Иван Свистунов - Все равно будет май
— Ради бога, не волнуйтесь. Сергей здесь, у вас. Ранен, но не опасно. Все будет хорошо!
Нонна закрыла лицо руками, прислонилась к стене. Хворостов беспомощно оглянулся. Где они, черти, медики. Хотя бы валерьянки принесли или воды. Осторожно погладил плечо Нонны.
— Успокойтесь! Мне кажется, Сергей даже рад, что его осколком задело. Честное слово, рад! Идите к нему. А мне в полк надо!
С волосами, выбившимися из-под косынки, с заплаканными глазами, — какое это теперь имеет значение? — Нонна бросилась в приемно-сортировочное отделение. Сергея увидела сразу. Он лежал на койке в нательной рубахе, до пояса прикрытый простыней.
Раньше Нонна часто думала о том, как они встретятся после стольких лет разлуки, после всего, что было. Как он посмотрит на нее? Что скажет? Первая минута, первые слова представлялись ей очень важными, решающими. От них зависело все, все…
Теперь же она стремительно подошла к Сергею, опустилась на колени, молча положила растрепанную голову на его грудь, уткнулась побледневшим, подурневшим, постаревшим лицом в расстегнутый ворот его рубашки.
Сергей нашел руку Нонны, прижался губами к ладони. Рука Нонны пахла спиртом, карболкой. Но сквозь госпитальные запахи пробивался, заглушая их, родной запах ее кожи.
3Еще вчера было тепло и солнечно, а сегодня с утра пасмурно, холодно, моросит дождь. Откуда-то издалека доносятся затихающая канонада и редеющие пулеметные очереди, но на них никто не обращает внимания. Ветер гонит дым и пепел, срывает фашистские плакаты и транспаранты.
Случилось так, что на перекрестке двух широких берлинских улиц, где еще чадили пожары и черные остовы обугленных кирпичных стен смердили тленом, Алексей Хворостов неожиданно увидел плакат, знакомый еще по польским дорогам. И обрадовался, как старому другу. Переобувался все тот же молодой, веселый, неунывающий солдат. Только теперь кто-то чернильным карандашом перечеркнул старую подпись под плакатом и написал крупно, твердо, ясно: «Дошли!»
Сколько армий, корпусов, дивизий, бригад, полков, сколько солдат и офицеров в эти дни рвались к центру Берлина, к рейхстагу, к имперской канцелярии!
Майор Алексей Хворостов и ефрейтор Заплюйсвичка, который после ранения командира полка «тимчасово» до возвращения из госпиталя подполковника Полуярова перешел в подчинение к замполиту, шли по Унтер ден Линден, в сторону Бранденбургских ворот. Кого только не было на многокилометровой, разгромленной, обожженной, изувеченной улице! Проходили стрелковые подразделения и отдельные команды, лязгали гусеницами танки, спешили легковые автомашины всех марок мира, тянулись артиллерийские установки. Среди военных шинелей и плащей попадались и гражданские пальто, женские платки и косынки. Здесь были люди всех национальностей; освобожденные из лагерей, они пробивались кто куда в поисках своих.
Робко из подвалов, бомбоубежищ, подворотен выползали берлинцы. С привычным «Гитлер капут!» они покидали свои щели в поисках еды.
По обочинам тянулись колонны немцев-беженцев из Померании, Силезии, Восточной Пруссии, возвращающихся восвояси: дальше бежать некуда. Тележки, узлы, дети, старики…
— Аллес капут!
И над всем развороченным, разбитым, полусожженным и разрушенным городом, из всех уцелевших окон, балконов, дверей свисают белые флаги — простыни, наволочки, скатерти:
— Аллес капут! Капитуляция!
Хворостов шагал, хмуро вглядываясь в лица мужчин в гражданском. Понимал всю невозможность, немыслимость встречи, но из головы все же не шла фраза из письма Ксюши: «Жабров бежал в самый город Берлин».
От опытного глаза ефрейтора Заплюйсвички не укрылось странное поведение замполита.
— Чи вы когось тут шукаете, товарищ майор?
— Как тебе сказать? Не ищу, но на всякий случай поглядываю. Надо бы мне встретить одного человека… Впрочем, и не человека совсем, а так — паразита и изверга.
— Навряд! Вы священе писание мабудь не читали? А там про це саме дуже правильно сказано: вавилонске столпотворение.
У Бранденбургских ворот и возле серо-грязного закопченного здания рейхстага толпа была еще гуще. Хворостов и Заплюйсвичка обошли вокруг рейхстага, пробились внутрь. Обшарпанные, грязные стены, битая штукатурка, смрад. Верно, все, кто был у рейхстага, расписались на его стенах.
— Треба и соби подпись поставить, щоб крепче було, — решил Заплюйсвичка. Долго искал свободное место на стене, чтобы и повидней было и никто не стер. Нашел подходящее и старательно вывел свое полное воинское звание, имя и отчество, даже указал домашний адрес: Херсонская область, Голопристанский район.
