Жанакаит Залиханов - Горящие сердца
— Да, мама.
— Славные люди какие!
Жамий встречала их. Они с Ксенией Петровной обнялись, и Валя заметила, что Жамий выше ее матери.
— Добро пожаловать, — тихо сказала Жамий. — Устала?
— Нет. Все любовалась красотой ваших мест, не замечала времени, — ответила Ксения Петровна.
— Дорога не близкая. И не легкая. Ну, заходите, заходите. Я приготовила ужин, дочка, — обратилась Жамий к Вале. — Приглашай маму за стол.
— Жамий. — Ксения Петровна взяла мать Назира за руку. — Твое горе — и мое горе. Валя теперь и твоя дочь. И Назира я считаю... — Она на секунду замолкла от подступивших слез. — Назир был и моим сыном. От судьбы не уйдешь, говорят. Я прежде всего хотела бы пойти на кладбище, если это дозволено по вашему обычаю.
— Какой обычай может это запретить? — Жамий стерла слезы. — Спасибо. Идемте, сестра. Спасибо за Валю, она мне теперь родная.
— Пойдемте, пока еще не совсем стемнело, — сказала Валя, и они пошли.
Им встретилась Ариубат — она хотела поприветствовать гостью. Теперь она присоединилась к Жамий, Вале и Ксении Петровне, которая сразу понравилась чуткой молодой женщине. «Добрая. И симпатичная, — думала о Ксении Петровне Ариубат. — У Вали и должна быть такая мама».
На кладбище поплакали, стоя у могилы. Ариубат наклонилась и поцеловала портрет Назира.
Учебный год начался. Валентина Павловна весь день в школе, с детьми, Жамий и Ксения Петровна видят ее только по вечерам. Утром Валя уходит из дому, когда почти еще весь аул спит, — она идет на кладбище, не изменяя своему обыкновению.
После уроков Валя ведет кружок юных геологов. Ребята очень увлечены минералогией, и всю школу завалили собранными на экскурсиях камнями. Конечно, все члены кружка — а их много — собираются стать в будущем геологами. Часто проходят в школе вечера, и в их подготовке Валентина Павловна принимает обязательное участие.
Ксении Петровне нравится горный аул. Нравятся горы. И больше всего — люди. Она и Жамий объясняются с трудом, потому что Жамий по-русски хоть и говорит, но не очень хорошо, а Ксения Петровна совсем не умеет говорить по-балкарски. Но в конечном итоге обе женщины понимают одна другую. Чаще всего разговор у них идет о Вале, и однажды Жамий говорит:
— Не знаю, сестра, как думаешь ты, но мне кажется, большой грех, если Валя всю жизнь проведет, как теперь.
— Не надо, Жамий, не надо сейчас об этом, — стиснула руки Валина мать. — Нельзя ей пока говорить так! На всю жизнь ранишь ей сердце. Нужно время. Будущее покажет...
Валя вошла в дом, и разговор оборвался... С осенними холодами Ксения Петровна стала собираться в Москву. Валя и Жамий уговаривали ее остаться.
— Нет, Жамий, сестра моя дорогая, надо ехать, — отвечала на все просьбы пожить еще Ксения Петровна. — Я здесь всех полюбила и особенно восхищаюсь тем, какие труженики ваши люди, какие смельчаки, ведь в горах, особенно зимой, жизнь нелегкая, работать тяжело. Я зимы вашей, честно сказать, побаиваюсь. Начну, не дай бог, болеть... сколько вам со мной возни. Нет, надо ехать. Весной — снова к вам.
— Наши двери для тебя открыты всегда, зимой и весной, и летом. Я без тебя скучать буду, ждать буду... приезжай.
— Дочка с тобой остается, Жамий.
— Она теперь больше моя дочка, чем твоя.
— Да, — сказала Ксения Петровна и заплакала вдруг, но быстро справилась с собой и продолжала: — Я бы, кажется... Валю мою полюбила еще сильней, да сильнее и некуда...
Провожать Ксению Петровну, к немалому ее удивлению, собралось много народу, хотя об отъезде ее узнали поздно. Она захотела непременно ехать автобусом, от машины отказалась, — ей хотелось побыть в дороге с людьми, которых она полюбила душевно.
Ариубат успела все-таки приготовить Ксении Петровне гостинцев на дорогу.
Жамий казалось, что после отъезда матери Валя стала еще грустней. Хотела спросить, отчего так, да не решалась. Наконец, не выдержала.
— Дочка, ты здорова? Не случилось ли чего?
— Здорова, мама, и ничего со мной не случилось. А что?
— Да я вижу, ты беспокоишься о чем-то. Скажи, о чем? Может, легче будет тебе. И мне тоже.
— Мама, милая, у нас с вами такое горе, о чем еще можно думать?
— Нет, Валя, я вижу. Горе горем, а у тебя что-то есть на душе. Огорчение какое-то. Не скрывай от меня, прошу.
И Валя рассказала, как слышала в автобусе во время проводов Ксении Петровны чьи-то злые слова.
— Что за слова? — нахмурилась Жамий.
