Николай Сказбуш - Октябрь
— Кто это? — спросил он выскочившего из конторы Женьку Телятникова, указав на синий пиджак.
— Представитель, — веско отозвался Женька.
— Знаю, представитель. А зачем в контору пожаловал?
— Да заказ, наверно. Механика разыскивает.
— Какого механика?
— Да нашего. Из бывшего снарядного.
— Бывший представитель разыскивает бывшего механика из бывшего снарядного, — буркнул Тимош и кинулся в партийный комитет к Семену Кузьмичу. У Кудя собрались заводские, шел разговор о том, что царские генералы стягивают войска под Петроград и на Дон, и что Временное правительство потворствует контрреволюции.
— Наши дружины и отряды еще слишком слабы, — говорил Тарас Игнатович, — нам нужна боевая военная организация, нужна своя гвардия.
Тимош заглянул в комнату и не посмел зайти, не зная, идет ли заседание или просто собрались за дружеской беседой — личное и общественное так переплелось, что он не всегда умел определить грани. Подождал на крыльце, пока вышли Кудь и отец, и сообщил им о встрече с Панифатовым.
— Ну, вот, — глянул на Кудя Тарас Игнатович, — что называется, про вовка помовка. Еще один человек интересуется механиком, — и обратился к Тимошу:
— Передай об этом товарищу Павлу. За ним должок!
Прогудел уже третий гудок, и встречу с Ковалем пришлось отложить. В цеху еще не начинали работу, когда вошел Руденко. Собственно, цеха не было: штамповальные убрали, освободив место для токарных, а токарных не хватало, перетаскивали со свалки старые, ремонтировали, подгоняли, подлаживали. Часть помещения отвели под слесарную. Лунь командовал полдюжиной верстаков и ватагой мальчишек-учеников. И вот в эту мальчишескую компанию угодил Тимош — Гулливер в кругу лилипутов.
Поговаривали, что завод переключается на авторемонтное дело, что, мол, фронт и тыл этого требуют. Партийный комитет и рабочие видели, что работа разваливалась, но прижать хозяйчиков не удавалось, — администрация сваливала всю вину на механика, дескать, ему поручалось переоборудование цеха. Рабочий контроль на заводе не был налажен, городской Совет занимался в первую голову основными предприятиями и основными вопросами: электричество, уголь, водоснабжение.
— Ну, Тимошка, уж я тебя жду, — приветствовал Василий Савельевич своего нового ученика, — уж я с тебя все поты выгоню. Я, брат, слесарь староприжимистый, десять проб — десять шкур сдеру.
— Абы до пуття, — взялся за угольнички и напильники Тимош. В компании мальчишек, как назло куцых и щуплых, он чувствовал себя не в своей тарелке. А тут еще Женька Телятников подоспел:
— Давай-давай, Тимошенька, будем зажигалочки стругать-паять — фирма!
— Балда! — коротко отрезал Тимош.
— Чего ругаешься?
— Я не ругаюсь, а правду говорю: балдой был, балдой и остался.
Женечка смолчал, не отваживаясь нападать открыто. Он отошел и вскоре в другом углу цеха послышался его беспокойный девичий голосок:
— Ударные эскадроны… Маршевые роты. Батальон смерти. Всеобщее победоносное наступление…
В обед Тимош отправился в кузнечный к Антону Ковалю. Антон встретил его недоброй усмешкой:
— Выручил Растяжного!
— О чем ты, Антоша?
— Выгородил, говорю, Растяжного. Растяжной не виноват, Растяжной обыкновенный, то да се. А вот теперь пойди, поищи, поймай Растяжного.
— Ты что про него вспомнил?
— А я и не забывал. Это другие забывают.
Что-то недоброе творилось с Антоном, сутулился больше, чем всегда, говорил, не глядя па Тимоша, всё было не по нем. Решив, что причиной всему давнишняя размолвка, Тимош поспешил успокоить товарища:
— Антон, я с Катюшей виделся…
— Ваше личное дело, — угрюмо отвернулся Коваль, — ты ко мне с этим не приставай.
— Да ты сам… — начал было Руденко, но Коваль грубо оборвал его:
— Хватит. С Катюшей виделся! Ты лучше на свой цех посмотри. Разваливают цех.
— Антон!
Но Коваль ничего слушать не хотел:
— Два эшелона под откос, в щепы, — кричал он. — Это что — никого не касается? Завод разваливают — тоже не касается? Человек ты после этого или кто?
— Ну, знаешь, Антон…
Коваль перебил:
— Два эшелона вчера под Моторивкой, а тебе наплевать — с Катей встречался!
— Злой ты человек, — вот и всё, — раздраженно бросил ему в лицо Тимош, — не стоишь ты Кати!
— А ты здесь в цеху не смей кричать, не у Ткачей на квартире.
— Ага, вот, значит, как! — Руденко подступил было к Антону, потом повернулся и кинулся прочь из кузнечного.