Пока Заплюйсвичка занимался чистописанием, Хворостов, любопытства ради, читал фамилии, украсившие стены рейхстага. И вдруг на четырехметровой высоте — и как только туда добрался! — белой, хорошо видной краской, заранее, должно быть, припасенной, было выведено:
«Заройщик гвардии младший лейтенант Семен Карайбог и свою руку приложил!»
Можно было подумать, что это просто однофамилец старого друга Семы Душагорит, хотя вряд ли среди сотен тысяч советских воинов, ворвавшихся в Берлин, найдется еще один с такой редкой фамилией. Но главное заключалось в том, что надпись на стене начиналась словом «заройщик», и это устраняло всякие сомнения: «Сема!»
Встреча была неожиданная, необыкновенная и такая счастливая. Радостно было думать, что среди воинов-победителей есть и Семен Карайбог, что он жив, здоров, дошел до Берлина, стал офицером, расписался на стене поверженного рейхстага. Вот бы обнять его, снова услышать: «Яп-понский бог!»
Хворостов мечтательно улыбался, когда подошел Заплюйсвичка.
— Бачу, вы и тут знаемого знайшли, товарищ замполит?
— Нашел! Занятная все-таки штука жизнь. Сколько лет жили вдалеке друг от друга, а у рейхстага встретились. Чудеса!
— Трохи есть, — философски согласился Заплюйсвичка.
Новая имперская канцелярия, куда отправились Хворостов и Заплюйсвичка, оказалась длинным, казарму напоминающим, изрядно подпорченным зданием. Ни майор, ни ефрейтор, а может быть, и самое высокое начальство тогда еще не знали, что в бункере здания на десятиметровой глубине нашел свой конец Адольф Гитлер.
Когда Хворостов и Заплюйсвичка подошли к имперской канцелярии, она, как и рейхстаг, кишела саперами, разведчиками, особистами, всякого рода начальством. И разговор только один: где Гитлер?
— Ищи ветра в поле! Бежал! — предполагали пессимисты.
— Как бы не так, — возражали оптимисты. — Сами видели: повели его автоматчики. Идет, руки поднял и сам же, гад, кричит: «Гитлер капут!»
Начинался спор:
— То Геринга повели! Деревня! Гитлера от Геринга отличить не можешь. И за что только тебе орден Славы дали?
— Ты моего ордена не трожь, он мне кровью достался. А Гитлера я вот, как тебя, видел: рыжий такой, как вон тот сапер, и один глаз выбит, верно, сопротивлялся.
Несколько солдат вытянули за руки и за ноги из здания канцелярии четыре трупа в униформе и положили их рядом на асфальте.
— А ну, ребята, определяйте нет ли тут случайно фюрера?
Охотники густо столпились вокруг трупов. Мертвецы действительно были похожи друг на друга и, пожалуй, чем-то напоминали Гитлера. Знатоки разглядывали трупы тщательно, подходили с разных сторон, смотрели в профиль и анфас.
— Вроде вон тот, что с краю.
— А тот! Как две капли воды. Точно он!
Два автоматчика откуда-то привели дряхлого старичка, со страху обрядившегося в женскую кофту.
— А ну, расступись, братва! Этот точно знает. Он у Гитлера не то садовником, не то парикмахером был. Смотри получше, папаша. Разуй глаза!
Старичок в кофте был перепуган до последней крайности и, видно, решил, что пришел его последний час. Он слабо трепыхался в руках дюжих автоматчиков и еле шевелил посиневшими губами:
— Гитлер капут! Гитлер капут!
— Мы и сами знаем, что Гитлер капут. Лучше укажи, кто из них настоящий фюрер. Только без дураков. А то по закону военного времени…
Но старикашка лишь таращил глаза на лежащих перед ним мертвецов и не мог выдавить из себя ни слова. Видя, что от старика пользы ни на грош, автоматчики бесцеремонно развернули его на сто восемьдесят градусов:
— Шнель!
И старичок довольно прытко засеменил в ближайший переулок.
Вопрос о фюрере так и остался бы открытым, но вот к трупам не спеша, вразвалочку подошел коренастый старшина с автоматом через плечо, весь в орденах, медалях и нашивках и, похоже, слегка «на взводе». Не растерялся, видать, в фашистском логове. С видом знатока старшина посмотрел на лежащих рядком мертвых гитлеровцев. Сделав глубокомысленную мину, сказал с покоряющим, не подлежащим сомнению апломбом:
— Первые три — эрзац. А четвертый — он самый. Фюрер! Только усики, гад, сбрил для маскировки. Хотел в обман ввести. Дудки. Докладайте, хлопцы, маршалу, что Гитлер отдал концы. Туда ему и дорога!
