Олесь Гончар - Таврия
— Есть…
«Лоботрясы» добыли из карманов черные пузатые бутылки и молча выставили их на стол.
— Ты меня обижаешь, Савка, — запротестовал Кабашный веселея. — Разве ж у меня не такая? Может, скажешь, у деда водой разбавлена?
— Это перцовка, Лукьян Свиридович… Задолжал мне здесь один человек… Садись и ты, Настя, — распорядился Гаркуша, наливая чарки. — Чувствуй себя с нами не наймичкой, а хозяйкой в хате… Итак, за то, чтоб хорошо ярмарковалось… Будьмо!
VХодит, раскрасневшись, Настя вдоль стола, убирает объедки, меняет посуду, касается как бы ненароком дедова крестника своей пышной грудью. Савкины плечи словно не чувствуют этих прикосновений. Не до баловства ему сейчас. Сидит над жареным поросенком, глушит, не пьянея, чарку за чаркой, разглагольствует.
Самое большее наслаждение для Гаркуши за столом — чтоб дали ему всласть наговориться, чтоб было кому его слушать и чтоб сидели при этом у него по правую и по левую руку покладистые поддакиватели. Здесь все это было. Правда, Гнат заикается уже больше обычного, а второй подручный, Андрущенко, растрепав кудри, все нахальнее подмигивает посоловевшими глазищами в сторону Насти. Зато старик Кабашный слушает гостя серьезно, как на суде.
— Случается, к примеру, оказия в Каховку ехать, сезонников набирать, — говорил Гаркуша, обращаясь главным образом к деду. — Что нам скрывать — доходная, золотая поездка. Магарычи, хабаренция и всякое такое прочее… Каждый рвется поехать. Помощники управляющего, эти само собой, их право. А когда доходит очередь выбирать в поездку приказчика, тут и начинаются споры… Как только не старались они опозорить, оттереть меня этот год! Савка и смушки тащит, Савка и фураж переполовинивает, возами к отцу на хутор возит… Ничто не помогло. Управляющий, конечно, тоже рад бы меня в ложке воды утопить, но остерегается, знает, что паныч Вольдемар дорожит Гаркушей…
— То-то и оно, — проскрипел дед, празднично поблескивая при свете лампады своим вспотевшим черепом. — Покровительство — великое дело.
— Верите, я и сам иногда удивляюсь, за что меня паныч так выделяет среди других приказчиков, — продолжал Гаркуша. — Если подумать, так что я для него, для нашего степного миллионера? Фальцфейнову шерсть знает весь мир, в сенате у него рука… Что ему, казалось бы, от Савки Гаркуши, от этого гречкосея, серяка, от которого дегтем разит, который реверансов не умеет делать? Однако ценит, держит на виду…
— П-потому что ты у нас г-голова, — заикаясь, льстит Гаркуше Гнат Рябой и мрачно лезет целоваться. — Д-дай я тебя чмокну.
Савка слегка отстраняет приятеля:
— Не дыши на меня луком. Будь здоров!
И, допив свою чарку, Савка с хрустом заедает ее луком.
— А зачем он в ту Америку подался? — спрашивает Настя о паныче. — Родственники у него там или, может, любовницы?
— Угадала, Настя, — улыбнулся Гаркуша. — У Фальцфейнов с Америкой давняя любовь. Водой не разольешь.
— У них там тоже ярмарки есть? — поинтересовался дед.
— Еще какие! Человеческий товар у них издавна в ходу. Они себе вместо сезонников негров-арапов навезли на кораблях из Африки, столько нагребли, что на весь век хватит… А в руках как умеют держать! Со своими они не цацкаются, как мы здесь. Чуть что — петля на шею — и на дерево, вот и весь разговор.
— У нас для этого и дерева путного нету, — пошутил Андрущенко.
— При таких обычаях и дурень каши наварит, — опять заговорил приказчик. — А нашего тут пока уломаешь, семь потов с тебя сойдет. Не зря паныч Вольдемар старается подбирать себе таких, как я. Думаете, нет у него здесь своего расчета? Знает, что Савка умеет подойти к сезоннику, сумеет стреножить его… На ярмарке не до реверансов, здесь как раз Савкин деготь подавай! В Каховке ему и присказка пригодится и шутка поможет. Поеду — наберу за такую цену, что другие потом глаза вылупят. А все потому, что я сам гречкосей, с людьми не гордый. Знаю, с какой стороны подойти, по какой струне ударить… «А, полтавчане! Братцы! Земляки!»
Распалившись, Гаркуша произносит последние слова таким тоном, будто стоит уже где-то на площади посреди толпы батраков. Гнат Рябой, который, видимо, задремал, при восклицании Савки вскочил как ошпаренный:
— Кто? Где? Какие земляки?
Захохотала добродушно вся компания.
— Не кидайся, казаче, — успокоил Гната Кабашный. — Здесь не те земляки, что тебе мерещатся.
