Вадим Кожевников - Знакомьтесь - Балуев!
Измайлову приходилось летать с офицером связи и на разведку, и на поиски окруженных подразделений, и к партизанам в тыл немцев.
На обратном пути мотор, работавший на скверном автомобильном немецком бензине, сдавал. И Измайлов вынужден был делать в воздухе перевороты через крыло, петли, чтобы взболтать в баках горючее, оседающее смолистой грязью.
Но и это горючее добывалось с трудом. По целым суткам партизаны караулили в засаде проходящие машины, чтобы было чем заправить советский самолет. Был случай, когда самолет Измайлова со снятыми плоскостями пришлось вывозить в конной упряжке из немецкого тыла: очередью с «хейнкеля» перебило два цилиндра. Часто на обратном пути Измайлову приходилось брать с собой раненых. Блуждая в тумане, он садился прямо у околицы какой–нибудь деревни и, выспросив дорогу, летел дальше. А однажды, когда у него было на исходе горючее, он оказался не в силах перетянуть через лесной массив и повис на вершинах деревьев с расщепленным пропеллером.
Измайлов очень любил свою машину, и ему казалось, что он летает на ней с самого начала войны.
Но это было неверно. Самолет его так часто чинили и так много переменили в нем частей, что без смены остался, быть может, только один номер.
На войне у каждого человека имеется мера его доблестным деяниям. У пехотинца — число уничтоженных им лично врагов. У артиллеристов — число пораженных целей. У истребителей — сбитые самолеты врага.
А вот у Измайлова не было никакого личного счета. Он делал все, что ему приказывали. Задания были настолько разнообразны, настолько не походили одно на другое, что подсчитать, что он сделал за время войны, было просто невозможно.
Если бы Измайлова спросили: «Ну как, старик, здорово ты теперь научился летать? — он не нашелся бы что ответить.
Но если погода была очень скверной, а задание сложным, командование всегда назначало в рейс Измайлова, зная, что он никогда не подведет.
К боевым летчикам Измайлов относился с почтением и, слушая их с восторгом, даже не завидовал им: настолько их искусство и дерзость казались ему возвышенными и недостижимыми. Он был горд тем, что многие боевые пилоты знали его в лицо, хотя каждый из них считал долгом подшутить над своим «мелколетным» собратом.
Над аэродромом стояла неподвижная стужа. Сухо блестел снег. И небо было прозрачным, чистым, ни одно облачко не утепляло его ледяного свода.
Измайлов снял чехол с мотора и пропеллера, положил их в кабину и, разогрев мотор, вырулил на старт.
Дежурный по аэродрому нетерпеливо махнул рукой, чтобы он скорее улетал. По мнению дежурного, каждая лишняя минута пребывания этой машины на боевом аэродроме портила строгий вид аэродрома.
После короткого разбега Измайлов взлетел и, сделав крутой вираж, лег на курс.
Доставив пакет, Измайлов полетел обратно на базу. Погода успела испортиться. Сухой снег, косо падая, закрыл землю. Измайлов поднялся чуть повыше, чтобы случайно не напороться на телеграфный столб.
Очень сильно мерзло лицо. Измайлов снимал рукавицы, растирал щеки, нос, не обращая внимания на то, что во время этих манипуляций его машину сильно бросало в воздухе.
Измайлов должен был еще залететь в совхоз и захватить там свежих сливок для лейтенанта Суровцева, лежавшего в госпитале. Об этом его попросил Лютов.
Делая виражи, Измайлов тщательно вглядывался вниз, силился рассмотреть сквозь несущуюся снежную мглу очертания квадратных коровников совхоза.
И вдруг мимо него с ревом пронеслась черная тяжелая машина и, сделав впереди него «горку», закончив фигуру, простерла прямо над его головой синие и алые тропы трассирующих пуль.
Измайлов почти машинально отдал ручку вперед. Машина резко пошла на снижение. Но потом он подумал, что сейчас снегопад и противник легко может потерять его из виду, а садиться вслепую опасно, да и ночевать в степи, возле поврежденной машины, не очень–то хотелось. И он, осторожно подняв самолет, повел его над самой землей. Прошла минута, две, а врага нигде не было видно. Измайлов шел над лесом. Осмелев, он набрал еще метров сто — сто пятьдесят.
Сзади снова раздался грозный рев вражеской машины.
Садиться на деревья невозможно. Измайлов только успел сбросить газ. И правильно сделал.
Не разобрав в снегопаде, с какой машиной он имеет дело, фашистский летчик проскочил мимо самолета Измайлова на бешеной скорости, не успев даже открыть огня.
Измайлов видел, как, обернувшись, немецкий летчик погрозил ему кулаком.
Раздумывать нечего. «Мессершмитт», развернувшись, снова зайдет в атаку.
