Радий Погодин - Я догоню вас на небесах (сборник)
Позвонил своему институтскому другу Алоису.
— А не сводил бы ты меня в кабак, Алоис? — сказал он. — Что-то я тебя очень давно не видел.
— Жрать хочешь. А надо было ехать в отпуск вместе со своей женой. Витамины! Море! — орал Алоис. — Поджаристые ляжки. Шашлык-башлык!
— А ты, Алоис, не увиливай.
— Я не увиливаю. Я в гости иду. В один хауз. Там… — Алоис засопел, что-то прикидывая с позиций чести — он чести был привержен. — Пойдешь со мной, — наконец сказал он. — Там кормят.
— За так?
— Ну не совсем. Сегодня там читают.
— Про небо в клетку?
— Тебе не все равно? Надувай щеки, как умный. Улыбайся, как воспитанный. Баб не лапай…
— Дал бы лучше десятку в долг. Когда-то мы были как братья. Помнишь, Алоис?
На это Алоис ему ответил:
— Крепись…
Скачкову не хотелось в гости, тем более туда, где читают. Ему не хотелось ни вопиющих фактов, ни гражданской отваги, ни порицания Руси. Ему хотелось обонять нарезанную толстыми ломтями колбасу по кличке «Прима», вареную картошку, лук и мягкий хлеб. А также чай грузинский высший сорт.
Скачков ждал Алоиса на Литейном у медицинской вазы. Прошла старуха с корзиной флоксов — воздух стал миндалевым. «Хорошие цветы, — подумал Скачков. — Хорошо сейчас жене в Крыму». И тут пришел Алоис. В темно-синих штанах и голубой рубашке. На голове седина.
Алоис поседел рано. Еще в институте ходил с проседью. Можно сказать, проседь его и в люди вывела — она сильно действовала на романтических дамочек торговой специальности. Алоис был прожорлив — жил с бабушкой и вечно голодал. Романтические торговые дамочки его спасли. Звали Алоиса — Александр. Он долгое время был строен. Одевался со вкусом. И очень тревожно, даже ревниво, верил в начальство. Он говорил: «У них есть все. Зачем им злато?»
Разглядев Скачкова у вазы, Алоис закричал еще издали:
— Прашем пана до борделя! Слушай, старик, я пожевал крупы сечки. Слушай, какая гадость. Твоя кобра когда приедет?
— Через неделю.
— Моя неделю назад уехала. А я уже без денег. Ну, кобра. Гремучая змея. Гюрза. Анаконда. Я, Скачков, купил книгу за сто двадцать.
— А я за двести десять.
— Слушай, старик, неужели они между собой называют нас удавами? Впрочем, это было бы не так уж и отвратительно, в этом есть какая-то гармония. Скачков, какой ты весь стройный. И брюха нет. Где твое брюхо? Над нами, Скачков, небо синее. Мы свободны и неотвратимы. Мы, Скачков, орлы!
— Чего ты орешь? — спросил Скачков.
— Я не ору. Я восклицаю. Озвучиваю отношения. Скачков, когда друзья давно не виделись, надо либо про жизнь рассказывать, либо правду-матку резать, либо восклицать. Последнее лучше — оптимистично и не требует ответной откровенности. А ну-ка сделай умный вид. Ну постарайся. Вот так. Хозяин хауза имеет слабость к умным.
— А может, неудобно? — спросил Скачков.
— Плохо жрать хочешь. Голодному даже воровство прощается. Я уже туда звонил. Там ждут. Отличный хауз. Помню, вернисаж был устроен. Картинки назывались «Отрывание ног у бабочки», «Накалывание майского жука на булавку», «Ослепление крота».
— Зачем крота ослеплять, он и так слепой?
— Иносказание.
Они углублялись в улицы и переулки в сторону Таврического сада. Дома здесь были недавно отремонтированные, чистые, и тротуары чистые. Воздух над крышами опалесцировал. Он был сиренев и перламутров от автомобильной вони.
— Этот хауз одного врача. Молодой, но уже известный. Меценат. Немножко лепит. Музицирует. Немножко пишет. Коллекционер. По-моему, добрый. Добрым у нас трудно. Я по себе знаю.
— Ты сечки много съел?
— Горсточку. С водой…
Врач жил в угловом доме цвета пивных дрожжей.
До шестого этажа шел лифт. Потом надо было лезть по узкой лестнице на чердак.
Позвонили в единственную дверь, обитую малиновым кожзаменителем. Им тут же открыли. Баскетбольного вида девушка им улыбнулась, тряхнула искристыми волосами. На лице у нее были веснушки, как крошки печенья на блюдце.
— Проходите. Мы вам рады. Меня зовут Анна. — И ушла.
— Ноги вытирай, — сказал Алоис.
