Андрей Платонов - Том 1. Усомнившийся Макар
— Оно так! Одначе, скорбь тут и жуть. Никто не шарахнется и не пробрюзжит. Надо отсюдова подаваться. Тут нам не жительствовать.
Пошли. Бордовая почва очертенела — чернозему ни комка не было. Шли долгую продолжительность.
Глядь, движется к ним какой-то алахарь. Одежи на нем нет, головы тоже не наблюдается, так, одна хилая ползучая мочь и в ней воздыхание.
— Остановись! — крикнул Иван. — Кто такой будешь и что это за место на небе?
И вдруг, весьма вразумительно, по-русски, по-большевицки, движущееся вещество изрекло из глубин своих:
— Тут, товарищи, рай. Место это Пашенкино называется.
— Отчего же ты такой чудной? Драный весь, на обормота похож, и как ты заявился сюда?
— С земли мы родом, а тут превратившись… Там на земле давно чудеса делаются. Великие люди в тишине делами занимаются. И по одному пропадают с земли на своих машинах. Так мы тут очутились. А один наш так и пропал в вышине. А мы тут рай учредили.
— Это што за место — рай? Является ли он следствием экономических предпосылок?
— Рай — это блаженство. Питание и совокупление, равновесие всех сил.
— Веди нас в рай, — сказал Иван, — дай опомниться. Как в таком незавидном месте рай учрежден, на бордовом грунте…
Пошли. Невелик был путь и одинаков по всей поверхности своей.
И засияли странникам вдруг в высоте четыре каланчи из бордовой глины. И послышалось оттуда благоуханное смиренное пение.
— Это кто завыл? — спросил Иван.
— Это поют расцветающие души, обреченные на любовь, на совокупление с присными себе и на смерть.
— Везде эта любовь, — сказал Иван, — и на земле и на небе. Не нашел еще я себе места, где бы не любили, а думали и истребляли бы любовь по-волчьи. И чтобы песнь была у таких людей одна — война с любовью… Любовь и любовью. Когда ты, язва людская, молью будешь изъедена. Сука голодная… Ну, а кого же вы любите?
— Все зримое, — ответило живое вещество, колебаясь и влачась по поверхности почвы.
— А чего ж вы зрите?
— Мы не зрим, а чуем всю теплую плоть, влекомую стихиями Вселенной, и к ней касаемся объятиями и исходим душою.
— А что такое душа твоя?
— Лишняя тревожная сила, которую надо излить на другого, чтобы стать спокойным и счастливым. Душа — это горе… В нашем раю души истребляются и потому тут рай.
— Чудодейственно. А ну, покажи рай самый. Вошли в каланчу одну. Стояли торцом такие же живые скудости и скулили.
— А вы все были людьми прежде? — Это Иван спрашивает.
— Людьми, а как же? — ответила тварь.
— До чего ж вы дошли? Неужели ж вам хорошо тут?
— Отлично. Покойно и благопристойно.
— Да брось ты, чучел! Вы плодитесь, аль нет?
— Мы бессмертны.
— А еще кто есть на этой планете?
— Дальше в пустынях есть кто-то. Но они к нам не приходят, и мы к ним, потому что мы в раю.
Иван потрогал райское существо — жидко и хлебло. Дай, думает, я ему шарахну разик, все одно звезду зря гнетут. Какой тут рай, если б тут жили злобствующие, я б их уважал, а то мразь блаженная. И Иван дернул существо кулаком по сердцевине. Тварь вдруг тихо выговорила:
— Мне не больно, потому что я люблю и нахожусь в раю. Меня облекает Вселенная всем светлым покровом своим и сторожит мою душу… Я только исчезнуть могу сам из любви к тебе, раз ты хочешь того…
— А ну исчезни! — обрадовался Иван.
Существо вдруг и на самом деле исчезло неведомо как и куда. Пошли дальше. Нашли еще четыре пары таких существ и сказали, чтоб они тоже исчезли. Они исчезли тоже.
— Теперь просторно! — сказал Иван.
— Пойдем, поблукаем. Может, найдем что посущественней… Как они каланчи себе эти огородили… Необходимо человеку за звезды приняться. Загадили их тут вконец. А с земли глядишь — высоко, свет чистый, полет правильный. А тут уж успели рай учредить…
Шли долго по миру планеты. Питались глиной бордовой, испражнялись сухим пометом. Болезнетворно. Пришли на великую гору. Глядят наверх — спускается к ним оттуда пожилая личность — человек, сам голый, и заметок никаких нет, не то мужик, не то баба.
