Евгений Воробьев - Охота к перемене мест
Но один только облик не может объяснить внутреннее состояние человека, с помощью одних только внешних признаков нельзя судить о его поведении.
Рассказывая Мартику о своем возвращении в Свердловск из Приангарска, она вспомнила об одном пассажире; с прошлой осени он у нее перед глазами.
Она вошла в самолет и не сразу села на свое место, оно было занято каким-то неопрятным, небритым пожилым кавказцем. Он неохотно поднялся, уступая Нонне место, она раздраженно посмотрела ему вслед. Сел он на несколько рядов дальше и, как оказалось, снова на чужое место, вызвав новое недоразумение. И в третий раз его попросили убраться с чужого места — ну что за бесцеремонность, в самом деле!.. Во время кратковременной стоянки самолета в Новосибирске она снова увидела несимпатичного ей пассажира. Он бродил по аэровокзалу, чуть пошатываясь, в грязной, помятой одежде, ботинки в глине, без шапки, черные с сединой волосы всклокочены. Казалось, лицо его за несколько часов полета еще гуще заросло серой щетиной. Мужчина, который перед Нонной занял очередь за чашкой кофе, сидит в самолете рядом с кавказцем, и тот поделился своим горем. Двадцатидвухлетний сын утонул в Ангаре. Нырнул глубоко, как привык нырять в Каспийском море, а вода в Ангаре прогрелась только сверху. Его нашли под корягой, где еще не растаял лед, тело было сведено судорогой. Отец сопровождает оцинкованный гроб с телом сына, билет отцу продали без нумерованного места.
Когда Нонна рассказала эту трагическую историю Мартику, ей вновь стало непереносимо стыдно: так жестоко ее обманул внешний облик несчастного отца. Да, наблюдательность не может скользить по поверхности, она должна касаться психологических глубин.
Мартик задумался и заставил задуматься ее.
Если совершенно разные психологические состояния могут характеризоваться схожим внешним видом и похожей манерой поведения, значит, актрисе, драматургу, режиссеру нужно всегда помнить и другое: душевные потрясения, трагические события, переживаемые различными людьми, могут внешне проявляться совсем по-разному.
Он любил, когда Нонна начинала перед ним представлять. В субботу, например, весь день, начиная с завтрака в палатке, изображала угодливую, ловкую, расторопную служанку. Пестрая тряпочка заменяла кружевную наколку, а кухонное полотенце — фартук. Она строила глазки, делала церемонные книксены в джинсовых брюках, принимала вдруг такую позу, что можно было легко вообразить: нахально задрала юбку и поправляет сползшую подвязку, в надежде, что ловелас маркиз оценит ее прелести и прельстится ими.
Да что служанка у сиятельного сластолюбца! Понаблюдав за прорабом Рыбасовым, она тонко скопировала его неуверенную, спотыкающуюся походку, все его половинчатые, округлые, невыразительные жесты и то, как он держит голову слегка набок.
Она подняла плечи, вытянула шею, тщась стать повыше, и Мартик распознал Чернегу, когда тот стоит рядом с Варежкой.
Нонна удивленно подняла брови, округлила глаза, запустила растопыренные пальцы в волосы, — да это же Садырин своей пятерней взъерошил шевелюру.
Она насупила брови, повела плечами, как штангист, выходящий на помост, потом сощурила глаза, хитро поглядела на Мартика и поцокала языком.
Он узнал себя и расхохотался.
Но быть наблюдательной — это еще не само искусство актера, а лишь предпосылка к нему. Можно глядеть со стороны и пластично запечатлевать подмеченное. А вот каждый раз переживать на сцене за свою героиню, принимать в свою душу чужие страдания, как свои собственные!
Прошлой осенью, после гастролей в Приангарске, она решила готовиться к отъезду из Свердловска; отыграет зимний сезон — и в Москву. До каких пор можно жить кукушкой, подбросив Дунечку матери, снимать комнату, мотаться на съемки, на гастроли?
Но так трудно вырвать себя из репертуара, к которому привязана всеми кровеносными сосудами, нервами, и оказаться за краем той театральной афиши, где постоянно значится: «Н. Кононова». Словно кануть со сцены прямо в небытие... В неведомом и вовсе не академическом столичном театре, если туда возьмут, она будет трудно вживаться в новые для нее пьесы, не отказываясь от самых захудалых ролей.
