Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
— А что с Клавой?
— Сердце… Сейчас проводится всестороннее обследование. Как только оно будет завершено, мы сразу же пригласим из Степновска для консультации специалиста-кардиолога.
— А почему больные с такими несхожими заболеваниями лежат в одной палате? — спросил Барсуков. — Или не хватает мест?
— Ну что вы, больница у нас просторная, и мест хватает, — поспешила ответить Валентина. — Но дело в том, что если не считать родильное отделение, то у нас в больнице только две женщины: одна — в хирургическом, другая — в терапевтическом. Все остальные больные мужчины. Так вот, ни Варвара Тимофеевна, ни Клава не захотели лежать в отдельных палатах: им скучно, не с кем поговорить. Пришлось удовлетворить их просьбу. — Валентина остановилась, приоткрыла дверь. — Прошу сюда…
Обе женщины, принимая из рук Барсукова ветки сирени, смотрели на него так, словно бы не узнавали своего председателя, смущенные и растроганные. Что значит в жизни людей цветок! С виду обычный, ничем не примечательный, а сколько в нем таится тепла и ласки! Варвара положила сирень на темную, морщинистую щеку, улыбалась щербатым ртом и не знала, что сказать, а у Кланы повлажнели глаза, и она, часто мигая мокрыми ресницами, проговорила чуть слышно:
— Славная веточка… Спасибо вам, Михаил Тимофеевич.
— Спасибочко и от меня, — добавила Варвара.
— Ну как вы тут поживаете? — Барсуков уселся на стул, поправил вздувшийся на спине халат.
— Хорошо нам здесь, — ответила Клава. — На курорте!
— А лечение идет успешно?
— Помаленьку вылечиваемся… Видишь, нога дулом торчит, нацелила ее в потолок и лежу. — Варвара с мольбою во взгляде посмотрела на Валентину. — Доктор, Валентина Яковлевна, когда же вы отпустите меня с этой привязи?
— Теперь уже скоро, — ответила Валентина.
— Побыстрей бы, а то надоело лежать.
— Варвара Тимофеевна, удивляюсь, как могло приключиться с вами такое несчастье? — спросил Барсуков.
— Сама удивляюсь. Хотела протереть окна, взобралась на лестницу, оступилась — и готово, полетела.
— Хорошо ли вас кормят? — поинтересовался Барсуков. — Не голодны ли?
— Ну что ты, Тимофеич, питание санаторное, — ответила Варвара. — Дома так сытно не едим.
— Может, есть какие жалобы? — Барсуков поднялся и вопросительно посмотрел на Валентину. — На обслуживание и вообще…
— Имеется, Тимофеич, одна, можно сказать, разъединственная жалоба, — сказала Варвара.
— Какая?
— Лично я жалуюсь на свое подвешенное лежание. — Варвара улыбнулась и поспешила прикрыть щербину сиренью. — Без привычки, веришь, ох как же трудно изо дня в день пребывать в таком положении! Ни встать, ни сесть, ни повернуться, лежишь, аж тело немеет. А кому пожалуешься? Некому! Может, тебе, Валентина Яковлевна?
— Хорошо, завтра начнем пробовать ставить вас на костыли, — сказала Валентина. — Сумеете ходить на костылях?
— Я, доктор, баба упорная, я все сумею… А так лежать мне никак невозможно, измучилась. В жизни к чему приучилась? К беготне да к непоседливости. Весь день на работе, а вечером то спевка, то концерт…
— Наша Варвара Тимофеевна участвует в художественной самодеятельности, — пояснил Барсуков, обращаясь к Валентине. — Хористка!
— Тимофеич, а знаешь, за что меня уважают в самодеятельности?
— Ну, наверное, за старание.
— Не угадал. За басовитый мой голос, вот за что! Я могу дажеть потянуть по-мужски. — И Варвара вдруг запела: — «Степь да степь кругом»… Ну, как?
— Отлично! — сказал Барсуков. — А частушки поешь?
— Я? — удивилась Варвара. — Не-е-е… По частушкам у нас мастерицами являются две Раисы — Раиса Бондаренкова и Раиса Бондарева. Ну и голосистые бабочки! Тимофеич, да разве ты их не слышал?
— Как-то не довелось. А о чем поют частушки?
— Больше про любовь, а бывает и про текущие моменты.
— Что это за «текущие моменты»?
— Ну, разные недостатки, каковые имеются в станице.
— А про Казачий курень поют?
— Не-е-е… Что про него петь-то, про курень?
— А про меня?
— Ну и шутник же, Тимофеич! Как же можно! Про тебя надо петь не частушки, а песни протяжные, величальные, да чтоб всем хором.
— А вот мне говорили, что поют частушки и про курень, и про меня.
— Не верь, брехня! — Варвара задумалась. — А может, теперь и поют? В хоре я была давненько.
— Ну, милые женщины, поправляйтесь, не залеживайтесь.