— Опять скот какой-нибудь, — подумал Иван. А инженер думает без слов. Ученый человек.
Подошел человек поглядеть — не поглядел и пошел прочь дальше в пустыню, где незакатное солнце мигало и должно быть тухло.
Иван и инженер оглянулись на человека прошедшего и на замигавшее солнце. Человек остановился, а солнце вдруг потухло.
И далеко на небе что-то зарычало, расступилось и ухнуло в голосистой последней тоске. Стал быть мрак.
Андрей Платонов, Михаил Бахметьев
Стихотворения
Книга «Поющие думы»
«В моем сердце песня вечная…»
В моем сердце песня вечная
И вселенная в глазах,
Кровь поет по телу речкою,
Ветер в тихих волосах.
Ночью тайно поцелует
В лоб горячая звезда
И к утру меня полюбит
Без надежды, навсегда.
Голубая песня песней
Ладит с думою моей,
А дорога — неизвестней,
В этом мире я ничей.
Я родня траве и зверю
И сгорающей звезде,
Твоему дыханью верю
И вечерней высоте.
Я не мудрый, а влюбленный,
Не надеюсь, а молю.
Я теперь за все прощенный,
Я не знаю, а люблю.
Странник
В мире дороги далекие,
Поле и тихая мать,
Темные ночи глубокие,
Вместе мы, некого ждать.
Страннику в полночь откроешь,
Друг позабытый войдет.
Тайную думу не скроешь,
Странник увидит, поймет.
Небо высоко и тихо,
Звезды веками светлы.
В поле ни ветра, ни крика,
Ни одинокой ветлы.
Выйдем с последней звездою
Дедову правду искать…
Уходят века чередою,
А нам и травы не понять.
Среди страны
Чудесны дни простого созерцанья
И теплых трав просторная среда,
Пустынной ровности убогое молчанье
И облачных небес свинцовая руда.
Все хорошо — тепло сердцебиенья,
Незвонкий голос, серое лицо.
Мне незнакомо стало птицы пенье
И странен мир — веселый и босой.
Вот развернулись эти дни простые.
Невнятный ветер в шаг идет со мной,
Как родственник, и говорит слова густые,
Стихами их не скажешь все равно.
Кто знал сердечную, поспешную беседу
С травой, с пространством голубым,
Тот не чужим, родимым шел по свету
И сам был этой скудостью любим.
Легка так жизнь. Блестит ее дорога.
В дали, а не в тумане ее цель.
Она лишь кажется такой убогой —
Чем меньше на горбу, ногам тем веселей.
Какая ж это сумрачная сила
Таким нагим пустила меня в путь?
Наверно, та, что и долины рыла,
Что звездам не дает и ночью отдохнуть.
Нам грустно, что не можем рассказать
Другому глубины неслышного дыханья,
Чтоб сердце друга прочно взять
И мир схватить, как дар завоеванья.
«Мы дума мира темного…»
Мы дума мира темного,
Несказанное слово.
У света непройденного
Нам нет пути иного.
Горит костер — вселенная,
От искор в небе град.
Трава растет нетленная,
Цветет глубокий сад.
Поет слепая птица
И в песне видит свет,
Ей ветер в поле снится
И в мире чего нет.
Живут в неслышной думе,
Как миги, все века.
И песнею без шума
Падает река.
Богомольцы
Нету нам прямой дороги,
Только тропки да леса.
Уморились наши ноги,
Почернели небеса.
Богомольцы со штыками
Из России вышли к богу,
И идут, идут годами
Уходящею дорогой.
Их земля благословила,
Вслед леса забормотали.
Зашептала, закрестила
Хата каждая в печали.
От кого шуршит дорога,
Кто там ищет и чего?..
Глаз открытых смотрят много
У небесных берегов.
На груди их штык привязан,
А не дедовы кресты.
Каждый голоден и грязен,
А все вместе — все чисты.
Отчего тепло на свете,
Тот же дух и в них горит.
Правду знают только дети,
Никто больше не вместит.
Шел из Киева с сумою
Дед, и слезы на глазу.
Душу, думал, упокою,
Всем дорогу укажу.
А навстречу дети, дети,
И железо на плечах…
Видно, вновь Христос на свете,
Раз у них тоска в очах.
Руку дед поднял к восходу,
Все века и дни понял,
Поглядел он будто в воду
И увидел всем причал.
Богомольцы и у бога
Не увидели небес…
Дум несут с собою много,
Как штыков железный лес.
«Без сна, без забвенья шуршат в тесноте…»