Поплясав на коврике, Алоис и Скачков вытолкались из тесной и довольно неопрятной прихожей, в которой висело несколько женских зонтиков, в стоп-комнату, как ее назвал Алоис. Красные обои, торшер с красным абажуром, красные кресла. В одном, нога на ногу, сидела женщина в красном платье. На ней была черная широкополая шляпа, черные перчатки и черные чулки. Она курила длинную черную сигарету.
Скачкова потянуло опуститься в кресло с нею рядом и заглянуть ей в глаза — ему иногда хотелось заглянуть в глаза красивой даме. Женщина же ненатурально засмеялась, поднялась и пустила ему в лицо заграничный ароматный дым.
— Ты принес мне визитку? — спросила она гортанно. — Хочу тебе звонить. Ну давай же. Ну…
«У меня нету», — чуть было не сказал Скачков. Визитных карточек у него действительно не было, они ему были без надобности. Но он понял, что здесь нельзя нарушать правил игры. Он построил умное лицо. Сказал: «Момент», — и полез в кармашек своей записной книжки. С миллионерской улыбкой он протянул красной красавице глянцевый картонный прямоугольничек, на котором по-английски было написано, что он научный редактор научно-популярного журнала Академии наук СССР «Земля и вселенная» Э. К. Соломатина.
— Пятьсот шестнадцатый, — шепнула красная дама, наверное, пароль. Сложила губы хоботком и уселась в кресло, остро выставив колени.
— А где Алоис? — спросил Скачков.
— Хо-хо, Алоис, — сказала дама.
Следующая комната была темная, очень большая. Слева вдоль стены тянулись стеллажи, уставленные пластилиновыми скульптурками. Скульптурок было много, может быть триста. Они были похожи на отару после стрижки — озябшие и одинаковые. Под стеллажами стояло, может быть, пять музыкальных машин с латунными дисками и барабанами. Тут же стоял рояль. Конечно, все настоящее, но впечатление от них было такое, что это декорация. Особенно рояль. Антрацит на черном сукне. Сотрясение мозга!
Комната широко уходила вправо. Одна стена у нее была отгорожена ширмами — наверно, там спали. В левом углу комнаты кухня: плита, раковина, кухонная утварь и кухонный стол. За столом какой-то хмурый нечесаный мужик ел консервы прямо из банки. Анна нарезала хлеб.
Потолок терялся в полумраке, а может быть, его и не было вовсе, во всяком случае ощущение у Скачкова возникло такое, будто он стоит на бугре, на семи ветрах.
Посередине комнаты, может чуть ближе к роялю, тускло мерцала гладь большого овального стола, окруженного стульями.
За роялем в стене была еще одна дверь. По доброжелательному кивку Анны Скачков понял, что ему нужно туда.
Отчетливо различался голос Алоиса. Он вещал что-то хорошее о Скачкове.
Помещение там оказалось небольшим и очень светлым, освещенным старинной люстрой. Оно было полно людей. Все его, Скачкова, уже знали, все ему улыбались. Мужчина, седой, как и Алоис, и тоже до сорока, в синем костюме и малиновом галстуке, протянул ему руку. Скачков пожал — рука была сильной, привычной к пожатиям. «Хозяин, — подумал Скачков, — Константин Леонардович». И еще он подумал, что врачей нельзя называть по имени, только по имени-отчеству. Нельзя лечиться у Васи, тем более у Васьки. «Проходите, Васька вам сделает операцию. Это невозможно. Константин Леонардович — это да. Уйти бы. Кто тут поблизости живет? У кого бы денег занять?»
Женщин в комнате было больше. Их, наверно, было двенадцать. Разного возраста. Одна совсем молоденькая, бледная, как стеариновая свечечка. Мужчин без Скачкова и без Алоиса трое.
У Алоиса по роже было видно, что он здесь свой, — он светился, словно был приобщен к таинству.
Все здесь светились — улыбались. Когда Скачков взглядывал на кого-нибудь конкретно, тот сразу начинал светиться улыбкой. Покрывался улыбкой, как смазкой. Улыбка — сливочное масло. Улыбка — солидол. Касторка.
В помещении оказалась еще одна дверь. За ней винтовая лестница. Туда хозяин пошел и все за ним потянулись. Скачков, когда жил в общежитии, мечтал поселиться на углу улицы Мира и Кировского проспекта в башне. Он бы сверху на всех смотрел, на всю суету. А это замысловатое помещение, скорее всего бывшее фотоателье с башней, каким-то образом досталось врачу. «Наверно, по блату, — подумал Скачков. — Все врачи блатники. Это раньше были врачи: доктор Чехов, профессор Бехтерев… Теперь улыбка — вазелин».
Скачков незаметно, как ему казалось, но цепко, это тоже казалось только ему, приглядывался к гостям доктора. Что-то странное было в них. Кроме улыбок. Что-то в спокойствии глаз.
«И эти его гости все блатные. Вот рыжая — завмаг, как пить дать». Поглядывая на высокую рыжую, Скачков гадал, по какой линии она завмаг. По промтоварной или по продовольственной? А рыжая протиснулась к нему и спросила шепотом:
