Александр Морозов - Центр
Имейте в загашнике простенький циркуль, историки! Всего лишь циркуль, из целой-то готовальни. Право слово, это немного…
— Ты знаешь, сколько я сейчас зарабатываю? — спросил у Нели Дима.
— А Толику твоему пора жениться. Все сроки прошли. Я курить бросаю, а то замуж никто не возьмет. Пачка в день — это ж нагрузка на семейный бюджет, с ума сойти, — как заведенная говорила Неля, быстро-быстро вспоминая, как она говорила с ним полгода назад, зимой, после работы, у выхода из института. Толик срочно улетал на месяц в командировку, попросил брата подскочить и вернуть ей «Современный английский детектив», потому что она просила вернуть через несколько дней, а он опаздывал на самолет. Взять же с собой детектив и выслать бандеролью представлялось сомнительным, следы литературных преступников могли затеряться, пересекая с востока на запад восемь часовых поясов, не говоря об изнеженно-роскошной обложке, не готовой к встрече с суровыми почтовыми бечевками.
Дима подошел к ней тогда и передал книгу, обернутую газетой, потому что тогда шел снег, у него не было портфеля, и у нее ничего, кроме дамской сумочки, не рассчитанной на кирпичи, выдаваемые на талоны. Она не рассчитывала его встретить, забыть — не забывала, но увидеться в городе без свидетелей не рассчитывала и подумала только, что талоны на макулатуру, которые всегда имелись у Региночки, таили в себе что-то неожиданное.
Он проводил ее тогда только до метро, и сунул ей книгу под мышку, и быстро ушел.
Конечно, сейчас она не у себя дома, можно воспользоваться, быстро-быстро уйти, он что-то сунет ей под мышку, может, у них тут найдется ну хоть «Современный шведский детектив» или уж прямо талоны за макулатуру… А то ведь сидит напротив — что же это — и уже про заработок свой что-то сейчас ляпнет…
— Я этой осенью в техникум поступаю, ты не думай, поступлю запросто, это точно, за мной же все-таки два года института, а там и экзамены-то — зайти и выйти — так вот, мне этого техникума — за глаза, то есть на всю жизнь хватит. Я и сейчас уже старший техник, вместо Сереги одного такого, его поперли, по делу в общем-то, да не в этом счас дело…
— Ты не пьешь? — спросила она конкретно, показывая на бутылку, стоящую на буфете.
— Нет, уже три месяца, — ответил он обобщенно, а конкретно подошел к буфету, налил два бокала светлого вина, вернулся с ними к столу.
— Что, денег не хватает? — спросила она.
— У меня их столько, сколько я зарабатываю. Мне платят столько, сколько мне нужно. Чтобы я ел, пил и работал. И ездил на море во время отпуска. Столько, сколько мне нужно. Когда окончу техникум, меня оставят, значит, на той должности, которую я счас вроде бы временно…
— Ну и хорошо. А что же ты все про деньги? Меня развлекаешь?
— Нет. Мы с тобой будем смотреть телевизор или ходить в кино.
— А в отпуск ездить на море?
— Ладно. Давай выпьем. Если тебе хочется… то за тебя.
— Дима, ты замечательный кавалер. Мне всегда хочется именно з а с е б я. В том числе и сейчас. Слушай, что это там за запутанная история с твоими заработками? Я так и не поняла.
— Откуда я знаю?.. А-а, вспомнил! Так вот, я больше ничего нигде зарабатывать не буду, кроме того, что зарабатываю на работе.
— О, стоп-кадр! Вот теперь все понятно. И сколько рэ в твоих речах?..
— Да подожди ты… Ну извини, извини… счас все объясню. После работы я буду отдыхать. Как все люди. Я люблю шахматы и пиво. Мне его много нельзя, ты не думай…
— Ну да… А про кино и телевизор ты мне уже все объяснил. Дима… Дмитрий Васильевич, помолчим, а? Или ты мне рассказывай что-нибудь, только так, чтобы не вышло опять про заработки. После работы ты будешь отдыхать. Ну и прекрасно, каждый человек имеет право на отдых. Я, кстати, не люблю три вещи, возьми себе на заметку: кооперативные квартиры, легковые автомобили и норковые манто.
— Да, ладно, — досадливо сморщился старший Хмылов и хлопнул бокал, не ощутив, разумеется, каких-то там микроградусов, которые якобы содержала эта странная светлая жидкость, не по делу оказавшаяся в такой момент под рукой. — Ладно, мне все равно. Только ты счас не уходи. Я потом еще скажу…
— Ну потом, ладно. Потом и скажешь. Устала я что-то зверски. — Она подобрала под себя ноги и повернулась боком, устраиваясь на диване поудобнее. И протянула с мечтательностью в голосе, как будто борясь с дремотой:
— Это ж с у-у-ума сойти, у нас на двоих семь курсов института: два твоих и пять моих. Да еще будет три курса техникума. Ши-карно!.. В вине снотворного не было? Это же нево-озможно…
— Черт его знает… Не наш разлив, — бормотал загипнотизированный Хмылов, подходя к дивану и не решаясь погладить ее по плечу. «Я же сделал предложение, — пытался он досообразить. — Ну и что, что профессорская? Я ей все сказал. Она же согласна. Почему же я тогда, у метро, не сказал? С Толькой туман был. В сорок лет и женятся. Мне Карданов говорил (у классиков вычитал)».
