, мол, не понимаешь такой простой вещи? И пояснил:
– Тонкий вы народ. С вами интересно… Хотите, я вас в свою роту после карантина возьму?
– Нам все равно, где служить, - набивая себе и Вадиму цену, сказал я.
– Самодеятельность отличную организуем, - продолжал горячо офицер. - Моя фамилия Шешеня, я замполит четвертой роты. - Он опять глянул на часы. - Проситесь ко мне, я тоже со своей стороны посодействую. - Он ушел.
Вадим в это время уже не играл и слышал конец разговора. Спросил меня лениво:
– Чего он хочет?
– К себе в роту зовет. Он замполит.
Глаза у Вадима чуть-чуть оживились.
– Может быть, у него полегче будет?
– Давай попробуем, - согласился я, - нам терять нечего. Хорошо бы Степана Кузнецова прихватить.
Вадим скривил губы:
– Чего ты нашел в этом вахлаке?
Я промолчал. Неприязнь у Вадима со Степаном обоюдная.
* * *
Много читают нам различных лекций. Мне больше нравятся познавательные. Недавно рассказали об истории Туркмении. Оказывается, в этой пустыне бушевали страсти. Да и пустыня выглядела иначе. Амударья впадала в Каспийское море совсем недавно, всего десять тысяч лет назад. Поля и сады зеленели на месте нынешних барханов. Огромные урожаи давали земли. Разным завоевателям не терпелось прибрать эти богатства к рукам. Здесь побывали Александр Македонский, парфяне, персидские шахи, арабские султаны. В древности местные жители исповедовали зороастризм - религию более раннюю, чем христианство и ислам. В VII веке пришли арабы, разрушили города и храмы, а всех жителей насильно превратили в мусульман. Попробуй сейчас какому-нибудь верующему старику сказать, что его предков не так уж давно насильно сделали мусульманами, - ни за что не поверит!
После арабов налетел со своими ордами Чингисхан. Ох и покуролесил этот кровопийца! Миллионами уничтожал людей. Младший сын Чингисхана - Тулихан крупнейший город Мерв сровнял с землей, все жители были истреблены, а жило в том городе более семисот тысяч человек.
После монголов жег Среднюю Азию Железный Хромец Тамерлан. И этот завоеватель свой путь уложил тысячами трупов. Из отрубленных голов пирамиды выкладывали. Долгие годы после смерти Тамерлана женщины пугали детей его именем.
Многие века воевали между собой эмиры, беки и шахи, а воинами, которые добывали им власть и богатство, были землепашцы и чабаны, превращенные в солдат. Им бы мирно трудиться. Какая разница простому человеку, кто с него сдирает три шкуры: хан Ахмад, бек Хасан или эмир Юсуф?! Так нет же - иди проливать кровь, чтоб посадить себе на шею нового властелина!
Кровавые распри продолжались бы и по сей день, но спасла Октябрьская революция. Она избавила здешние народы и от другой беды: если бы не Советская власть, давно бы тут качали нефть англичане или американцы.
Вот так, слушаю лекции о прошлом, а проясняется настоящее - почему мне и другим ребятам надо служить два года в этих барханах. «Защита Родины», «интернациональный долг» из книжных и газетных понятий превращаются в конкретные дела, которые должен совершить я. От таких разговоров появился росток чувства ответственности, крепнет он постепенно, не сразу, растет, питаясь мыслями из бесед о событиях в стране и за ее пределами, о том, что было и будет на нашей земле.
* * *
Первоначальное обучение закончилось. Теперь мы знаем, что такое воинский порядок, как обращаться к старшим, усвоили необходимые статьи уставов: Дисциплинарного, Внутренней, Гарнизонной и Караульной службы. Научились разбирать, собирать, чистить автомат. Стреляли из него боевыми патронами.
Зачитали нам приказ о распределении по штатным должностям. Я попал в четвертую мотострелковую роту. В пехоту! Вместе со мной Вадим, Степан и Дыхнилкин. Видно, понравились тому старшему лейтенанту, который говорил со мной, когда Вадька играл на пианино. Фамилия этого офицера Шешеня. Конечно, это он посодействовал, чтобы мы в его роту попали.