— Постараемся, — сказала Варвара.
Барсуков опять поправил взбухший на плечах халат и направился к выходу. В это время Клава позвала Валентину и, приподнявшись, шепотом сказала:
— Валентина Яковлевна, попросите Ивана, пусть заглянет ко мне… Я ему что-то скажу.
— Хорошо, Клава, я передам твою просьбу, — сказала Валентина, уходя вслед за Барсуковым.
Они снова остались одни.
— Чудеса! — Варвара облегченно вздохнула. — Переродился наш Тимофеич, ну прямо не узнать!
— По мне, какой он был, такой и есть, — сказала Клава.
— Ну что ты, Клава! Совсем же другой человек! — стояла на своем Варвара. — И взгляд не такой сурьезный, и обращение, и обхождение. Неужели ничего так-таки и не заметила?
— Ничего…
— Это потому, Клава, тебе он кажется обычным, что раньше ты близко с ним не встречалась. А я-то знаю его как облупленного! И поверь мне, Тимофеич зараз изделался исключительно задушевным, аж стеснительным. А вот отчего бы? Не могу разгадать. Думаешь, раньше пришел бы он к нам в больницу?
— Почему бы ему не прийти и не посидеть?
— Времени не нашел бы для нас. А нынче что мы видим? Дажеть цветочки принес! Обо всем расспрашивал, интересовался. Появилась в нем душевность, вот что удивительно! А когда уходил, что сказал? «Милые женщины, поправляйтесь»… Не абы как, а «милые женщины». О чем говорят эти слова?
— Об уважении.
— Это, Клава, совершенно справедливо, — согласилась Варвара. — Если бы ты только знала, как Тимофеич лично меня уважает! Ну все одно как сын родную мать! И завсегда советуется со мной. Ежели у него возникает какое сомнение, ну, допустим, не знает, что и как делать, спрашивает: «Варвара Тимофеевна, а как вы смыслите, правильно я в данном случае поступаю или не правильно?» Я подумаю и отвечаю: действия твои, говорю, справедливые. Довольный, глядит на меня и усмехается. «Это хорошо, отвечает, что наши суждения сходятся, так что теперь я могу действовать смело»…
«Малость прихвастнула Варвара Тимофеевна, а я ей и не верю, — подумала Клава. — Да и кто же ей поверит? Пусть поговорит себе в утешение, а я послушаю». Варвара молчала, наверное, обдумывала, что бы еще сказать и чем бы удивить Клаву.
— Думаешь, он со всеми так советуется? — спросили она и тут же ответила. — Не-е-е, не со всеми! Это у него лично ко мне уважение какое-то особенное. На торжественных собраниях лично меня сажает в президиум, рядом с собой, ежели речь нужно сказать, меня просит. «Вы, говорит, Варвара Тимофеевна, умеете»… Как-то я пришла на собрание без наград, спешила и не успела повесить их на грудь. Обиделся Тимофеич, дажеть выговор мне сделал. «На будущее, сказал, прошу вас, мамаша, — так при всех, и сказал — мамаша! — приходите со всеми вашими орденами и медалями, чтоб на груди вашей красовались награды, каковые вы заработали своим безупречным трудом»… А вот то, что зараз он изделался каким-то непонятным, это меня удивляет. Не был он таким Что-то в душе у него проистекает. А что?
Варвара, закрыв веточкой сирени глаза, молчала, искала и не находила ответ на свой же вопрос. «Вот она похвастала, повозвеличила себя рядом с Барсуковым, и ей уже живется лучше, чем мне, — думала Клава. — Может быть, и не все было так, как она рассказывает, может, половина ее выдумка, в которую она сама поверила, а говорить ей об этом приятно»…
— Клава, я так полагаю, что всему виной тут Даша.
— А что Даша?
— Ну как же? Разве ничего не знаешь? Вся станица знает, а одна ты не знаешь. Эх, ты, девонька, жила в своем дворе как в норе.
— Да вы о чем?
— О том самом… Тимофеич полюбил Дашу…
— Да что вы? Не может быть… У него жена…
— Жена, муж — не в счет! — наигранно весело сказала Варвара. — Вся загвоздка, как я понимаю вопрос, в том, что оба они начальники, пребывают, сказать, у станицы на виду, и им эта вольность категорически запрещена. А сердцу, известно, не прикажешь. Вот через то Тимофеич и переродился. Вижу, переродился. Вижу, страдает, измучился, бедолага…
— Неужели все мужчины бабники? — вдруг спросила Клава так тихо, будто подумала вслух.
— Не все, и Тимофеича в одну кучу не сваливай, он не такой.
— Да почему не такой? У него жена…
— Потому и не такой… Вот твой Никита, к примеру, как себя вел? Якшался с бабочками?
Клава не ответила. Она невольно вспомнила Никиту, его связь с Катей на хуторе Подгорном, и к горлу острым комком подступили слезы.
