Герогий Шолохов-Синявский - Горький мед
— Он сейчас так разошелся… Грозит пожаловаться атаману, и нас с тобой посадят в тюгулевку. «Ваша пасека, — кричит он, — стоит на казачьей земле только по моей милости, а вы еще бунтуете… Хамы! Завтра же чтоб духу вашего тут не было!» — Отец тяжко вздохнул и обратился ко мне снова на «вы». — Так что, Ёра, сейчас же шагайте прямо в хутор к подводчику. С ним я уже договорился. И приезжайте обратно в ночь. А на пасеку не ходите. Отойди от врага — сотвори благо.
И отец неожиданно очень ласково взглянул на меня.
Тень Д'Артаньяна
Каждую весну и осень отец прилежно ухаживал за атаманским садом, и сад стал родить лучше, чем все другие сады в хуторе. Домашние атамана отправляли в город яблони, груши и сливы целыми возами. Может быть, поэтому атаман ограничился вызовом отца в правление и строгим советом дать мне хорошую взбучку. Но отец совет атамана все-таки не исполнил…
Наступила осень… Я уже стал забывать о Пастухове. Холодный, неуютный день натягивал с севера ватное одеяло низких серых туч. Ветер кружил по улице ржавые листья, они уныло шелестели.
Я шел, задумавшись, в библиотеку и не заметил внезапно выросшую передо мной прямую, как верстовой столб, фигуру в штатском черном пальто и в офицерской, с красным верхом, папахе.
От неожиданности я шарахнулся в сторону, как конь, испугавшийся подозрительного предмета на дороге; но убежать не успел. Атаман поманил меня длинным пальцем:
— А ну-ка подь сюда, молодой человек!
Этот атаман был либералом. Он слыл на весь юрт образованным и даже заходил иногда в школу понаблюдать за преподаванием гимнастики. Отставной подхорунжий, он никогда не прибегал на сборах к ругани, а в обращении со станичниками — к жестким мерам, держался со всеми вежливо, хотя и строго.
Я осторожно, не без боязни, подошел к нему.
— Это ты Бортникова Филиппа сын? — не повышая голоса, спросил атаман.
— Да, я, — вытянув руки по швам, как учил нас в двухклассном училище преподаватель гимнастики, ответил я.
— (И ты учился в нашем училище?
— Так точно, господин атаман. Окончил в этом году.
Я с опаской уставился в длинное, обложенное черной бородкой лицо. Темные строгие глаза его, казалось, пригвоздили меня к земле.
— Что же это вы, молодой человек! Окончили нашу казачью школу да еще с похвальным листом, — продолжал атаман с убийственной вежливостью. — Учителя сказали — учились вы на пятерки… И вдруг такое бесчиние… Да еще супротив старого человека, коему такие, как вы, молокососы должны кланяться за версту. — Атаман позволил голосу зазвучать чуть громче обычного, но вдруг перешел на «ты»: — Знаешь ли ты, балбес, что за такое хулиганство я могу закатать тебя в тюрьму. Чему учили тебя в школе? Чтобы ты стариков: не почитал да еще дрался?
Я стоял не шевелясь, опустив голову. Мимо проходили люди. Я знал: не пройдет и часу, как отец и все в хуторе узнают, как атаман отчитывал меня прямо на улице.
— Ну, что же ты молчишь? — по-прежнему негромко спросил атаман. — Что ты должен ответить на мои слова?
Я подумал об отце, о том, что живем мы на подворье казака из милости, и глухо произнес:
— Господин атаман, я больше не буду. Простите.
— Ну, то-то…
Атаман еще с минуту разглядывал меня — жалкая, потрепанная одежда и удрученный вид мой, наверно, вызвали в нем некоторое сочувствие. О чем-то подумав, он сказал более мягко:
— Иди. Жалко твоего отца — хороший он работник, а то бы… Если ты еще позволишь себе что-нибудь подобное — пеняй на себя. В хуторе бунтовщиков мы не потерпим. Ну! Пшел! Шагом арш!
Я шагнул, как и полагается, с левой ноги — строевой выправке учил нас отставной вахмистр Горохов на «отлично».
После встречи с атаманом я с неделю чувствовал подавленность и страх: а вдруг он передумает и «закатает» меня в тюрьму?.. И все-таки мне как-то льстило, что атаман назвал меня бунтовщиком. Ведь это было время, когда книжные горой целиком завладели моим сознанием. Я запойно читал о боевых похождениях трех мушкетеров и был зачарован бесстрашием д'Артаньяна.
Как-то на улице наскочил на меня Сема Кривошеин. Я не забыл, как он гонялся за мной с отцовской шашкой по школьному двору и срывал с моих штанов неположенные мне лампасы.
Сема шел прямо на меня и умышленно толкнул плечом.
— Здорово, кабан! Как дела?
— Здорово. Дела как сажа бела.
Переулок, на котором мы сошлись, был пустынным, и, признаюсь, я ожидал незамедлительного нападения. Я не сомневался, что история с Пастуховым уже была известна Семе.