Самые длинные титулы, говорят, у царей да королей. Не могу с этим согласиться. Мое служебное положение и должность при полном изложении звучат так: рядовой, автоматчик второго отделения первого взвода четвертой роты второго батальона орденов Кутузова и Александра Невского мотострелкового полка Туркестанского военного округа.
Во как! Шахиншах позавидует! Я шучу, а обида щемит сердце. До призыва в армию во всех газетах и журналах читал про ракетчиков, танкистов, артиллеристов. И вот на тебе - пехота! Я уже думал, нет ее. Век техники. Кибернетика, кинематика! И вдруг, пожалуйста, я автоматчик мотострелковой роты! И «мото» и «стрелковая» - это слова на бумаге. Обычно нас зовут: пехота, и все. И как бы ни доказывали офицеры, что ни один человек в полку пешком не ходит, что мы в броне, даже кухни на колесах, - все равно мы пехота! Даже солдаты нашего же полка - связисты, артиллеристы, саперы, танкисты - называют нас высокомерно пехтурой.
Горько. Домой стыдно писать. А Оля узнает, презрительно хмыкнет: «Пехота! Ни на что лучшее ты, Виктор, оказывается, не способен!»
Да, попал… Пехота несчастная! Царица полей! Именно полей, а не небес!
Настал день принятия военной присяги.
Даже самые легкомысленные в этот день были серьезными. Присягу должны давать первогодки, но прихорашивался по-праздничному и начищался весь полк.
На строевом плацу по всему асфальтированному квадрату расставлены столы, покрытые красными скатертями. Перед каждым столом выстроено подразделение - рота, батарея. В центре плаца Боевое Красное Знамя. Около него замерли знаменосцы и ассистенты; через их грудь наискосок лежат широкие алые полосы, отороченные золотым галуном. Подле Знамени - командование полка и офицеры штаба. Все при орденах; солнце вспыхивает золотыми огоньками на начищенных медалях.
Вот здесь, перед Боевым Знаменем, с оружием в руках, глядя в лицо своим однополчанам, с которыми, может быть, придется идти в бой, я должен дать клятву.
Кажется, ничего особенного: шелковое полотнище, расшитое золотыми нитками, обыкновенная красная ткань. Но если эта реликвия будет потеряна из-за нашего малодушия, командир и весь офицерский состав предстанут перед судом военного трибунала, а полк расформируют. Однако не страх перед карой вызывает у меня трепет. Я не сомневаюсь, что Знамя враги не захватят, пока жив хоть один солдат. Разглядывая поблекший шелк и потемневшее золото букв, я думаю о многих людях, которые раньше, до меня, произносили клятву перед этим Знаменем и несли его с боями по болотам Смоленщины, плыли с ним через Днепр и Вислу, врывались в горящий Берлин.
Я стараюсь представить себе наших предшественников, однополчан. Бои почти не прекращались, убитые и раненые выбывали из строя. Но прибывало пополнение и, дав клятву у полкового Знамени, вступало в бой. У солдат были, наверное, суровые лица, когда они произносили те же самые слова, что и мы. И им было, как и нам, по восемнадцать - двадцать лет.
Многие из них погибли, многие состарились, а подписи, которые они сделали под словами присяги, будут храниться вечно. И вот сейчас я тоже произнесу клятву, подпишусь, и фамилия моя рядом с другими останется для истории…
Когда настал мой час, вышел я из строя, стараясь ступать четко и твердо. Взял лист, где напечатана присяга, а другой рукой сжимал автомат, который был у меня на груди. Я взглянул на строй и не увидел ни Степана, ни Вадима, ни Дыхнилкина. Передо мной были фронтовики, только что бившиеся насмерть с врагом. Я глядел им в глаза и произносил клятву, не читая, наизусть. Голос у меня был какой-то необычный, будто я слышал его со стороны, будто стоял Виктор Агеев не на плацу, а там, у передовой, среди фронтовиков. Доскажу слова присяги - и в бой…
