Лев Правдин - Ответственность
И еще большая таежная река, где Валя купалась, стирала белье, рыбачила с отцом. И поцеловалась с мальчиком первый раз тоже здесь, на зеленом бережку, под черемухой.
И еще тайга. Кто не знает, ни за что не поймет, какой запах стоит в тайге в солнечный день. Все думают, пахнет смолой. Нет, медом. А зимой расстилается в морозном воздухе смоляной сладковатый дымок.
Когда росла, не очень-то все это замечала. Думала, так и надо и так будет всегда, и даже — дура такая — рвалась куда-то в неизвестность. А сейчас вспомнишь… Ох, хоть бы денек так пожить!
Отец — шофер, лесовозчик, домой приходил поздно, когда Валя уже спала. Но провожала его всегда она, потому что мама уходила еще раньше отца. Она работала поваром. Попробуй-ка опоздать с завтраком — рабочие столовую разнесут. Лесорубы да шоферы — они знать ничего не хотят, а что положено — подай.
Часто после школы ездила с отцом на лесовозе. Сидела рядом с ним в кабине на мягком диванчике и на каждой выбоине еще нарочно подпрыгивала, чтобы повыше получилось да подольше покачаться. Машина бежит по лежневке, присыпанной снегом, пластины под колесами постукивают, поскрипывают. Пока идет погрузка, Валя прыгает по высоким штабелям, как веселая птаха. А внизу люди катают по лагам толстые промерзшие бревна, с грохотом кидают их на прицеп и прихватывают цепями, чтоб не рассыпался воз по дороге. Отец стоит на подножке, покрикивает на грузчиков:
«Полней наливай! Не жалей трудовых!..»
Рассказывая про отца, Валя высоко поднимала свои светлые густые брови, и на ее крепких щеках появлялись нежные ямочки. Она говорила низким распевным голосом. По всему видно, что отец ее был сильным и добродушным человеком.
А почему был? Таисия Никитична взглянула на Валю. Нет, кажется, с отцом все благополучно. Тогда она осторожно спросила:
— Он сейчас где?
— Сейчас дома, отвоевался начисто… — Валя продолжала нежно улыбаться. — Без ноги, конечно. Работает завгаражом, машину-то водить ему трудно. Пишет: «Шуруй, дочка, За двоих…»
Ее улыбка сбила с толку Таисию Никитичну: как это можно так говорить об отце, искалеченном войной, и нежно улыбаться? Какая это сила — любовь? Как надо любить, если, пусть даже на мгновение, можно отбросить все обиды, даже ненависть к врагу, как что-то очень мелкое по сравнению с ее любовью?
Впрочем, ненавидеть она тоже умеет, в этом Таисия Никитична скоро убедилась.
Они сидели на склоне оврага, на солнечной стороне. А та, противоположная несолнечная сторона была седой от инея. И каждая кочка на топком болоте тоже с одной стороны зеленая, с другой — седая. Среди глянцевитых темно-зеленых листочков красные капельки клюквы — мороз ее подсластил, и уже можно есть. Утром Валя набрала целую кружку, с чаем очень хорошо. И вокруг каждой кочки — перламутровое кольцо непрочного льда.
Все как дома, и все не так. Эти прибалтийские леса даже в такой солнечный день поздней затяжной осени нисколько не похожи на уральские, нечего и сравнивать.
— Конечно, я понимаю, — горячо продолжала Валя, — сейчас война, и сравнивать ничего нельзя. Там я жила как человек, а тут мы воюем.
— Вы очень любите свои места? — спросила Таисия Никитична.
— Очень! Никогда так не любила, как сейчас! Нет, конечно, любила, только не замечала этого. Просто привыкла, а привычка для любви — смерть. А надо так любить, чтобы каждый раз все было по-новому, не так, как вчера. И никогда не надо скулить. Ведь так все было хорошо в моей жизни. Утром проснешься и, еще глаз не открывая, потянешься так, что все в тебе закипит от силы, от счастья, и тело вдруг затоскует, и кажется, если еще перележишь одну только секундочку, — конец…
Она засмеялась и сильно потянулась всем своим большим телом. Таисия Никитична улыбнулась:
— Тогда в самолете вы мне показались другой.
— Нет, я всегда одинаковая. Отношение к жизни, конечно, меняется. Это уж по обстоятельствам. А человек измениться не может.
— Сколько вам лет, Валя?
— Очень много. Двадцать четыре.
— Ого! А можно подумать — сорок. Такие у вас рассуждения.
— А это тоже по обстоятельствам. Война всему научит.
ШАГОВ
Заместитель командира отряда по политчасти Иван Артемьевич Шагов до войны служил учителем в сельской начальной школе. Кто его знал, говорили, что он был веселый человек, песенник и балагур. Окончив педагогический техникум и отслужив положенный срок в армии, он вернулся в родное село и стал работать в той самой школе, которую в свое время окончил и сам.