XXIX
Это случилось на эстрадном концерте. Раньше Карданов увлекался только классической музыкой. Собственно, их компания, может, и не образовалась бы, если б не это увлечение. После выпускного весенне-летнего вечера все его участники, отоспавшись и очухавшись, побежали врассыпную. Каждый поступал, куда поступал, или никуда, то есть устраивались на работу, или догуливали свое перед призывом в армию, или просто валяли дурака, весело паникуя, что никуда не поступают, и черт с ним, жизнь большая, и свет клином на институте не сошелся.
И Карданов с Гончаровым тоже год с лишним не встречались, каждый из них поступил совсем не туда, куда другой, а там новые фрагменты живого великорусского языка обрушились на них: г р у п п а, п о т о к, с е м е с т р, с е с с и я, ф а к у л ь т а т и в. Год с лишним не виделись, а осенью, в Большом зале Консерватории, в антракте нос к носу: «Ха-ха, хо-хо, вот тебе и хо-хо, да ладно, пойдем в зал, уже звонок, в первом отделении он всегда восемнадцатый век дает, сейчас Шуберт и «Картинки с выставки», да вот смотри, у меня программка, не уходи после, интересно, что он на «бис»? Наверное, Дебюсси или Прокофьева, у выхода, договорились?» — с того вечера и пошло. А уж потом к ним подсоединился Кюстрин, еще позже Гончар притянул и Хмылова.
Они — Карданов и Гончаров — после школы относились к себе серьезно, они знали, что серьезную музыку знать необходимо — не «п о л а г а е т с я», а именно — н е о б х о д и м о. Вот они ее и узнавали, накупили оба абонементы на симфонии, на пианистов, на органные вечера и даже на камерные циклы, такие, как «Все квартеты Бетховена». Когда через два концертных сезона узнали (начали, конечно, только узнавать, следили уже за отдельными партиями в оркестре, сравнивали исполнителей и дирижеров), ну там уж и до восторгов дошло, до исступлений, после бесчисленных «браво» вываливались из зала с горящими глазами и щеками, шли, не разбирая дороги, не различая мостовые от тротуаров и совсем не туда, куда им нужно, им туда было не нужно — домой, заворачивали на бульвары, ныряли под сиреневые кусты, домой казалось идти невозможным, нервы по отпускали, после опустошающего всесожжения, после марша из оперы «Любовь к трем апельсинам», вколоченного задыхающимся маэстро в педали и клавиши… Эта психомоторика, эти престо-престиссимо… Это вам не рок-н-ролл, здесь не догонишь! Здесь северянинский «ветропросвист экспрессов» невинной арбой покажется, за первым барханом отставшей еще на старте.
А спустя сколько-то лет познакомился Карданов с одной женщиной, она в этом эстрадном мире всем заправляла, и от нее все зависело: гастроли, пластинки, программы, не говоря уже о такой мелочи, как билеты на всё: на «Бонн ЭМ», например, за которые перед входом в концертный зал «Россия» вельветово-брючные южные люди сотенные прямо в руки совали. Он по наивности считал раньше, что если высшее музыкальное, консерватория, скажем, за плечами, то обязательно — солист концертирующий, букеты, заграницы, международные конкурсы. Но, встретив эту женщину и поразмыслив, легко понял, что не всем же… Что столько конкурсов не организуешь и скрипок Страдивариуса не напасешься. Все правильно. Тем более что все это ведь должно и работать, обеспечиваться, а это уже механизм, это уже министерства и ведомства, студии звукозаписи, концертные организации, жюри и комиссии. И на ключевых постах в них, конечно же, должны находиться люди, мягко говоря, разбирающиеся. И диплом консерваторский здесь очень и очень даже кстати.
С женщинами он знакомился все еще легко. Впрочем, может быть, это врожденное, а значит, и пожизненное качество? Карданов смело подходил и сразу начинал говорить что-нибудь совсем уж несообразное. Женщинам это нравилось. Ясное дело, что многое определяли место и время, и по собственным своим обстоятельствам нередко собеседница вынуждена была ограничиться поощряющей улыбкой и спешить дальше по своим делам. И он это знал, и никогда ни на что не рассчитывал, а просто говорил в свое и ее удовольствие. А когда человек ничего заранее не рассчитывает и получает удовольствие даже от поощрительной улыбки, это сразу чувствуется. Если на тебя не накидывают аркан из занудливых просьб и скользких предложений, если сохраняют твою свободу от всяческих обязательств, а значит, и свободу в любой момент прервать неизвестно как и из чего возникшую беседу, то… почему, собственно, ее и не продолжить?