— Га-га-га, — по-гусачьи загоготал он, — а ты, оказывается, умеешь драться с дедами. Вот те и кацап-тихоня! Слыхал, слыхал… Ну что ж, давай попробуем со мной?
— Ну что ж… давай, — не думая о последствиях, согласился я и тут же вспомнил обещание, данное атаману, не драться ни при каких обстоятельствах.
Но мои колебания были недолгими. Увлеченный романтикой поединков мушкетеров, я как можно развязнее сказал:
— Погоди, Сема, просто так драться неинтересно. Давай по всем правилам: ты делаешь мне вызов — я его принимаю. Ты спрашиваешь: где мы встретимся? Я назначаю место…
— Постой, постой. Какое такое еще нужно тебе место?
— Да ты что? Кто же из порядочных людей дерется вот так, на улице! — все больше входя в роль заправского дуэлянта, изумился я, — Ведь мы не хулиганы какие-нибудь. Разве ты не читал «Три мушкетера»?
Сема растерялся: он не чуждался воинственной романтики, и ему тоже было гораздо интереснее обставить поединок какими-нибудь эффектными деталями, чем так вот, просто, набить друг другу морду, но он не знал примера для подражания.
— Я слыхал о «Трех мушкетерах», но еще не читал, — сознался Кривошеин.
На душе у меня отлегло: я почувствовал, что незаметно отвожу себя и Сему от слишком заурядной развязки.
— Да где же тебе читать про мушкетеров, когда ты только и зубришь про атамана Платова да генерала Бакланова, — продолжал я его подзуживать. — Нет, Сема, давай сделаем нее по рыцарским правилам. Говори мне: «Так вот, господин Торопыга, меня вы найдете, не гоняясь за мной, слышите?»
Я отвечаю: «Где именно, не угодно ли оказать?» Ты говоришь: «Подле монастыря Дешо», Ну говори же!
— Ладно. «Подле монастыря Дешо», — подозрительно косясь на меня и думая, что я готовлю какой-то подвох, повторил Сема.
— В котором часу? — спросил я. — Отвечай: «Около двенадцати».
— «Около двенадцати», — нерешительно повторил Кривошеин.
— «Около двенадцати? Хорошо, буду на месте», — продолжал я разыгрывать сцену встречи д'Артаньяна с Атосом. Я знал ее назубок… — Отвечай, Сема: «Постарайся не заставить меня ждать. В четверть первого я вам уши на ходу отрежу».
Сема Кривошеин расхохотался: отведенная ему роль в предстоящем поединке нравилась ему все больше.
— Ох и ловкач же ты, Ёрка. И придумал же. Ну ладно… В четверть первого я тебе уши на ходу оттяпаю… Ха-ха-ха!
— «Хорошо! Явлюсь без десяти двенадцать», — ответил я словами д'Артаньяна и уже сделал шаг, чтобы уйти, но Сема схватил меня за руку.
— Нет, погоди! А монастырь этот… как его… Дешо, Бешо — черт бы его задрал — где?
Я запнулся. Сема не был так глуп, чтобы отпустить меня просто так — на слово. Я подумал: неужели все-таки придется нарушить данное атаману обещание, и не где-нибудь, а у самой ограды хуторской церкви. Но отступать было поздно, и я, заговорщицки понизив голос, пошел ва-банк:
— Пускай монастырем Дешо будет наша церковь.
Сема заколебался:
— Это почти у самого нашего дома? Батя мой как увидит… Да и правление близко — там полицейский все время дежурит. Ладно, драться мы пока не будем, а только поборемся… где-нибудь на лугу… А? Как ты думаешь?
Сема толкнул меня в бок, захихикал:
— Ох и ловкач же ты, Ёрка! Заговорил ты меня. Куда же ты теперь после двухклассного? Работать или учиться дальше?
Я облегченно вздохнул: гроза миновала. Тень д'Артаньяна подействовала на Сему отрезвляюще. Судя по всему, он быстро перестроился и лишь соответственно своему гонору, насмешливо оглядывая мои залатанные штаны, стал хвастать:
— А я поступаю в юнкерское училище. Видал миндал? Готовлюсь к вступительным экзаменам. Батя хочет пустить меня по военной… Да и сам я хочу быть офицером. Погончики, знаешь, такие буду носить — с золотом. Шпоры — дилинь-дилинь… Закончу юнкерское — получу офицерский чин, — дослужусь до генерала…
— Как Бакланов? — без иронии, очень искренне спросил я.
— А ты что думал? Храбрости у меня хватит. Буду колошматить врагов внешних и внутренних направо и налево. Немцев, турок, хохлов — кто попадется.
Я смотрел на Кривошеина не без зависти. Правда, офицерская карьера, погоны и шпоры меня не соблазняли. Но я завидовал всем, кто после двухклассного училища мог учиться дальше где бы то ни было. Из числа окончивших вместе со мной пятый класс несколько пареньков, главным образом из зажиточных казачьих семей, уже поступили кто в коммерческое училище, кто в техническое, а кто и в учительскую семинарию. Для меня же все пути были пока закрыты, и случая, чтобы кто-нибудь помог открыть их, не предвиделось…
