Иван Щеголихин - Дефицит
С Мариной не о чем говорить, если договорились уже до развода.
Но не ей же уходить надо, а тебе. И он уйдет. Когда — не знает пока. И куда — тоже не знает. Чего-то ждет, знамения свыше, что ли? Или, может быть, истечения срока своих депутатских полномочий, — неприлично разрушать семью, когда сам призываешь к порядку. Так ведь еще полтора года ждать. Да и не попы депутаты, чтобы жениться один раз в жизни.
Однако надо ждать Катерину, она приедет в октябре, не раньше, без нее будет бегство, не может он оставить Марину одну.
Алла ничего не знает. Спрашивала его, поступила ли Катерина, сказала: «Вот и хорошо, я рада за тебя, будешь спокоен». Ничего не знает и ничего не узнает, пока он не останется один. Останется он один, и тогда слова придут сами — свободно.
Осень будет, дождливая ночь, мрак — в самый раз уезжать при такой погоде, только в дождь и при ночном мраке, чтобы острее была жажда рассвета и уюта.
Дом медиков ему опротивел, удивительно, как он мог тут жить раньше? Чинибеков, Витя-дворник, да и Борис Зиновьев, — отвратны все. Он так и не знает, какую характеристику написала ему Кереева на запрос милиции. Спрашивать — гордость не позволяет, а забыть про нее не может. Почему-то из милиции ничего ему не сообщают, не вызывают, так уж трудно, черт возьми, разобраться! Это тоже сидит в нем занозой.
Терпит пока и ждет. Прислушивается к самому себе, как идет перемена в нем. У него инкубационный период решимости, не вспышка краткая, не молодежный бзик, а продуманное и пережитое отречение зрелого.
Ну а почему бы не сказать Алле, почему бы не посоветоваться? Он на нее надеется, но не знает, как она к этому отнесется. Тебе вредны стрессы, Сережа, подожди, скажет, успокойся, потом. Наверное, ей тоже потребуется время принять решение, она тоже не девочка…
Нет, лучше потом. Когда оба они станут одинокими. Двоим одиноким легче решить проблему быть или не быть.
Сегодня он обещал позвонить ей без четверти четыре, — застать ее в больнице перед уходом ее в поликлинику, там ей говорить труднее. Ждал этой минуты и волновался. С каждым днем волновался все больше — а вдруг сегодня все само собой скажется? А она с каждым днем все ласковее, она будто чует что-то, голос ее дрожит. Возьмет трубку после его звонка, скажет обыденным голосом: «Да, слушаю» — и тут же, узнав его, смолкает, у нее перехватывает дыхание, будто совсем не ждала его, врасплох он ее застал. Нет, она что-то чует и тоже ждет.
Без четверти четыре он вошел в свой кабинет, протянул уже руку к трубке, как телефон зазвонил.
— Хирургия, Малышев, — сказал он радостно, для нее сказал, и услышал мужской незнакомый голос:
— Здравствуйте, Сергей Иванович. Вас беспокоит следователь горУВД Крухмальный.
— Слушаю вас.
— Мне хотелось бы с вами встретиться, Сергей Иванович, поговорить. В удобное для вас время.
Молодцы, ребята, предельно вежливы, всегда корректны, как главы правительств, умеют позолотить пилюлю.
— Я к вашим услугам.
— Можно мне зайти к вам завтра, лучше бы с утра?
— С утра я занят. Давайте сегодня, я сам к вам приеду, вот прямо сейчас, в шестнадцать тридцать. Мне это уже надоело, я вашего звонка ждал.
— Так-так, — следователь помедлил и спросил с некоторым удивлением: — Вы знаете, о чем речь?
— Догадываюсь.
— Тем лучше, Сергей Иванович. — Нет, удивление в его голосе Малышеву почудилось. — Где мы находимся, вы представляете? По улице Мира ниже Алтынсарина. Кабинет двадцать третий. Жду вас, Сергей Иванович.
Малышев положил трубку и подумал, что Марина была права, советуя зайти к Харцызову в исполком, чтобы разобрались, в конце концов, и решили. Взыскание так взыскание, только не тянуть волынку, не железные у него нервы. Зря не зашел, теперь вот придется со следователем обмениваться любезностями…
Ладно, спокойнее, все идет своим чередом. Заявление написано, есть какие-то резолюции, заодно он узнает, какую характеристику дала ему главный врач. Не верит он Кереевой, а надо верить, вместе работают, пусть ему покажут все бумаги для ясности. После беседы он позвонит Алле и наверное все скажет. Пора уже.
Но она ждет его звонка сейчас. Набрал ее номер — какие новости, Алла?
— Никаких, Сережа, это у тебя всегда новости. Сижу, гадаю — позвонит, не позвонит?
— У меня встреча в шестнадцать тридцать, я тебе потом позвоню. Ты до семи в поликлинике?
— Да. Если не успеешь, звони домой, только обязательно.
