Георгий Садовников - Суета сует
— Это как понять? Почему среди них Вася?
— Он драпал с лекции. Я окликнул, он обернулся — я сразу щелк! — похвастал корреспондент и показал, как нажимал на спуск фотоаппарата.
— Все равно нельзя. Он заведует отделом прогульщиков.
— Так это ж сенсация!
— А престиж?
— Без сенсации нет газеты. Сенсация — основа.
— А-а, золотая лихорадка? Клондайк? Ты это брось. Нервы и престиж. Вот главное сейчас.
Но он не согласен. Он разводит руками. Он пожимает плечами. Он кривит губы. Он призывает ребят в свидетели. Я смотрю на ребят: скажите ему в конце концов!
— Это не по-комсомольски, — важно произнес Бурлаков. — Васю нужно на самое видное место.
Я моментально сообразил, в чем дело.
— Вася не в твоей организации. Он на спортфаке. В этом все дело.
— Дурак!
Бурлаков обиженно отвернулся. Он меня обозвал дураком и при этом еще обиделся. Из своего угла пришел Кирилл. Сейчас он поможет.
— Никто не думает о чести мундира. Мы только образовались, и нельзя сразу пятнать мундир. Он совсем новенький. Правда, Кирилл?
— Наоборот, нас станут уважать. Ты неправ. Йог.
— Но…
Тут я подумал: «Я спорю — значит, распустились нервы. Это плохо».
— Хорошо. Даю санкцию. Вот она. Берите.
Я положил ладонь на фотографию Сусекина.
Потом дела пошли гладко. Ребята разошлись вовсю. Стихи, фельетоны и рисунки плодились, будто при массовом производстве. На фоне поэтов и художников я выглядел здесь лишним. На меня покрикивали:
— Эй, не путайся под руками!
— Эй, положи на место!
Будто я не руководитель. Я подумал и пришел к выводу, что виноват сам. Кто же руководит, слоняясь по аудитории? Руководить надо сидя. Через курьера. Я уселся за стол и подозвал Елочку.
— Вызови такого-то, — распоряжался я.
Елочка приводила такого-то, и я допрашивал:
— Над чем трудишься?
Или:
— Покажи, что ты там сделал?
И никто ни слова поперек. Все понимают: так надо. Бурлаков тащил свои листы по полу из конца в конец аудитории и после этого хотя бы бровью повел. Покорно выслушал замечания, кивнул — будет сделано, — так же безропотно уволок газету на прежнее место. Я не особенно-то вмешивался в его дела. Только попросил покрасить рубаху на одном рисунке в голубой цвет. Этот цвет мой любимый. А ребятам ничего не стоит покрасить рубашку в голубой. Им-то все равно, какого цвета будет она.
Елочка доставила Кирилла. Я прочитал фельетон о Гусакове. И не стал ругаться. Лишь сказал Кириллу, как друг:
— Ты развинтился окончательно.
— Разве что-нибудь не так? В фельетоне?
— Все так. Все правильно. Только к чему шум? К чему паника? Потом профком доставай путевки в нервно-соматический санаторий. А где их столько взять, путевок? Будь люди поспокойней, так и не нужны были бы нервные санатории. Люди сами виноваты. Все суета. И смотришь, вокруг сплошные шизофреники.
Кирилл счастливо засмеялся и легонько двинул меня в живот.
— Я рад, что получилось, — сказал Кирилл. — Я очень старался.
Он сочинил фельетон в форме стенограммы и здорово застенографировал лекцию Гусакова. Я так и представил, как тот нудно читает стихи Уитмена. И вставляет в стихи свое «так сказать» и «э-э, понимаете».
Кирилл ласково хлопнул меня по шее и понес фельетон Бурлакову.
Во втором часу ночи Бурлаков наклеил последний столбец и опять протащил газету по полу. Ко мне, разумеется. Я сполз на пол. Такой стенгазеты наш институт еще не видывал. Два метра в длину и метр в ширину! Куда там разным «Ежикам» и «Колючкам»! На мой затылок горячо дышали шестнадцать мужчин и Елочка. И где-то, после занятий в спортивном зале военного училища, думал о газете заведующий отделом прогульщиков. Я специально на миг ослабил управление собой и воскликнул:
— Высший класс!
Мы вынесли газету в коридор, положили на пол, взялись за руки и сплясали вокруг нее танец победы. Я тоже плясал. Я позволил себе такую слабость.
Газета лежала в параллелограмме света, выброшенном из аудитории в темный коридор. Наши лица исчезали в полумраке, и тогда из полумрака бешено сверкали счастливые глаза и белые зубы.
Из черной глубины коридора вышел вахтер. Он включил свет и спокойно смотрел на нас. Его удивить трудно. Он лучший друг институтских привидений и запросто с самим домовым.