— Этому человеку другие люди много говорить не дали, но он успел сказать, что, мол, все это горе ненадолго. До тех пор, пока встретится другой. Был бы ребенок, тогда дело иное...
Жамий молчала, думала. Потом сказала спокойно:
— Плохой человек сказал это. Но, Валя, дочка, ведь на чужой рот замок не повесишь. Есть такие, что судят о других по себе. Ты лучше вот о чем подумай — тебя-то весь аул знает. А того болтуна покажи мне.
— Он, по-моему, не из нашего аула.
— Кто с вами из наших был в автобусе? Я у них спрошу...
— Не надо, мама. Ему сразу дали отпор.
— Ну вот, видишь! Тебя же все знают.
— Лучше было бы мне не начинать этого разговора, но, как наш Назир любил повторять, не лезь в грязь, а если уж залез — подол не подымай. Не обессудьте, мама.
— Аллах простит, дочка, что же ты еще хочешь сказать?
— Может, возьмем на воспитание ребенка?
Жамий никак не ожидала этого вопроса, но первым ее чувством была радость. Сердце матери — неиссякаемый источник любви.
— Видит аллах, я согласна, — от волнения почти шепотом сказала Жамий.
— Согласна, мамочка?
— Согласна, дочка.
— Если так, я хотела бы, чтобы вы взяли мальчика.
— Хорошо.
— Но где же его взять?
— У меня племянница многодетная, дочка. Возьмем у них одного мальчика.
— Мама, нужно взять совсем маленького, пойми.
— Эту заботу ты мне предоставь, дочка. Я все сделаю.
Валя ушла в школу, а Жамий принялась думать, как взяться за дело. «Пошлю кого-нибудь за Назифой, — решила она и, не откладывая, отправила за Назифой одного из внуков Ачахмата.
Башир зачастил в аул. Вместе с ним приезжает и Хусей — вдруг понадобится дружеский совет или помощь. Но с Ханифой им не довелось встретиться ни разу. Друзья надумали тогда организовать на ферме концерт самодеятельного коллектива строителей. Оба были участниками самодеятельности. Асхат с радостью согласился с их предложением.
Выходного ждали с нетерпением, а время ползло на удивление медленно. Хусей подшучивал над Баширом, а тот только отмахивался.
— Отстань, друг...
Настал наконец долгожданный день. На ферму отправились в пятницу сразу после работы. Асхат назначил Башира ответственным за концерт. «Что бы он, интересно, сказал, если бы узнал, что мы все затеяли ради того, чтобы встретиться с его сестрой?» — посмеивается про себя Хусей.
На ферме их ждали.
— Хусей, дружище, вот испытание для твоего мужества, — говорит Башир.
— Ладно. Только невесты не видать что-то. Вдруг домой уехала, вот будет дело.
— Не может быть.
— Кто знает? Если она здесь, так прямо и скажу: приехали умыкнуть тебя! — делает Хусей нарочито серьезное лицо.
— Ты что? Разве можно? Я с ней еще не говорил...
— Все равно.
— Брось, друг...
— Зачем бросать? Зачем тянуть дело?
— Нет, прошу тебя! Ведь она не может выйти замуж сразу же.
— Почему?
— Назир для нее и для Асхата был все равно что брат. Ты этого не забывай.
— Понятно.
— Ты с ней поговори, понимаешь... ну, хорошо, красиво поговори...
— Будь спокоен. Боюсь только, чтобы не вышло чересчур красиво.
Вечером молодежь веселилась долго, разошлись за полночь. А наутро животноводы занялись спозаранку своими делами, строители же осматривали ферму, гуляли. Хусей успокаивал друга.
— Ты не переживай, сейчас они кончат дойку, и я с Ханифой сразу поговорю.
— Боюсь, как бы ты спешкой своей не испортил дело.
— Боишься — разговаривай сам. Я вообще не понимаю, зачем мне вмешиваться? Как-никак живем в атомный век и вдруг — старозаветное сватовство.
— А полгода назад какой был век, атомный или каменный? — не без яду спросил Башир.
Хусей покраснел, но продолжал разыгрывать друга:
— Нет, я что сказал, то сказал.
Он отвернулся, скрывая улыбку, а Башир обиделся:
— Верно говорят: чтобы узнать человека, надо с ним пуд соли вместе съесть.
Хусей рассмеялся в открытую:
— А еще учил меня не вспыхивать по пустякам.
— А ну тебя! — с облегчением сказал Башир, но тут же засуетился: — Вон она, иди...
Хусей зашагал навстречу Ханифе.
Валя чувствовала себя так, будто родилась заново, — столько радости внес в ее жизнь годовалый малыш, которого недавно привезли к ним с Жамий. Мать Назира уговаривала ее быть спокойней — она и сама присмотрит за мальчиком, пусть Валя отдыхает больше. Но Валя готова и по ночам не спать, только бы хорошо было мальчику, только бы он не плакал. Жамий то и дело отирает слезу, глядя на хлопоты Вали: «Бедная ты моя, сама-то еще как ребенок! Надо же было случиться такому в жизни!»