Любил он играть на баяне и хорошо играл, но когда женился, пришлось это дело оставить. Жена его хотя и не сомневалась в мужниной любви, но слишком хорошо знала, что такое в деревне баянист и каковы здешние девчонки. Подруги подругами, только лучше уж поберечь их девичьи трепетные нервы. Да и свои тоже. Не позабыла еще, как сама обмирала, слушая учителеву музыку, совсем без памяти делалась. Нет уж, человек он почетный, учитель, депутат райсовета и отец семейства. Баян вовсе и не к лицу. Молодежь пускай развлекается.
Он был веселый человек. Его жену и двоих детей вместе с другими партизанскими семьями фашисты заперли в школе и сожгли. С той поры он замолчал. Говорил только самое необходимое.
Про него и про Бакшина все стало известно Таисии Никитичне в первый же день. Валя оказалась девушкой общительной и такой откровенной, что даже думать предпочитала вслух. Но это только с теми, кто ей нравился. А при тех, кто не по душе, замыкалась, а если и скажет слово, то такое, что лучше бы она не говорила.
Шагов пришел, когда Таисия Никитична была в землянке одна. Поздоровался, представился и спросил:
— Как устроились?
— Отлично, — доложила Таисия Никитична.
Она сразу же, едва он вошел, подумала, что именно таким и должен быть учитель. Высокий, с глубокими залысинами лоб, так что волосы кажутся сдвинутыми назад и сильно подхваченными ветром, который дует всегда в лицо. Борода небольшая, черная, клином. Глаза, пронзительно устремленные в одну точку. Во всем его облике усматривалась какая-то грузная стремительность, надежная сила, покоряющая людей.
Таисии Никитичне так и показалось, что он затем только и пришел, чтобы и ее куда-то увлечь. Но ему нужна была только Валя.
— Где она?
— Взяла автомат и ушла. — Таисия Никитична поднялась.
Шагов молча повернул к выходу.
— Можно и мне с вами?
— Куда? — Стоит у двери спиной к ней и даже не обернется.
— С вами.
— Нет.
— Почему нельзя?
Он ничего не ответил, тогда она снова задала вопрос:
— Л можно спросить, когда вернется Бакшин?
Нехотя повернулся к ней. Взгляд прямой, требовательный. Совсем учительским тоном начал объяснять:
— А он уже вернулся утром, по-темному еще, и сейчас отдыхает. Когда придет время, он вас вызовет. — И спросил строго, по-учительски: — А вы вообще фашистов-то видели?
— Только мертвых. И пленных.
— Живые и не пленные — они хуже.
Усмехнулся и ушел. А она осталась стоять с таким чувством, словно ее отчитали за какую-то провинность.
Она сама не могла понять, откуда вдруг взялось такое чувство виноватости? От безделья, может быть? Ох, не то! Передышки бывают и на войне. То есть чаще всего они именно на войне и бывают.
Прошло немного больше суток с того времени, когда она ожидала машину, стоя на высоком крыльце. Только сутки! За это время она перемахнула через линию фронта, познакомилась и поговорила с массой людей, провела обход раненых и прием больных. Мало? Какая уж тут передышка! Тогда что?
ПОД СТАРОЙ ЕЛЬЮ
Шагов и Валя с небольшой группой партизан подошли к дороге, когда уже совсем стемнело, и тут остановились передохнуть и покурить. В тишине слышался шелест мелкого, как пыль, дождя и редкие удары крупных капель, срывавшихся с голых деревьев.
В мутном сумраке неясно белела дорога. На той стороне стоял густой еловый лес. Над его зубцами розовело пламя трех пожаров. Горели деревни, две дальние, а одна совсем близко, сразу за лесом. По временам зарево взметалось, словно кто-то раздувал в лесу огромный костер, так что даже видно было пламя и светлые лужи на дороге делались кроваво-красными.
До войны эта грунтовая дорога связывала районный центр с самыми отдаленными деревнями, а сейчас никакого стратегического значения не имела. У немцев она считалась безопасной, и партизаны до времени поддерживали в них эту уверенность, чтобы не привлекать к себе внимания, тем более что никакого почти движения по ней не было.
Но за последнее время все чаще стали появляться на этой незначительной дороге небольшие группы машин. Гитлеровцы свозили в районный центр все, что еще могли награбить в деревнях, уже неоднократно ограбленных. И вообще, много больших немецких группировок появилось там, где их до сих пор не бывало. Из-за этого-то Бакшин и двое его сопровождающих не смогли попасть в штаб и, проплутав по лесу всю ночь, вынуждены были вернуться. Тогда он и приказал Шагову захватить, по возможности без шума и не оставляя никаких следов, первого же немца, который появится на дороге.
![Лев Гумилевский - Собачий переулок[Детективные романы и повесть]](/uploads/posts/books/152078/152078.jpg)