Покончив с пляской, мы стащили газету в вестибюль и там торжественно приколотили. Прежде чем выйти на улицу, оглянулись: у газеты торчал ее первый читатель — вахтер.
На улице Кирилл затянул песню:
Глухо лаяли собаки
В затухающую даль.
Я пришел к вам в черном фраке.
Элегантный, как рояль.
Мы поддержали Кирилла. Эту песню нам оставили московские киношники. Они снимали в нашем городе фильм о гражданской войне, и мы принимали участие в массовках. Я, как сейчас, помню Кирилла в конноармейской буденовке. А вообще кем мы только не были! И партизанами и махновцами. Даже брели в крестном ходе. Зато нам уплатили за каждый съемочный день и еще подарили эту песню:
Вы сидели на диване,
Походили на портрет.
Молча я сжимал в кармане
Леденящий пистолет.
Елочка висела на наших руках. Глаза ее слипались. Она подпевала тоненьким голоском.
На главной улице наша орава рассыпалась. Часть залезла в дежурный троллейбус. Остальные стояли на углу — ждали, когда я и Кирилл свернем с Елочкой направо.
— Потопали, — сказал я.
— Лева… — Кирилл помедлил. — Проводи Елочку один. Я еще поболтаю с ребятами кое о чем важном. Спокойной ночи, Елочка.
Елочка сказала что-то вроде «подумаешь», схватила меня за рукав и сердито потянула за угол. Я обернулся. Кирилл поднял руку, прощаясь. Ребята тоже подняли руки.
Куда исчезла Елочкина сонливость? Елочка летела по тротуару со скоростью гонщика, вышедшего на финишную прямую. Ее туфельки без пятки, похожие на шлепанцы, стучали на весь город. Кто-нибудь, проснувшись, мог подумать, что бежит лошадь.
— Елочка, — сказал я, запыхавшись. — Пора выбрать одного. Таскаешь за собой и Кирилла и меня. Он тебе нравится больше?
— Нужен он мне сто лет!
— В чем же дело? Встречайся только со мной.
— Больно он воображает. У меня было одиннадцать футболистов и еще один запасной. Вратарь. Они все за мной ухаживали и дарили цветы. Один раз я опоздала на матч, так они чуть не проиграли кубок. А у него, подумаешь, дела! Дела в два часа ночи! Просто лень пройти четыре квартала.
— Елочка, вот и пойдем завтра в театр. Вдвоем. Без Кирилла.
— И без него обойдемся.
— Так пойдем в театр?
— Обязательно. И в театр. И в кино. А он пусть решает свои важные дела.
Мы остановились у ее ворот. Я раздумывал: пора целовать Елочку или пока еще рано? Я предложил напрямик:
— Поцелуемся, что ли?
— Потом, — ответила Елочка.
Я пришел в общежитие. Кирилл еще не вернулся. Он, очевидно, бродил по городу с ребятами. У него есть такая нелепая привычка. Я сидел на кровати, не ложился: хотел поговорить с Кириллом насчет Елочки, не откладывая.
Как назвать мои чувства к Елочке, я еще не знал. Зачем она мне нужна, я и этого не мог бы сказать. Мне понятно только одно: она очень красивая, и с ней наверняка приятно целоваться. И вообще пройтись с ней по городу — одно удовольствие. Словом, во всем этом еще следует разобраться. Может, я люблю ее даже? Это не исключено.
Я сидел впотьмах. На соседней койке сладко посапывал чемпион области Сусекин. Сегодня утром его ждет сюрприз. Его, заведующего отделом прогульщиков.
Я раздумал ждать. Незачем. Главное, я пойду с Елочкой в театр. Поэтому можно спать спокойно. Я разделся и лег. Перед тем, как провалиться в сон, увидел Женю Тихомирову. Без помощи Сарасате. Я приподнял голову. Прислушался к радио. Ни звука. В три часа ночи ему положено молчать. Я зарылся лицом в подушку и уснул.
7
Утром мы приступили к научному эксперименту. Наш объект — Стась Коровин с физико-математического факультета. Стася портят бюрократические замашки. С тех пор, как его избрали в институтский профком, он стал совершенно невыносим. Недавно я читал записку, которую он написал самому себе. Полюбуйтесь на ее содержание: «Уважаемый товарищ Коровин, Вам поручен инструктаж профоргов. Крайний срок — 24 апреля».
Под запиской его собственная подпись. Вот до чего докатился Стась Коровин! Но это еще не все. Он таскает в портфеле добрый десяток фолиантов, тяжелых, как свинец. С портфелем он не расстается, ходит даже на танцы. Но открывает его не чаще раза в неделю. Мы подозреваем это. Подозрения решено проверить с помощью широко поставленного научного эксперимента. Ставит опыт Вася Сусекин. Я ассистирую.