— А если я сегодня зайду к тебе? И что-то скажу.
— Что, например?
— Мне пора, не хочу опаздывать.
— Ну хоть чуточку — о чем? Я не вытерплю до вечера. На какую тему хотя бы?
— Пусть всегда будет солнце, пусть всегда буду я.
— А я?
— Скажу вечером, потерпи, я больше терпел.
— Ла-адно. — Она вздохнула. — Куда ты все-таки идешь, у тебя в голосе напряжение?
— Да так, пустяки, Алла. Устал слегка.
Вышел из больницы. Вовремя он пожелал, пусть всегда будет солнце, как раз набежала туча и стало как будто уже семь вечера. До улицы Мира он доехал троллейбусом, там пешком резво еще квартал, вот и горуправление.
Вот сегодня и развяжется узел, думал он, шагая по ступенькам неторопливо, ритмично, прислушиваясь к своему сердцу. Видно, узел был стянут крепче, чем ему думалось. Прошел один марш, на повороте окно, по стеклу били струйки дождя и стекали потеки пыли, ему повезло, успел пробежать до дождя, повезет и дальше. К вечеру станет прохладнее, они с ней сядут возле окна, будут смотреть на дождь и говорить неторопливо.
В том, что следователь уже во всем разобрался, можно не сомневаться, принято, наверное, какое-то решение, Малышеву надо с ним ознакомиться, расписаться. Какой бы ни была характеристика Кереевой, Малышева она не огорчит, — так он себя настроил, не огорчаться.
Поднялся, вздохнул, пульс ровный, ритмичный, а вот и дверь с номером двадцать три и фамилия на табличке «Крухмальный Л. С.»
— Можно войти?
Из-за стола поднялся молодой, вернее, моложавый человек в сером костюме, в голубой сорочке, рыжеватый, с четким пробором, шагнул навстречу Малышеву, подал руку.
— Прошу садиться. — Указал на стул, корректно, хотя и не очень приветливо — служба, и от тона его у Малышева сразу собранность, как-никак перед ним следователь, а не артист разговорного жанра.
— Мы с вами не знакомы, Сергей Иванович, ни я у вас не бывал, слава богу, ни вы у нас. Я старший следователь горуправления Крухмальный Лев Сергеевич.
Малышев кивнул.
— А я заведующий хирургическим отделением горбольницы. Имя, отчество и фамилия вам известны.
— У нас возникла необходимость побеседовать с вами, Сергей Иванович. Это не допрос, не следствие, просто беседа, даже, можно сказать, не обязательная. Я по своей личной инициативе решил с вами встретиться.
— Спасибо за личную инициативу, Лев Сергеевич. Я готов, слушаю.
Малышев уже замечал, любезность у них особенная, она им удивительно легко дается, у врачей, к примеру, так не получается, может быть, потому, что любезность следователя не столько этикетная, сколько профессиональная, деловая, сначала он тебя усыпит вежливой формой, а потом эффектнее шарахнет неожиданным содержанием. Малышев частенько встречался с сотрудниками милиции, прокуратуры, следователями, работниками ГАИ, особенно после праздников, имел возможность понаблюдать.
— Для начала, Сергей Иванович, вернемся к нашему разговору по телефону.
— Давайте вернемся.
— Когда я спросил вас, знаете ли вы, о чем пойдет речь, вы мне ответили: догадываюсь. Скажите, о чем вы догадываетесь?
— Догадываюсь, что к вам поступила кляуза, будто…
— Кляуза? — перебил Крухмальный. — Сергей Иванович, мы обычно пользуемся нейтральными формулировками — сигнал, допустим, или там заявление. А оценку этому сигналу пли заявлению уже дает суд. Может быть, это и кляуза, может быть, даже и клевета, но — суд, а не мы с вами.
— Это именно кляуза, — подчеркнул Малышев недовольно. — Я и сам пока в состоянии определить, что к чему.
— Вы ее видели?
— Да.
— Где, у кого?
— У главного врача Кереевой.
— И что там, в этой, как вы говорите, кляузе?
— Полагаю, вы изучили ее не хуже меня.
— И все-таки, Сергей Иванович, я вас прошу. Я могу знать одну точку зрения, а у вас она совсем другая. Требуется, как известно, две стороны медали.
Крухмальный, однако, ничего не пишет и не собирается, хотелось бы знать, почему? Или он надеется, что Малышев будет ходить к нему девяносто девять раз по этому вонючему эпизоду и давать показания, пока не собьется и не поймается? Полегче, Малышев, ты не с луны упал, должен знать, что такая у них работа, спрашиваешь же ты анамнез у больного, и вопросы, бывает, задаешь нелепые, у него рези в животе, спасу нет, а ты ему — чем болел в детстве?..
— По утрам дворник подметает у нас во дворе в самое неподходящее время, когда люди идут на работу, когда ребятишек ведут в детсад, все вынуждены пыль глотать, кому это приятно?