Не все безоблачно и в Свердловске, где народная артистка Катунина, наперекор возрасту, ревнует Нонну, когда та в очередь с ней играет в «Бесприданнице». Хотя народной давно пора играть не Ларису, а Мурзавецкую в «Волках и овцах» или Вассу Железнову. Исполняя романс, народная садится с гитарой к зрительному залу спиной, а за сценой — гитарист. Когда гитарист напивался, аккомпанировать приходилось Нонне. За сорок лет сценической деятельности народная не научилась играть на гитаре, а поет тусклым, дребезжащим голосом. Когда же Ларису исполняла Нонна, после романса ей долго хлопали, иногда пела на бис... Больше всего выдают возраст женщины ее руки и шея. У Катуниной морщинистая шея и подагрические руки, она повязывает шею косынкой, руки в длинных кружевных перчатках. Молодящаяся и нарумяненная старость всегда более стара, чем натуральная.
Ну а в чем артистическое превосходство Нонны над этой персональной пенсионеркой?
Если забыть на минутку, что Нонна красива и что у нее абсолютный музыкальный слух? Когда она вчера вечером делилась своими театральными заботами с Мартиком, он сказал:
— Понимаю, тебе обидно аккомпанировать за кулисами на гитаре, когда Катунина на сцене. А может, это у тебя просто эгоизм молодости и красоты? Твои претензии будут обоснованы, когда тебе самой уже нечему будет учиться у персональной пенсионерки... В наш век конкурсов красоты, показа мод, броской рекламы мы научились ослепительно улыбаться. Но бесчувственная дешевая улыбка не заменит гамму чувств!..
Мартик и не подозревает там у себя, на верхушке телебашни, что она весь день думает о его словах.
Да, у старушенции есть чему поучиться: богатству интонаций, безупречной дикции — кто догадается, что у нее полон рот искусственных зубов. Но актерская техника — дело наживное, а вот слезы молодящейся Ларисы... Каждый спектакль — натуральные слезы в знаменитом объяснении с Паратовым. А слез Катунина не вытирает вовсе, как это делают сейчас молоденькие актрисы, изображая героинь Чехова или Островского, — осторожно прикладывают платочек к нижнему веку, позабыв, что в те времена ресницы тушью не красили.
Не так-то просто сохранить и девическую восприимчивость Ларисы, ее безоглядную веру в любовь и в то же время пронизать образ взрослым и горьким жизненным опытом, не оставившим никаких иллюзий, — о, это удается только настоящим талантам! Конечно, за долгие годы у Катуниной выработалась театральная сноровка, выверен глазомер, она чутко слышит каждое слово партнера. Но глазомер, чутье, опыт — все это не заменяет, а лишь дополняет живое чувство.
Если пенсионерка, представляющая на сцене молоденькую Ларису, плачет искренними горючими слезами, вызывая сопереживание всего зала, заставляя плакать зрителей, — значит, Катунина не утратила силы сценического воображения, эмоциональной свежести. А это акт сознательного и управляемого перевоплощения, акт воли, рожденной высоким искусством. И если этой эмоциональной свежести нет — появляется опасность штампа, повтора, тиражирование самой себя...
Надо же было забраться в приангарскую тайгу, репетировать с накомарником на голове, держа рукой в перчатке тетрадь с ролью, чтобы превозмочь обиду и раздражение против тщеславной Катуниной.
И всегда помнить — сама по себе внешность, даже самая фотогеничная, еще не дает Нонне превосходства...
Мартик упрекнул ее в эгоизме молодости, и он, к сожалению, прав. Раньше она просто не задумывалась всерьез о трагедии Катуниной, ей стало стыдно.
Есть довод и в пользу того, чтобы остаться в Свердловске: местная киностудия снимает ее охотно и часто, а еще неизвестно, удастся ли ей сняться в будущем году, хотя бы в эпизодах, на московских киностудиях.
Заманчивая штука — кинематограф, Нонна неравнодушна к экрану. Расхаживает сейчас по тайге, зубрит роль, а где-то в это самое время крутят фильмы, где она снималась в эпизодах: гарцует на лошади как заправский гусар, пляшет на чужой свадьбе или проносит мимо полицая корзинку с грибами, а под ними — магнитная мина...
Она не решалась признаться — есть еще одна немаловажная причина, из-за которой застряла на распутье. На два летных часа из Свердловска короче путь до Иркутска, чем из Москвы. Она улыбнулась под накомарником, вспомнив, как Мартик обрисовал здание иркутского аэропорта: его построили на самой заре авиации, еще до того, как француз Блерио отважно перелетел через Ла-Манш. Но и на заре двадцатого века иркутский аэровокзал выглядел несколько устаревшим...
Нонна любила репетировать в уединении. Не проборматывать текст, а произносить фразы во весь голос, ища при этом точную жестикуляцию, манеру поведения своей героини. Словом — вживаться в образ. Посторонние свидетели этих трудных, подчас мучительных репетиций только мешали бы. Впрочем, иногда она продолжала репетировать, гуляя с Мартиком, заставляя его подменять какое-то действующее лицо из пьесы.
