Лев Экономов - Перехватчики
На нужных высотах я менял режимы работы двигателя, включал форсаж и постепенно продолжал карабкаться вверх.
Уже давно перестали быть видимыми отдельные предметы на земле: дома, шоссейные и железные дороги. Даже областной центр с его многочисленными заводами и фабриками казался каким-то серым пятнышком. Такими же пятнышками казались и многокилометровые лесные массивы. Тоненькой, едва видимой паутинкой вилась меж ними широкая полноводная река, около которой стоял наш поселок. Его с этой головокружительной высоты даже видно не было.
Еще недавно о полетах на такую высоту могли только мечтать. И лишь отдельные смельчаки на огромных наполненных легким газом шарах достигали стратосферы. Не каждому из них удавалось вернуться обратно. А теперь сюда мог залететь любой из наших летчиков и снова благополучно спуститься.
И как это было ни странно, а я не чувствовал себя оторванным от земли, затерянным среди необозримых синих просторов. Жизнь людей доносилась до меня в виде радиосигналов. Я мог разговаривать с землей, с товарищами, которые следили за моим полетом с помощью умных электронных машин. Им был виден каждый мой шаг, каждое мое движение. И онемей я в эту минуту, они, глядя на экраны, все равно бы знали, в каком квадрате я нахожусь, на какой высоте, с какой скоростью и в каком направлении лечу.
Я не чувствовал и неудобств от полета на большой высоте, потому что кабина была загерметизирована и в ней поддерживалось определенное давление.
Но ничего не случилось бы со мной, если бы вдруг нарушилась герметизация в кабине и окружавший меня воздух покинул ее.
Высотный компенсирующий костюм тотчас же обхватил бы все мое тело, не дав лопнуть легким и кровеносным сосудам, и так держал, пока я не снизился до безопасной высоты.
За тонкой прозрачной оболочкой фонаря было ниже 50 градусов, но я не испытывал холода, потому что в кабине поддерживалась комнатная температура. Одним переключением тумблера я мог ее повысить или понизить — все зависело от моего желания.
Стрелка высотомера между тем коснулась заданной цифры. Она была баснословно большой, а мне все еще не хотелось прекращать подъем. «Вот какие пространства надо завоевывать тем, кто мечтает о расширении владений, — мелькнуло в моей голове. — Здесь всем места хватит».
Чем выше я поднимался, тем глубже и чище казалось небо. Оно звало и манило в свои неизведанные просторы. Но я не имел права самовольничать, а поэтому сообщил руководителю полетов о наборе положенной высоты и перевел машину в горизонтальный полет.
Меня окружала первозданная тишина. Я ее слышал. Ее не могли заглушить даже мощные турбины двигателей. И среди этой вековой тишины я испытывал такое же чувство, которое испытывает альпинист, взобравшись на вершину высокого хребта. Подъем был трудным, и тем радостнее казалась одержанная победа.
Каким удивительно прозрачным был здесь воздух — как хорошо промытое стекло! И я знал: он на такой высоте очень-очень разрежен, и крыльям почти не на что опереться в полете. Чтобы хоть чуть-чуть увеличить подъемную силу, я держал их на больших углах атаки, нос самолета был поднят кверху, это затрудняло обзор впереди. Но только в таком положении и можно было двигаться вперед среди этой лиловой пустоты.
Я вспомнил о своих первых попытках взлететь на самодельном планере. Думал ли я тогда, что когда-нибудь поднимусь так высоко? Где сейчас мои сельские друзья Кирюха и Сенька, с которыми мы строили тот планер, а потом вместе учились в аэроклубе? Знали бы они, что я сейчас, может быть, ближе, чем кто-либо другой, к космическому пространству!
— Выполните разворот на сто восемьдесят градусов, — передали с командного пункта.
Выполнить разворот. Это не так-то легко сделать, потому что рули стали, малоэффективны, самолет слушался их плохо.
Но в стратосферу для того и поднимаются на боевом самолете, чтобы перехватить и уничтожить воздушного врага, маневрирующего по высоте и направлению.
Я создал крен, и самолет вдруг стал быстро проваливаться вниз или, как говорят летчики, «сыпаться». За одну секунду высота падала на 500 метров. А для того чтобы набрать здесь эти метры, мне нужно было несколько минут.
Я так удачно забрался на «потолок» и вот не удержался, потому что создал слишком большой крен. Да, радоваться было рано. Пока я еще не научился чувствовать воздух рулями так же, как птица крыльями.