Не успела захлопнуться за ним цеховая калитка, в кузнечный через боковой ход проскользнул Женечка Телятников.
— Отбрил дружка? — заискивающе подмигнул он Антону, — и правильно сделал. Люди кругом парятся, из последних сил стараются, а он по лесочкам да березовым рощам с девицами прохлаждается.
— А твое дело зась, — грозно сдвинул брови Коваль, Он уже раскаивался, что нагрубил товарищу.
— Зась-то зась, да куда денешься. Своими глазами видел их в роще рядышком. Может, и не верил мне, да теперь сам убедился.
— Это их дело…
— Да уж, конечно, теперь их. А ты меня должен благодарить за то, что глаза открыл на дружка.
— Иди ты, змея, — замахнулся молотком Коваль, и через минуту въедливый бабий голосок Женечки зудел уже в противоположном углу завода:
— Слыхали, наши-то друзья-товарищи из-за девчонки погрызлись. Принципиальные!
Тимош нехотя вернулся в свой цех, нехотя подошел к верстаку. Всё вдруг опротивело. А тут еще мальчишки жужжали и скребли над ухом напильниками и пилами, обгоняя его, ловко и быстро справляясь с уроком, — шустрый, смекалистый, проворный народ, дело так и горело в руках…
— Э, Тимошка, прогоню! — услышал он вдруг суровый оклик Василия Савельевича Луня. — Куда это годится? Разве это работа, — он мерил и вымерял пробы, прикидывал «на глазок», приглядывался и, сплюнув, одну за другой швырял поделки под верстак: брак.
— Рабочий человек называется! Драчовую пилу в руки не может взять. Ты взгляни, мальчики у меня пиляют, любо глянуть. Поверхность, она какая должна быть? Как довести ее нужно? Вот так одну до одной притули и чтобы не оторвалась, не падала. Чтобы воздух ее держал. Это работа. А у тебя что?
— Старый я уже, дядя Лунь, учиться.
— Не так старый, как глупый. Руки на верстаке, а думки бог знает где, разбежались.
— Угадал старик!
После гудка в цех заглянул Тарас Игнатович. Никогда раньше этого не было, на заводе Тимош и Ткач встречались как чужие: «здоров!» — и разошлись. Но теперь отец сам подошел к Тимошу:
— Вместе до дому пойдем, — и кивнул Василию Савельевичу, — ты, Савельич, его тут не очень пили.
— Защитники нам не требуются.
— Знаю, что не требуются.
— Ты у себя хозяин, а я у себя, — старый слесарь провел ладонью по рыжеватым с сединой реденьким усам:
— А что, Игнатович, вроде задумался?
— Заметно?
— Сразу, как вошел, увидел, ну, думаю, экстренные известия.
— Заботка есть. Всем нам заботка. Генералы зашевелились. И на Дону, и под Нарвой. Которые раньше попрут, не знаю.
— А которые раньше попрут, те раньше и побегут.
— Боюсь, как бы вместе не сговорились.
— А вместе сговорятся, одной веревкой и обойдется.
— Наверно по-твоему выйдет. Глаз у тебя правильный, Савельич.
— А рабочему человеку ошибаться нельзя. Один раз ошибешься — сто лет потом шею гнуть. Ярмо-то одеть легко. Скинуть трудно.
— Я потому, собственно, и заглянул к тебе. От имени партии. Хорошее дело с ними затеял, — указал Ткач на учеников.
— Да это от завода приказ.
— От завода приказ, от нас наказ: ты их, Василий Савельевич, так приучай, чтобы и винтовку могли починить. Винтовка сейчас для революции — верный товарищ.
— Смекнул, Тарас Игнатович. Смекнул и одобряю. Савельич винтовку знает.
— Тебе от Кудя почтение.
— Э, да ну его, — насупился старик, — приветы передает, а глаз не кажет. Ну, что это, Тарас Игнатович, получается: были друзья-приятели, а теперь что? Отобрали у меня товарища. Один себе сало жарю.
— А может, это ты, Василий Савельич, отстал от товарища? Подумай!
Тарас Игнатович попрощался с Лунем, двинулся было за отцом и Тимош:
— А ты у меня разрешения спросил: идти тебе или нет? — остановил Тимоша старый мастер и тут же отпустил. — Ступай. Завтра чтоб раньше меня в цеху был.
Тимош пообещал, заранее зная, что обещает невозможное — раньше Лупя на завод никто не являлся.
— Не сердишься, что зашел к тебе? — спросил Ткач, когда миновали проходную.
— Зачем, батько, говорить такое.
— Я вот что, Тимоша, дома ты ничего не сказывай, незачем мать зря тревожить — а потихоньку походную сумочку готовь. Ну, там, рубашонок нам пару, харчишки держи на примете. Чтобы сразу, как загудит…
Тарас Игнатович всю дорогу украдкой приглядывался к сыну:
