Владимир Добровольский - Текущие дела
В тот вечер, в бассейне, так и не удалось ему выйти из своих секунд, но все же показалось, что обретает форму — способен прибавить. О великом подумал? О каком там великом! Отработал повороты, прошел дистанцию приближенно к графику, потому что понял, где нужно прибавить, — о каком там великом!
Какое там великое! — скромно жил, втихомолку, в техбюро не наведывался, незачем, хотя распрессовку шестерен с Подлепичем заделали — в чертеже, конечно, и можно было мотнуться к технологам, показать, но он предоставил это Подлепичу, возился с дефектами, менял коленвалы, замолачивал монету на костюм.
Было время — тешила ловкость рук, гордился ею, будто на сцене выступал, давайте-ка публику сюда, цветочки-букетики, аплодисменты, но это прошло. Силу свою демонстрировать, ловкость? Иди на стадион, там демонстрируй, а здесь, на дефектах, нужна мысль, нужны чутье, интуиция, зоркость, памятливость: сопоставляй, анализируй, умей отличить причину от следствия. Он на воде, в бассейне, гордился силой, выносливостью, а здесь — своей мыслью.
Сила, однако, любому видна — подходи, полюбуйся; это — как ловкость рук; ну, а мысль — в глубине, никому не видна; он теперь не фасонил.
В общежитии, в цехе, на участке стали поговаривать, будто драчливый, охальный Булгак вдруг затих: подкосила, небось, взбучка-нахлобучка в приказе по цеху, — или относили это крушение на счет Подлепича, который якобы взял его в крутой оборот. Разговорчики пошли оттого, что притих он, не балаганил, остепенился вроде бы, но никакой не Подлепич пришиб его, и не взбучками пришибло, а просто — выдохся, как после изнурительной, без передышки, работы или на финише марафонского заплыва, когда до конца выкладываются, до нуля. Вот и с ним такое же совершилось: тяжек был марафон, мучителен, непосилен, не его дистанция, не ему бы на ней стартовать, но принудил себя к этому, внушил себе, что природа если недодала чего-то, надо брать недоданное силой, и уверился, что переборет свою природу, свою треклятую слабину, сможет сравняться с Чепелем и с прочими — чепелевской закваски, согнет себя, переломит, и согнул, однако не переломил, не дотянул до финиша, сошел с дорожки, не стало больше мочи.
Цеховая столовка всех сразу не принимала — не уместились бы, и для некоторых участков и служб передвинуто было обеденное время. Он крепился-крепился и выкинул белый флаг: оставив двигатель на стенде, урвал минут пяток, отлучился, сбегал в столовку, когда там обедали технологи. Хоть не общий для всех был обед, а все равно хватало народу в столовке. Не озираясь по сторонам, спешным шагом, целеустремленно, по-деловому он пошел между столиками к буфетной стойке, посмотрел, что там имеется, под стеклом и на полках, а дешевле сигарет ничего не было. Он порылся в карманах, насобирал мелочишки, не нужны были ему сигареты, но попросил пачку. Пока это все происходило и стоял он возле буфета, ему не зазорно уж было рассеянным взглядом окинуть зал, что он и сделал. С. Т. сидела за дальним столиком, слишком дальним, и так далек был этот столик, так неудобно сидела она, неудачно, так заслоняли ее другие сидящие, что он и не рассмотрел, какая она стала за несколько дней. Ему вспомнилось то летнее утро в пансионате, когда он увидел ее на берегу, и потом, шагая по берегу, пытался представить себе, какая она, и не мог. Ее лицо было неповторимо и незабываемо, но почему-то оно сейчас же забывалось, как только он переставал смотреть на нее, а в этот раз и вовсе ничего не увидел, вернулся на участок ни с чем — с пачкой сигарет.
Что захотелось иметь — так это ее фотокарточку, настоящую, а та, которую носил с собой, никакого представления о ней не давала: самодеятельность, барахло. Как и где раздобыть, он пока не решил, потому что задачка была, пожалуй, неразрешимая, и даже не знал, с какой стороны подступиться к задачке-то. Будь у него такое богатство, стал бы он суверенной державой, белый флаг не выбрасывал бы, не ловил бы случай, не тратился б на сигареты. Пачку эту, абсолютно ненужную ему, возвращаясь в цех, он собрался выбросить на лестнице, но не выбросил, оставил, авось пригодится, и вернулся на участок в отчаянном настроении.