— Были раньше и у меня промахи, — продолжал Гаркуша, — но батько, спасибо им, научили, как надо ярмарковать… Теперь я держу линию не на мужиков, а больше на девчат и подростков… Набираешь их за полцены, а работу спрашиваешь, как со взрослого мужика. Молодые, дешевые, здоровые, сил у них хватит, сумей только вытянуть. И бунтарей среди них меньше. Покапризничают, покричат, а чеченцами пригрозишь — и замолкнут.
— Почем же вы девчат набираете? — спросила Настя, поводя спиной, как от щекотки.
— За красоту — червонец надбавки, — выпалил Андрущенко. — Паныч только Савке доверяет горничных набирать…
— Тимоха, не спотыкайся, — оборвал его Гаркуша, который давно уже поджидал случая осадить приятеля, слишком уж распоясавшегося. Думает, наверное, что Гаркуша не замечает, как он, втиснув Настю между собой и соседом, то и дело пристает к ней с чаркой, чтоб пила, и как она иногда, сдерживая смех, дергает плечом, будто кто-то ее тайком щекочет. Все замечал, все запоминал Гаркуша, не собираясь ничего прощать… Но всему — свое время.
— Скажите, какие же служаночки ему нравятся? — поинтересовалась Настя. — Чернявые или белявые?
— Определенно не такие, как ты, — буркнул дед, — потому что иначе давно была б уже там.
— Ну да, чтоб динамит подложили! Это ж правда, что у вас там какую-то девчину насмерть завалило? — обратилась Настя к Гаркуше.
— Да это тот придурковатый Густав придумал… На что другое, так у него десятой клепки не хватает, а на это хватило.
— Из-за ревности все?
— А из-за чего другого? Горничную Серафиму наметил себе, а Фридрик Эдуардович отбил ее у него… Ну, Густав и решил им подстроить… То ли динамиту, то ли чего другого подложил, только весь флигель, в котором они легли, в воздух среди ночи подняло.
— Подумать только, — вздохнул Кабашный, — брат на брата из-за девки пошел!
— Вся Аскания проснулась от грохота. Сбежались сторожа, пожарники, а подойти боятся: может, еще рваться будет? Потом все-таки кинулись, вытащили из-под обломков голого Фридрика Эдуардовича, стали откачивать…
— А девчина все там? — ужаснулась Настя. — Пана откачивают, а про нее забыли?
— Кто же знал, что она там… Уже когда пана откачали, признался он, что и девушка была с ним, сказал, чтоб искали… Вытащили, да поздно! Зато уж и повелел он похоронить ее с почестями, белый камень поставил с золотыми буквами… И родителей вызвал, полсотни овец им отвалил, чтоб молчали… Теперь поехал куда-то в Швейцарию лечиться.
— А Густаву что? Так и прошло?
— Заслали в отцовский Дорнбург, живет теперь там вурдалаком.
— А говорили, что его в желтый дом отправили…
— Собирались, но потом на семейном совете как будто решили, что много шума будет, еще больше опозорятся…
— Позора боятся, — задумчиво промолвила Настя. — Белым камнем откупились. А что девчине век укоротили, то ничего.
— Брат на брата, — снова покачал головой Набатный и, помолчав, обратился к Гаркуше. — Ты мне вот что, Савка, посоветуй… Что, если подать прошение на высочайшее имя?
— Это по тому делу?
— По тому же.
— Гм, тонкая пряжа, Лукьян Свиридович, тонкая. Вряд ли что выйдет.
— Я многого не прошу… Пусть бы предоставили льготу пробивать колодцы до Перекопа… Ведь стоял я за веру, за батюшку-царя… А то разве мыслимо: с потрохами вылетел в трубу.
Андрущенко, не удержавшись, коротко хохотнул под стол, будто чем-то подавился.
— Ишь, смеются сейчас, как над блаженным… Смейтесь, заслужил!
Притих Тимоха, почувствовав себя неловко.
— Плакать здесь надо, а не смеяться, — неожиданно озверел Гаркуша. — Это как раз нас и губит! Мало того, что другие над нами смеются, давайте мы еще сами над собой.
— Простота, — сокрушенно покачал бородой Кабашный.
— Арапником надо выбивать из нас эту простоту! Нерасторопные, темные, недружные мы… Готовые капиталы, вместо того чтобы в дело вкладывать, в дымоходы затыкаем… Девок щекочем да затылки чешем, а другие тем временем нас на четвериках обскакивают!
— Ну, положим, — буркнул Тимоха, развалившись на стуле, как в тачанке. — У кой-кого из нас тоже четверики, как огонь…
— Дурень ты божий, — криво усмехнулся Гаркуша. — Слышишь звон, да не знаешь, где он… Сестра моя книжки из «Просвiти» выписывает, послушали б вы ее. Вся наша история там описана. Раздарила наши земли Екатерина графам да князьям, своим полюбовникам… И немцам, и грекам, и перегрекам, всем досталось, только нам, коренным, не попало!