Если бы сейчас я шел на перехват цели, она ускользнула бы от меня.
Снова началась борьба за каждый метр высоты, борьба, равная по трудности той, которую испытывает альпинист, преодолевая последние метры подъема на вершину хребта.
«Главное сейчас — это наивыгоднейшая скорость, — в который уже раз говорил я себе. — Чем точнее ее выдержишь, тем скорее наберешь высоту».
Удивительным отсюда кажется небо, когда смотришь вверх, синее, как в светлую майскую ночь, как опрокинутое ночное море, и такое глубокое, что дух захватывает, а земля (я не мог заставить себя оторвать от нее взгляда) как огромная чаша, края скрываются в белесой дымке. Мне показалось, что я прилетел из другого мира и парю сейчас над чужой планетой. Может быть, так парили над нашей землей гости из космоса, о которых еще в училище рассказывал Шатунов.
Долго в этом разреженном, близком к вакууму, пространстве задерживаться нельзя, потому что при работе двигателей на форсаже горючее льется рекой. Не успеешь оглянуться, как баки окажутся пустыми.
Опять разворачиваюсь, но теперь уже с мизерным креном, в 10 градусов. Стараюсь выдержать постоянную скорость. На разворот ушло несколько минут. Я убеждаюсь, что в стратосфере возможен только пассивный бой. И если с первой атаки тебе не удастся поразить врага, то второй может и не быть. Пока делаешь маневр, цель уйдет далеко вперед.
Я выключил форсаж и стал снижаться в направлении аэродрома.
ЗВУКОВОЙ БАРЬЕР
Я сидел в готовности номер один и ждал команды на вылет. Рядом, на линии предварительного старта, стоял самолет Истомина, который должен был имитировать цель. Лицо командира наполовину было закрыто кислородной маской — он взлетал раньше меня и теперь «прочищал» легкие кислородом.
Время от времени мы молча посматривали друг на друга и думали, вероятно, каждый об одном и том же — как бы получше выполнить предстоящее упражнение. Истомину нужно было пройти на сверхзвуковой скорости в строго указанном направлении и на определенной высоте; у нас это называется «подыграть за противника», а мне — обнаружить его на экране своего обзорного индикатора и поразить из фотопулемета.
Длинная тонкая стрелка бортовых часов звонко отсчитывала секунды. Больше десяти кругов ей нужно было сделать по черному циферблату с фосфоресцирующими цифрами, прежде чем последует команда выруливать на исполнительный старт.
Эти свободные минуты, так необходимые летчику, чтобы еще раз продумать свои действия в воздухе, были получены благодаря новой системе обслуживания.
Впервые разговор об этой системе возник, можно сказать, стихийно недели три назад. Помню, я вернулся с тренировочного полета на максимально допустимых скоростях.
— Как двигатели? — спросил Мокрушин, когда я зарулил самолет в один из аэродромных «карманов» и остановился.
— Хорошо работали! — я невольно улыбнулся, вдруг снова пережив то мгновение, когда мой самолет пробивал звуковой барьер. — Чудесно работали! И вообще замечаний нет.
Пока я отсоединял шланги парашютного кислородного прибора и компенсационного противоперегрузочного костюма, Мокрушин молча вставил в головку стреляющего механизма наземный предохранитель. Он заметно устал за день, полный беготни и сутолоки, и поэтому, когда подъехал керосинозаправщик, я сам взял у шофера шланг и стал заливать в баки горючее.
— Ваша больше не летает? — спросил у Мокрушина сидевший на чехле Абдурахмандинов.
— Нет, кажется.
— Тогда встретьте мою, пожалуйста. Я сбегаю в инструменталку. Надо срочно сделать одну подтяжку. — Он первый в полку научился обслуживать самолет за техника и очень гордился этим.
Самолетная стоянка была рядом, и Мокрушину не стоило большого труда встретить другой самолет.
— Ладно. А оттуда дуй на старт, — он имел в виду линию предварительного старта). — Я переправлю тебе его как по конвейеру.
— Неплохо бы иметь такой конвейер, — улыбнулся Шплинт. — Сделал все, что нужно, на прилетевшем самолете — и отправляй его дальше, другим, а сам жди новый самолет.
Глядя вслед убегавшему Абдурахмандинову, Мокрушин сказал задумчиво:
— Это верно. Сейчас во время полетов мы напоминаем кочующих цыган. То и дело перемещаемся со всем своим имуществом с одного конца аэродрома на другой. За день так ухайдакаешься, что вечером едва ноги держат.