Пока шли дефекты, было еще так-сяк, потому что дефекты требуют ума, мысль возвышает человека, человек, торжествующий над машиной, велик, и, по совету тренера, он думал о великом, но когда дефекты кончились, кончилось и его величие, мысль помельчала, человек, торжествующий над природой, смешон, это фикция, над природой не поторжествуешь, ни вообще над природой, ни над своею собственной, и чего ею недодано, того нахрапом не возьмешь, в столовку не вломишься по-чепелевски, не подкатишься к дальнему столику с воображаемой салфеткой на сгибе локтя: «Чего изволите? Коньяк? Виски? Суп вермишелевый? Солянка механосборочная? Рекомендую овощное, жиры-углеводы портят фигуру, а вообще-то как оно? За прошедшее и произошедшее не гневаетесь?» К черту, сошел он с дорожки, не было больше мочи играть на публику, и когда дефекты кончились, подумал тоскливо, что не сегодня-завтра, в недалеком будущем, кончатся они вовсе, пойдут моторы сквозняком, и приветик, Булгак, собирай манатки, переселяйся на конвейер, на сборку, вот тебе пневмогайковерт, и крути гайки с половины восьмого до половины четвертого, замолачивай себе на шмотки, демонстрируй ловкость рук, а мысль твоя выдающаяся пускай отдыхает. Он подумал, что и там, на конвейере, мысль его отдыхать не будет, фигушки, чего захотели, он и там их научит, сборщиков, как работать с умом, с интересом, но это не вдохновило его. Никогда не шарахался он от противоречий, принимал их как должное, а теперь вдруг шарахнулся: пускай значит, портачат на сборке по-прежнему — он будет исправлять; у них вычеты за брак — ему премия; им, портачам, минус, ему плюс; общество заинтересовано в качественной работе производителей, а он — в обратном; не будут портачить — нечего будет исправлять; приветик, Булгак, ищи, где еще портачи сохранились. Он подумал, что рано или поздно так оно и станется, и тогда навсегда потеряет он из виду С. Т., — никакие биотоки не помогут. Он в них разуверился: темная ночь; он теперь увлекся биоритмами, тренировал свой психофизиологический пик, приноравливал к занятиям в бассейне; у него сегодня был спад, малый уровень сахара в крови, плохой день — по науке.
По науке, правда, такие дни должны были периодически повторяться, а он что-то не замечал этого, не мог припомнить другого такого дня — плохого.
По науке же рекомендовалось немедленно сменить форму жизнедеятельности, переключить внимание, перестроить систему зрительных образов, — кое-как помывшись, переодевшись, он умнее ничего не придумал: зашел в читалку.
Как-то раз, на прошлой неделе, посидели тут с Подлепичем, полистали газетные подшивки, а это была читалка парткабинета, и оказались тут пособия по экономике, за которыми гонялся в городской библиотеке, и, конечно, классики марксизма, полные собрания, философия и политэкономия — все, что требовалось для цехового кружка высшей ступени, где с недавних пор состоял вольным, что ли, слушателем, поскольку примазался к итээровцам. Тут литературы, нужной для кружка и для себя, было полно, а он теперь заделался заядлым экономистом, загорелся наряду с философией постичь и эти основы, и не стоило двумя трамваями ездить в городскую библиотеку.
Тут тоже готовились к праздникам загодя, обновляли наглядную агитацию, завели новый щит с портретами заводских пропагандистов, — он сидел, читал, а этот щит висел перед ним.
Он сидел, читал, и хотя тысячу раз говорилось в кружке, что надо конспектировать и будут спрашивать конспекты, полагался на свою память, которая пока что не подводила его. С такой памятью, внушали ему, прямая дорога в институт, а он маленько даже обижался: хвалите ЭВМ за память, превозносите, но человека хвалить за это — невелика честь. У него в голове было еще кое-что, кроме памяти, а насчет института он и сам стал подумывать: лет через десять, когда созреет и готов будет браться вплотную за экономику в масштабах завода или шире, за проблемы управления, за организацию производства, не обойтись ему без диплома, и если пойдет по чисто инженерной линии либо по чисто научной — то же самое, бей диплома не доверят. Он согласен был со своими советчиками: понадобится диплом; но какой? Инженерный, экономический, организаторский, философской или соединяющий в себе все это с чем-то еще, наивысшим по широте размаха? Такого института, о каком он мечтал, не существовало покамест. Дождаться, когда додумаются, откроют?
Он сидел, читал, а щит этот, с портретами, висел перед ним, — он глянул невзначай и обмер: из третьего ряда, нижнего, пятая оправа, смотрела на него чуть раскосыми глазами, с загадочной улыбкой в глазах и на губах, С. Т.
Та комната, где выдавали книги, была напротив, через коридор, и дверь распахнута, кто-то там копался в книгах, и с кем-то, скрытая барьерчиком, любезничала библиотекарша — слышно, а тут, в читалке, кроме него, не было ни души, и день такой выдался, паршивый, — отчаянное настроение.