Нужно садиться.
Но Измайлов опять заколебался. Он вспомнил, как фашист погрозил ему из кабины кулаком, и с горечью подумал: «Хорошо ему, сволочи, на боевой машине издеваться. Будь я на МИГе, я бы показал тебе такую дулю, что…»
И Измайлов стал поспешно протирать рукавицей круглое зеркало, укрепленное перед ним на кронштейне, как в кабине шофера. Он с решительным видом положил одну руку на сектор газа, другой крепко сжал ручку управления.
Не спуская глаз с зеркала, не меняя курса, чуть подняв свой самолет, он вел машину.
Сзади послышался рев «мессершмитта». Фашист шел правее, намереваясь с одной очереди разрезать беспомощную, слабую машину. И вдруг, когда казалось — все кончено, Измайлов резко дал газ и круто завалил машину вправо, наперерез курсу вражеского самолета.
Несмотря на то что немецкий летчик, учтя свой промах, сбавил газ, все–таки скорость его машины была чрезвычайно высока.
Маневр советского летчика был более чем неожиданным. Круто задрав свою машину, фашист хотел вырвать ее вверх, чтобы избежать столкновения. Но его самолет, продолжая скользить вперед юзом, ударился центропланом о мотор самолета Измайлова.
Сила удара была настолько велика, что «мессершмитт», резко перевернувшись, рухнул на землю.
И все было кончено.
В сухом снегу пылали черные обломки фашистской машины, а вокруг нее валялись легкие зеленые обломки связного самолета.
И вот Сережи Измайлова больше нет. Сережа теперь никогда не узнает, как любили его наши боевые летчики и как тяжело им было провожать его, мерно шагая под грозные, глухие вздохи траурного марша.
Капитан Лютов, самоуверенный, дерзкий, насмешливый человек с твердым сердцем, вытирая снятой перчаткой глаза, глухо сказал:
— А ведь я этого парня к себе в звено высматривал и рапорт в ВВС подал. Красиво погиб, ничего не скажешь. А вот нет его больше, и тяжело мне, ребята, очень тяжело…
Прошел день, и капитан Лютов совершил дерзкий налет на вражеский аэродром. И посвящен был тот налет светлой памяти Сережи Измайлова.
1942
Гвардейская гордость
Они познакомились здесь, в воронке от снаряда. Один боец был из первой роты, и фамилия его была Тимчук. Другой — из третьей роты, Степанов.
— Как же ты сюда попал, — спросил Тимчук, — когда твое место на правом фланге?
— А ты чего сюда вылез, когда ваши ребята позади цепью лежат?
Тимчук перевернулся на другой бок, ответил:
— В порядке бойцовской инициативы! Понятно?
— Домишком интересуешься? — подмигнул Степанов.
— До крайности. Четыре станковых: сыплет и сыплет, терпения нет.
— Смекнул что–нибудь, — деловито осведомился Степанов, — или просто на авось пошел?
— Пока так, а там видно будет.
— С одной гордостью, значит, на рожон прешь?
Тимчук не обиделся, а просто сказал:
— Если мысль есть, так ты не зарывайся, а скажи.
Степанов поправил на поясе сумку с торчащими из нее толстыми ручками противотанковых гранат и значительным шепотом сообщил:
— Вот спланировал до той канавы доползти, потом возле забора как–нибудь, а там — и дом под рукой. Засуну в подвал две гранаты — и шуму конец.
— И они тебя приметят да как шарахнут очередью!
— Зачем! Я аккуратно. Сапоги новыми портянками обмотал, чтоб не демаскировали.
— Лихо! Но только они в стереотрубу за местностью наблюдают, — упорствовал Тимчук.
— А ты чего все каркаешь? — разозлился Степанов. — «Заметят, заметят», а сам напропалую прешь.
— Я не каркаю, рассуждаю, — спокойно заметил Тимчук. — Ты вот что, теперь меня слушай. Мы сейчас с тобой разминемся: ты к своей канаве ступай, а я тут трошки дальше выбоинку приметил. Залягу в ней, и как ты вдоль забора ползти начнешь, буду из своего автомата на себя внимание немцев обращать.
— Да они же тебя с такой близи с первой очереди зарежут! — запротестовал Степанов.
Тимчук холодно и презрительно посмотрел в глаза Степанову и раздельно произнес:
— У них еще пули такой не сделано, чтобы меня трогать. Давай действуй. А то ты мастер разговоры разговаривать.
Степанов обиделся и ушел.
Когда Степанов добрался до забора, он услышал сухие, короткие очереди автомата Тимчука и ответный заливистый рев станковых пулеметов.
![Вадим Кожевников - Разведчики [антология]](/uploads/posts/books/24346/24346.jpg)
